Чапаята

— Вот что! Опоражнивай-ка, герой, свой карман! — обратился Чапаев ко мне. — Хочу и с тобой посостязаться.

— Ну, а ежели проиграете? — окончательно осмелев, спросил я. — Чем тогда будете расплачиваться?

— Ничего, — засмеялся Чапаев, — расплачусь. Как-никак я комдив, что-нибудь наскребу, чтобы в долгу не остаться.

Вывернул я карманы и весь свой выигрыш, до последней копеечки, выложил на кон.

Чапаев снял папаху, высыпал в нее деньги из фуражки, забрал себе.

— Будет вам наперед наука! А то, ишь ты, купчики непутевые, нашли себе занятие — рублевки на ветер пускать. К лицу ли боевым орлам быть решкой?

Сказал и хмуро пошел со двора.

Под вечер к нам на постоялый двор заглянул посыльный из штаба. Приволок огромный тюк всякого добра:

— Василий Иванович велел передать. У него откуда-то деньжата завелись, так он их все на вашего брата ухлопал. Везет же людям! Полюбуйтесь только: бельишко нательное, носки шерстяные, портянки белоснежные — одно заглядение! «Снеси, говорит, кавалеристам. Пусть наденут, чтобы ноги не стереть. А то им, горемыкам, поди и купить не на что. Проигрались вдрызг, хоть шарманку на них надевай…»

Мы промолчали: крыть было нечем.

ХОМУТ ДЛЯ КОЛЧАКА

В районе села Татарский Кандыз 25-я Чапаевская дивизия в пух и прах разгромила отборные колчаковские части и вместе с другими дивизиями перешла в наступление по всему фронту.

Далеко вперед продвинулась Красная Армия, сокрушая врага. Измученные походом чапаевцы устроили привал в степи. В Татарский Кандыз, где временно разместился штаб дивизии, Чапаев направил с донесением своего гонца — молоденького красноармейца Сергея Иштыкова.

В полдень возвратился гонец с приказом командования армии — всем чапаевцам объявлялась благодарность за славную победу.

— Приятно читать такие слова. Они боевой дух поднимают, — сказал Чапаев и весело глянул на вспотевшего от быстрой скачки Иштыкова. — Добрую весточку привез. Спасибо!

Смущенный Сережа не знал, что сказать в ответ. Вытянулся по швам перед начдивом и решительно произнес:

— Рад стараться, товарищ Чапаев! Белого адмирала Колчака мы не сегодня-завтра в бараний рог скрутим!

— Ну это ты через край хватил, — ухмыльнулся Чапаев. — Надобно сперва поймать того адмирала, а потом уж и скручивать. Слишком прытко стал бегать. Попробуй — догони! Разве что сесть на твоего лихого вороного да пуститься вдогонку…

Чапаев ласково потрепал гриву взмыленной Сережиной лошади, потрогал уздечку. И тут же, прищурившись, глянул на Сережу и неодобрительно хмыкнул в усы:

— Прибыльное, оказывается, дело — ездить в Татарский Кандыз. Помнится, утром ты от меня ускакал босиком, а возвратился кум королю. Разживился — ничего не скажешь!

— Скажете тоже, — обиженно хмыкнул Сережа. — Разве кумы ходят в дырявых сапогах?

— Прежде в лаптях ходили, а вместо седла была подушка, — в глазах Чапаева не угасал лукавый огонек. — А теперь от подушки даже пушинки не осталось. Кавалерийское седло пристегнуто, и уздечка что надо: легкая, в сверкающих узорах и без заплат. Сплошной блеск и красота! Признайся честно: кого обворовал?

— Не воровал я вовсе. Напрасно вы так. Сапоги мне товарищ подарил — у него теперь новенькие. А конскую сбрую Даша Заглядина изготовила, местная шорница. Увидела, что на подушке сижу, и на смех подняла. А потом сбегала домой и добровольно, без малейшего принуждения с моей стороны, вручила вот этот подарок — от себя лично и от своих сестричек. Они тоже шорницы.

— Ты мне зубы не заговаривай, — насупил брови Чапаев. — Где это видно, чтобы девки — и вдруг шорницы? Не смеши честной народ.

— Я и сам вначале усомнился, — согласно кивнул Сережа. — По когда Даша, прощаясь, мне руку подала — сомнения отпали. Так пожала, что я аж взвизгнул. Крепкая у нее ладонь, и вся дратвой исполосована. Меня не проведешь — шорница она. И сестрички ее — мастерицы каких поискать!

— Тебя послушаешь, так получается, что девки посильнее наших конюхов в конской сбруе кумекают.

— Так оно и есть! Даша сказала: «Ежели Чапаев согласие даст нас в свою дивизию шорниками зачислить, то мы красную кавалерию сплошняком седлами обеспечим. Не придется вам на подушках ездить».

— Прямо так и сказала?

— Прямо так, — подтвердил Сергей.

— Видать, лихая девка. Взглянуть бы.

На другой день, отправляясь в Татарский Кандыз, Чапаев прихватил с собой и Сережу Иштыкова. Они вместе постучались в дом Заглядиных.

Даша с сестренкой Татьяной в это время мастерили кавалерийское седло.

В подвальной комнате было сумрачно и сыро. Пахло кожей. Чапаев разглядел возле замутненного окошечка коренастую девушку с длинными косами и спросил Иштыкова:

— Это и есть шорница Даша Заглядина?

— Она самая.

Девушка не растерялась, глянула на Чапаева задорно:

— А вы, как я вижу, — сказала она улыбчиво, — и есть тот самый храбрый Чапай, который нас, девушек, в свою дивизию не допускает?

— Это смотря каких, — Чапаев с интересом взглянул на бойкую Дашу. — Показывайте, на что горазды, какому ремеслу обучены.

— Смотрите, коли интерес имеете. Все вокруг — наших рук дело.

На скамейке и на столе лежали всевозможные изделия из кожи и бархата: упряжь к хомутам, одноузки, кавалерийские седла, оружейные ремни и револьверные кобуры, потники под седла и даже черная комиссарская кожанка.

— Неужто все сами? — не поверил Чапаев.

— А кто ж еще? У нас батраков не водится. Сами сызмальства в батраках ходим, — ответила Даша.

— Хороши батраки! Вон сколько кожи да бархата!

— Все это мы у помещика забрали, на которого батрачили. Он недавно к Колчаку подался. И уж так спешил, что в усадьбе не только занавески атласные на окнах оставил, но и целый амбар, кожей набитый. Вот мы и пользуемся.

— Кто это — «мы»?

— Я с сестрами. Нас у отца с матерью семеро. И все девки. Отец-то, прямо скажу, всякий раз, когда мама в положении ходила, ожидал мальчика. Чтобы, значит, свой шорный навык в мужские руки передать. А мальчик так и не народился. Вот и пришлось ему нас, девчат, мужскому делу обучать. Недавно осиротели мы, без отца остались. Вот и шорничаем заместо него. Пригодилась отцовская наука.

— Шить-мастерить, вы, женщины, конечно, горазды, — сказал Чапаев. — Но чтобы седла да еще хомуты…