Чаровница для мужа
Шрифт:
Но все же она лишний раз старалась не думать о смерти. Чувство долга, да, конечно, само собой, и Маша была ее любимой подругой, ее могилку нужно навестить, Машу нужно помянуть, но этого вполне довольно, чтобы совершить необходимое жертвоприношение богу Яме — богу смерти. Ни каплей больше! Проблемы и горе байкерши пусть останутся проблемами и горем байкерши!
Алена отвернулась от стойки бара и двинулась было к Александрине и Герке, но путь ей преградил огроменный и до безобразия брутальный качок с бритой головой. Детские страхи перед the born losers мгновенно ожили, и Алена отпрянула. Качок протянул руку и поддержал ее, очевидно решив, что она оступилась на неровном бетонном полу.
– Осторожней, красотка, — улыбнулся он металлической (не в том смысле, что холодной, а в том, что рот его
Видимо, громила был в этой компании лицом весьма значительным, потому что, стоило ему поднять руку, как шум в баре утих. Группа умопомрачительных бритоголовых на крошечной сцене перестала своей какофонией колебать мировые струны, как выразился бы в данной ситуации Юрий Олеша… а может, и не выразился бы никак утонченный автор «Трех толстяков», а просто-напросто выбежал бы вон, навеки ужаснувшись…
Впрочем, упомянут Олеша в данный исторический момент исключительно для демонстрации подавляющей эрудиции нашей героини, поэтому мы о нем благополучно позабудем, ибо никто в ее эрудиции не сомневается и даже не смеет сомневаться!
– Камрады, братья-байкеры! — провозгласил бритоголовый, и его мощный голос легко перекрыл остатки еще не стихшего шума. — Ряды iron butts, наши ряды, понесли тяжелую утрату.
Алена сжала губы, с трудом сдержав так и рвущийся с них смешок. Ее безумно забавляло, что байкеры называют себя iron butts — железными задницами. С ее — женской, интеллигентской и высокодуховной — точки зрения это было сущее оскорбление, однако собравшаяся здесь публика, как успел просветить Алену и Александрину Герка, считала это прозвище огромным комплиментом и почетным званием. То есть всякого могли наречь задницей, но без эпитета «железная» это и впрямь звучало как оскорбление. А вот отмашешь тысчонку миль за сутки (благодаря тому же Герке Алена усвоила, что настоящий байкер все расстояния измеряет исключительно в милях, слово «километр» ему и произнести-то противно… а в миле, как известно, примерно километр шестьсот метров… стало быть, надо тысячу шестьсот кэмэ в сутки проехать, вернее, промчаться, вернее, пролететь!) — и можешь зваться полноправной iron butt и при случае демонстрировать, как ветеран — медали, подружкам или друзьям мозоли на своей заслуженной попе. Алена, которая обладала очень живым воображением, представила такую задницу — и даже всхлипнула от смеха. Но поскорей опустила голову, чтобы окружающие сочли: она всхлипывает от горя… как и многие здесь, впрочем. Реагировать иначе было бы просто опасно: наверняка у железных задниц имелись на вооружении не менее железные кулаки!
– Один из наших встретил на своем пути ухаб, который не смог объехать, — продолжал оратор. — Не смог объехать — и покинул нас. Мы звали его Лехой… он был плоть от плоти и кровь от крови нашей. Даже его мамаша с папашей в свое время рассекали на раритетах под названием «Иж-Юпитер», аж асфальт горел под их шинами! Вот точно так же горел Леха, когда он свистел по дорогам мира на своей «Kawasaki». Кроме того, он был выдающимся рокером, он пел с «Конями Буденного»… и, вы не дадите мне соврать, ибо лажу в ухо вам не втюхать, пел отменно. Когда он выходил на сцену, сжимая в руке микрофон, как рукоять управления, аншлаг «Коням» был гарантирован. Но время его жизни вытекло, как топливо из прохудившегося бензонасоса, вечеринку нашей жизни он покинул в самом ее разгаре. Этот чертов ухаб… У каждого он свой, рано или поздно любой из нас встретится с ним — и не сможет его объехать. Лехе не повезло — он встретил свой ухаб слишком рано. Пусть повезет всем, кто остался! Пусть наши ухабы нас подождут! Леха, прости. Леха, прощай!
Он вскинул ручищу, окованную тяжелым железным браслетом, надетым поверх кожаного, стиснул кулак и взмахнул им.
– Леха, прости! — слаженно повторил зал. — Леха, прощай!
Звучало это мощно. Итак, у собравшихся имелись, в дополнение к железным задницам и кулакам, еще и глотки определенно оловянные, луженые. Алене даже послышался некий звон… нет, не послышался: это к хору присоединился ударник
группы, которая все еще оставалась на сцене. Ударник, потом подключился басист, потом гитарист, и наконец около микрофона встал длинноволосый и тощеватый солист и закричал с надрывом:Мы скоро попрощаемся с землей!
Я испытаю вкус свободы вновь.
Я слышу шум колес о холодный асфальт,
От скорости вскипает в венах кровь.
В банданах, и цепях,
И в кожаных штанах
Летим мы по дорогам,
На людей наводим страх.
Мелькают села, города,
Летим дорогой в никуда,
В свободный мир за горизонт
И не вернемся никогда!
Зал так и грянул:
Мы скоро попрощаемся с землей!
Я испытаю вкус свободы вновь.
Летим на встречу со своей мечтой,
От скорости вскипает в венах кровь.
От грохота музыки и слаженного хора звенело в ушах, да еще кто-то очень басистый стоял слишком близко к Алене, но, во-первых, убавить звук было никак невозможно, это вам не динамик, а во-вторых, что-то было в этих словах, в грохоте тяжелого рока… что-то было в тишине, которая наступила, нет, не наступила — а обрушилась на зал, когда музыка внезапно оборвалась… все застыли в тех же позах, в коих застигла их тишина, как если бы произошел некий траурный флеш-моб… Молчание длилось минуту, а потом аккорды сменили настроение, и солист с шутовской интонацией завопил, кривляясь:
– С неба полуденного жара — не подступи,
Конница Буденного раскинулась в степи.
Никто пути пройденного у нас не отберет…
Конница Буденного, дивизия, вперед!
Конница Буденного, дивизия, вперед!
– Дивизия, вперед! — вопили вокруг восторженно. — Дивизия, вперед! Бис, мудаки! За спиной рявкнули так, что Алена аж присела и возмущенно обернулась. С удивлением узнала Герку. Разглядев ее изумленное лицо, он виновато прихлопнул рот ладонью:
– Чччерт… Извините, все время забываю, что на свежего человека мы можем произвести тяжкое впечатление. Александрина Богдановна уже малость попривыкла.
Алена нашла взглядом подругу. Та сидела у барной стойки на высоком табурете, обвив джинсовыми ногами его ножку, и оживленно дирижировала пивным бокалом, выкрикивая вместе со всеми:
– Бис, мудаки!
Ну да, Александрина с полпинка умеет стать своей в любой компании! А для Алены местных децибел оказалось многовато. У нее стало стучать в висках: первое предвестие подступающей мигрени. Необходимо смыться, да поскорей. Алена всегда уходила не прощаясь, поступила бы так и на сей раз, зная, что Александрина ее поймет, простит и здесь не пропадет без своей чувствительной подруги, но рядом стоял Герка, значит, просто так смыться не получится. Что бы такое изобрести? Еще навяжется провожать, а Алене резко расхотелось заниматься просвещением этого переростка. Головная боль настигала ее редко, но метко, и в такие минуты ей было не до любовных игр.
– Вам не нравится? — спросил Герка, и Алена перехватила его настороженный, исподлобья, взгляд.
– Да нет, почему? — пожала она плечами. — Я вообще люблю Асеева.
– А что, его фамилия Асеев? — удивился Герка. — Почему вы так думаете? Все называют его просто Иприт.
– Иприт?! — вытаращила глаза Алена. — Да вы что?
– А что? Он тоже наш, ведь только байкер мог такую классную песню написать.
– А, так вы про это — «мы скоро попрощаемся с землей»? — поняла, наконец, Алена. — В самом деле — в этих словах что-то есть… Заводят! А я про «Конницу Буденного». Это Асеев. «Асеев Колька», как его Маяковский называл. Помните? Неплохой был поэт. Правда, «Синие гусары» мне всегда казались ужасно формалистическими, но вот это — «я не могу без тебя жить, мне и в дожди без тебя — сушь, мне и в жару без тебя — стыть, мне без тебя и Москва — глушь…»
Она осеклась, потому что стало неудобно и дальше демонстрировать свою неоспоримую эрудицию: очень уж круглыми глазами смотрел на нее Герка. Конечно, где ему, бедолаге, знать про Асеева! «Мастер и Маргарита» — еще куда ни шло, культовая книга, знать цитаты из «Мастера» в любом обществе считается круто, но забытый, намертво забытый ныне Асеев…
– Мне без тебя каждый час — с год, — произнес в это время Герка, — если бы время мельчить, дробя! Мне даже синий небесный свод кажется каменным без тебя.