Час охотника (Исповедальня)

– Мне нравится ваш акцент, – сказал Девлин. – Напоминает Грету Гарбо, которую я видел в кино мальчишкой. Но это было сто лет назад.

– Я знаю, кто такая Грета Гарбо, – сказала она. – И ваш комплимент мне льстит. Однако вы до сих пор не сказали, что же означает эта картина для вас.

– Довольно сложный вопрос. Особенно сегодня, – пробормотал Девлин. – Сегодня в семь утра в соборе Святого Петра в Риме состоялась особая служба. Вместе с папой в ней участвовали кардиналы из Великобритании и Аргентины.

– И чего-нибудь добились?

– Увы. Они не остановили ни военно-морские силы Соединенного Королевства, ни аргентинские бомбардировщики.

– Что же это означает?

– А то, что Господу Богу, если он существует, плевать на наши расходы.

Таня сморщила лоб.

– Не могу понять, что у вас за акцент. Вы ведь не англичанин. Да?

– Нет, ирландец.

– А я думала, что все ирландцы глубоко религиозны.

– Несомненно. У моей тети Ханны были даже мозоли на коленях от беспрестанных молитв. Когда я был маленьким, она меня в Друморе по три раза на дню таскала в церковь.

Татьяна оцепенела.

– Что вы сказали?

– Я говорил о Друморе, ольстерской деревушке. Там есть церковь Святого Духа. Я очень хорошо помню, как мой дядя и его друзья после службы заходили в бар Мерфи.

Она повернула к нему ставшее вдруг совершенно белым лицо.

– Кто вы?

– Одно могу сказать точно, дитя мое, – сказал он и провел рукой по ее черным волосам. – Я не Качулейн, последний из Черных героев.

Глаза ее широко раскрылись и гневно сверкнули, а руки вцепились в воротник пальто.

– Кто вы?

– В некотором роде Виктор Левин.

– Левин? – Она была явно удивлена. – Ведь Левин мертв. Около месяца назад погиб где-то в Аравии. Так мне сказал отец.

– Генерал Масловский? Естественно, он должен был сказать вам нечто подобное. О нет, Левин бежал, оказался сначала в Лондоне, а потом в Дублине.

– У него все в порядке?

– Левин все-таки мертв, – выдавил из себя Девлин. – Убит Майклом Келли, или Качулейном, или Черным героем, или как там его еще. В общем, тем самым человеком, который двадцать три года назад на Украине застрелил вашего отца.

Татьяна Воронина вдруг обомлела и начала падать Девлину на руки. Он успел подхватить ее.

– Держитесь за меня. Я выведу вас на свежий воздух.

Они сели на лавочку в саду Тюильри. Девлин вынул свой серебряный портсигар и протянул Татьяне.

– Курить, конечно, плохо, но...

– Нет, спасибо.

– Да, не стоит вредить организму. Ваши лучшие годы еще впереди.

Когда-то он уже произносил эти слова, обращаясь к девушке, очень похожей на ту, что сидела с ним рядом. Она тоже не считалась красавицей в общепринятом смысле, но по-своему была притягательна. И хотя было это давным-давно, он почувствовал боль, которую даже время не в силах было стереть из памяти, и поднял на Татьяну глаза.

– Для тайного агента вы производите довольно странное впечатление, – произнесла наконец она. – Ведь вы же шпион, я права?

Он рассмеялся так громко, что Тони Хантер, на другой стороне выставки Генри Мура читавший на лавочке газету, вздрогнул и обернулся.

– Боже упаси! – Девлин вытащил бумажник и подал визитную карточку. – Вот, пожалуйста, мое удостоверение личности. Ношу с собой исключительно из соображений формального характера, смею вас уверить.

Таня вслух прочла:

– Профессор Лайам Девлин, Тринити-колледж, Дублин. – Она подняла глаза. – Профессор чего?

– Английской литературы. Как и большинство гуманитариев, занимаюсь довольно обширной тематикой: Оскар Уайльд, Бернард Шоу, Брендан Биен, Джеймс Джойс, Вильям Батлер Йетс. В общем, довольно пестрая компания. Католики и протестанты. Но все – ирландцы. Собственно, мы немного отвлеклись от дела.

Он засунул визитку обратно в бумажник. Татьяна спросила:

– Скажите, а каким образом профессор старинного и известного университета попадает в такие переделки?

– Вы когда-нибудь слыхали об Ирландской Республиканской Армии?

– Об ИРА? Само собой разумеется.

– Я состоял в этой организации с шестнадцати лет, но теперь отошел от активной работы из-за несогласия с методами, которыми пользуется Временная ИРА в своей нынешней кампании.

– Подождите, помолчите, дайте я сама угадаю. – Таня улыбнулась. – Вы ведь в душе романтик, не правда ли, профессор Девлин?

– Неужели?

– Да. Потому что только романтику может прийти в голову носить такую оригинальную шляпу. Но за этим, конечно, скрывается и многое другое. Подкладывать бомбы в ресторанах, чтобы убивать детей и женщин, вы не сможете. Но мужчину застрелили бы не раздумывая, особенно если это профессиональный преступник.

Девлин начал ощущать себя не в своей тарелке.

– Что за фантазия пришла вам в голову высказать мне все это?

– А почему бы и нет, профессор Девлин? Я вас поняла. Вы – настоящий революционер, безнадежный романтик, который больше всего боится, что все это закончится.

– Это? Что «это»?

– Игра, профессор. Безумная, опасная и прекрасная игра, которая только и делает жизнь настоящей для такого человека, как вы. Хорошо, хорошо, может быть, вам и нравится замкнутый мир университетской аудитории, или, может быть, вы только пытаетесь убедить себя в этом. Но при первой же возможности вдохнуть запах пороховой гари...

– Позвольте мне просто передохнуть, – прервал ее Девлин.

– А самое худшее, – продолжала она, не обращая внимания на только что прозвучавшую просьбу, – это то, что вы хотите иметь и то и другое одновременно. С одной стороны – славно побабахать из пистолета, а с другой – устроить миленькую и чистенькую революцию, в которой не убивают невинных.

Она сидела, как-то совершенно по-особому скрестив руки, будто ухватившись за саму себя.

– Ну что, ничего не забыли? – спросил Девлин.

Она криво усмехнулась.

– Иногда я сама себя так завожу, пока пружина не лопнет.

– И тогда на слушателей обрушиваются все эти фрейдистские штучки, – добавил он. – За водкой и клубникой на даче Масловского это производит неизгладимое впечатление.

Лицо ее приняло строгое выражение.

– Я не позволю вам насмехаться над ним. Он всегда был очень добр ко мне и, в конце концов, он – единственный мой отец.

– Может быть, – согласился Девлин. – Но Масловский не всегда был им.