Чалдоны

4

Полетела хвоя с лиственницы, и жор хариуса обрезало.

— Все мушки перепробовал, — пожаловался Егоров обленившемуся Толе-Пузану, обиравшему с кустиков голубицу. — Скатилась рыба.

— Не хнычь, и так дивно настегали, — пристыдил тот. — На три вьюшны с хвостиком…

— Чур! — на всякий случай подстраховался Василий. — Заявляю демократично: за конями ты, Анатолий, потопаешь. Стройным и легким стал: перо воткни — полетишь.

Толя-Пузан пропустил его слова мимо ушей, бросил горсть голубицы в рот, закатил глаза от наслаждения:

— Сладка ягода, не зря ее соболишки любят, — блаженно повалился на мох. — Поясницу чтой-то ломит, снег, наверное, хряпнет.

— У заядлого таежника завсегда к ненастью рога ноют, — подколупнул Егоров.

— Сам ты — баран коронованный! Эх, добыть бы мясца… Лицензию на сохатого приобрели, а не телимся.

— Повременим, — остудил его пыл товарищ. — Теплынь несусветная, прокиснет мясо. Правда, Буска?

Кобель в знак согласия вильнул опаленным хвостом, подозрительно заозирался по сторонам, втягивая норками лесной дух: не пахнет ли квашеным зверем. Поднял заднюю лапу и побрызгал на ичиги Толи-Пузана.

— Цыть, рахит! — брезгливо дернулся любитель мяса. — Березовой каши захотелось?

Буска ухом не повел. Дерганул ягель когтями, чихнул и важно засеменил к зимовью, где запасливая Зорька спрятала под ольхой крылышко рябчика.

Тут как раз Зорька тонко запричитала на релке. Охотники вздрогнули.

— На глухаря поет! — Василий бесшумными, пружинистыми скачками заторопился на зов. Огромный петух сидел на суку присядистой сосны и, похрюкивая, дразнил собаку. Стрелок зашел птице в затылок, стегнул крупной дробью под перо.

Эхо выстрела прокатилось по хребтам и растаяло, будто и не было смерти.

Вскипая на щербатых валунах, струится в жизнь солнцеликая речка Ернушка, работящие дятлы озабоченно простукивают хворые деревья, серебристым хариусом в бездонном небе плывет самолет.

Обманутая нежданно вернувшимся бабьим летом, вслед за тальником расцвела и брусника, но испуганный звон ее розовых колокольчиков тонко намекал миру, что не за горами суровые перемены.

Толя-Пузан оказался прав: ночью щедро выпал снег. Подморозило крепко.

С утра пораньше охотники разбежались по таежке пытать охотничье счастье.

5

Тянутся бурые пятна затесов по гребню хребта, манят охотника в дремучую даль. Где-то впереди снует проворный Жулик, позади — утробно квакая на синичек, плетется Буска.

Вышел из себя хозяин, выломал прут.

— Буся, Буся… Иди сюда, мой сладенький…

Ага, тороплюсь! Буска шарахнулся в чагору… и взвизгнул. Зарокотал басисто Жулик.

Егоров метнулся к собакам. Они лаяли на сухостойный кедр, с ветвей которого, шевелясь на ветру, свисал беличьими хвостами бородатый мох.

— Понятно… — улыбнулся зловеще охотник, выискивая прут пожиже. С кедра посыпалась кухта.

— Соболь?!

Зверек притаился в развилке, сразу и не заметишь… Гнал его Жулик, а слава досталась Буске — он первым голос подал!

Выбравшись на путик, охотник бодро заторопился навстречу разгорающемуся дню, расхваливая на все лады Буску за царский подарок.

Неожиданно тропу пересек свежий соболиный след. Жулик равнодушно понюхал и побежал дальше.

— Добытый соболишка натоптал! — догадался Егоров. — Зверек убит, а следы живут?! — удивился.

Бестолковый Буска азартно бросился взадпятки по следу. Чем дальше он скакал, тем слабее становился запах соболя. Наконец кобель опомнился и остановился. Испуганно огляделся и потянулся обратно. Охотник сидел на дуплистой колодине, курил, пуская сизые колечки. Вокруг обильно набродил соболь. Жулик рыскал широкими кругами по голубичнику, выискивая выходной след. Буска подбежал к хозяину, лизнул руку, упал на снег, вывалил язык.

— Опрофанился? — ласково спросил охотник.

Кобель в ответ затаращился на колодину, вскочил, поцарапал ее, прислушался — и давай драть-щипать клыками. Жулик — будто вырос из-под земли. Метнувшийся из дупла соболь угодил ему в пасть. Он жулькнул его и выплюнул на снег. Ощетинился на Буску — не подходи!

— На соболе сидел?! — изумился Егоров. — Кому расскажи, не поверит.

Посохом обивая с чагоры рясную кухту, спустился в рассошку — самый короткий путь к зимовью…

Толя-Пузан потрошил у костра тетерю. Василий чистил картошку. У пустого корыта вились оголодавшие Пестря и Зорька.

Охотники огорченно переговаривались. Откуда быть веселью? Считай, пустыми вернулись.

Вдруг собаки насторожились и взлаяли. Из березняка выскочил Жулик, они радостно обнюхали его, как будто век не виделись. Вскоре появился хозяин, а за ним — Буска.

— Чем, Витя, осчастливишь? — с усмешкой поинтересовался Толя-Пузан.

— Фирма веники не вяжет, на ковригу масло мажет. — Егоров повесил ружье на деревянную спицу под крышей, устало сбросил поняжку, развязал притороченный к ней брезентовый мешок. — Вот… Буска отличился…

— Местные соболишки, — заключил Толя-Пузан, ощупывая зверьков. — Жиру-то нагуляли! А у нас плохо: Васюха бельчонку опромышлял, я — тетерю.

Буске наособицу сварили суп из беличьей куряжки и птичьих потрохов.

— Ешь, кормилец ты наш…

На ночь героя запустили в зимовье. Лежа под нарами, он слушал сквозь дрему рассказы о своих таежных подвигах и, в знак согласия, громко пускал ветры.

Недолго барствовал кобель, открыто издеваясь над Толей-Пузаном. Зачастили пороши вперемежку с трескучими морозами. Кедровый стланик придавило сугробами, с гольцов покатился соболь, за которым приходилось пластаться с утра до вечера. Обитателям старого зимовья стало не до Буски. Отощавшие за промысловый день собаки, жадно хватая из корыта немудреный корм, свирепо косились на бездельника и рыкали. Зорька спала теперь около Пестри, чтобы захандривший Буска не беспокоил ее по ночам своими жалобами. Осунувшийся хозяин почти не обращал на Буску внимания.

Толя-Пузан собирал должки — злорадствовал:

— Повесил, рахит, буйную голову? А то проходу не давал, на рожон лез.

Один Василий, постоянно кормивший собак, нет-нет, да приголубит:

— Не горюй, Буска, твои звездный час еще впереди…

Тайком впустит в зимовье, где кобель затаится под нарами

тише воды ниже травы, чтобы Толя-Пузан не дознался, за шиворот не выбросил на мороз.

Однажды, в оттепель, охотники выкроили себе выходной: ослабли мужики — харчи никудышные. Нагрели воды, помылись. Гоняют чаи, толкуют о житье-бытье.