Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

— А я, как монах, на все руки мастер: и пить, и гулять, и молитвы читать.

— Что раньше появилось, жажда или напитки?»[21]

Когда мы задали этот вопрос Жижи, он расхохотался как сумасшедший, но так и не сумел на него ответить. Жижи никогда не мог решить, что появилось раньше, жажда или напитки. И он отправляется за новым стаканом виски, возвращается и начинает изводить сидящего рядом собутыльника: «Ответь мне на такой вопрос, приятель: что сперва появилось, жажда или выпивка?» Мнения, к вящему удовольствию Жижи, расходятся. В одном только нет сомнений: когда выпьешь, сразу на душе легче становится. Он идет за новой порцией виски, возвращается со стаканом в руке, все такой же угрюмый, похожий на привидение и все так же спотыкается. Жижи расслабил узел галстука, снял пиджак, расстегнул рубаху сверху донизу, засучил рукава, брюки ему широки и едва не сваливаются с худого тела, волосы растрепались, под мышками выступили пятна пота. Окна распахнуты настежь, и в комнату проникает свежий ветерок — отрада для всех, кто живет и наслаждается жизнью. Мужчины снимают пиджаки и, следуя примеру Жижи, остаются в рубашках. Некоторые щеголяют в «балалайке», как называют рубашку с двумя карманами и короткими рукавами, «made in Масао»[22], из искусственного или натурального шелка, дамы в легких шелковых платьях с большим декольте, и все-таки все изнемогают от жары. Жара любого доконает. Гости посолиднее тяжело дышат, чертыхаются. Никаких признаков близкого дождя нет и в помине, наверное, он вообще никогда больше не пойдет. «Мирандинья, когда ты поставишь у себя кондиционер?» Ишь ты, куда хватил! Можно подумать, будто Мирандинье некуда деньги девать, ему, бедняге, надо внести ссуду за покупку автомобиля да еще долг погасить — в прошлом году он занял солидную сумму для своей дамы сердца. Все истомились. Наконец наступает ночь, а часа в два или три утра приходит прохлада и становится легче дышать. К этому времени гости снова плотно закусили, выпили, и вновь появляется охота шутить и смеяться. Здесь говорят по-креольски и по-португальски — говорят на невообразимом, смешанном наречии. У Жижи дрожат руки, глаза ввалились, он едва держится на ногах, но один из всей компании изъясняется по-английски. Точнее сказать, пытается это делать. Время от времени он бросает ту или иную фразу

по-английски. «Help yourself. Make yourself at home. Food or drink? By the way, speaking about food». (Угощайтесь. Будьте как дома. Вам положить закуски или налить вина? Кстати, о закуске…) И далее разговор идет о еде. Наконец приходит черед его коронного номера. Он обращается к присутствующим с вопросом: «What did came first, the food or the drink?» («Что возникло раньше: закуска или выпивка?») Потому что, когда Жижи в ударе, он не признает ни криольо, ни португальского, отвергает оба языка и говорит исключительно по-английски, как мы пытались только что воспроизвести, — то ли бросает кому-то вызов, то ли просто из бахвальства. В пристрастии к английскому у него находится единомышленник. Это инженер Жозе Ваз, знакомые зовут его просто Жо. У зеленомысцев все называют друг друга уменьшительными именами. Твоему земляку ровным счетом наплевать, инженер ты, дипломированный специалист или преподаватель лицея — все мы, креолы, едим из одного котла, — обычно у нас обращаются друг к другу на «ты». Если Жо напьется вроде Жижи, он ведет себя точно так же. Признает один английский. Говорит по-английски или на худой конец на криольо, но ни в коем случае не по-португальски. Это, повторяю, все проделки Жижи. Когда он накачается виски, сам черт ему не брат. Но пока еще Жо не пришел. Никогда заранее не известно, явится он или нет. Что-то подсказывает мне, что сегодня Жо обязательно придет, и, чует мое сердце, нас ожидает сюрприз, и уж я постараюсь, чтобы его присутствие не осталось незамеченным. Впрочем, это такой остряк! Жо с первой минуты становится душой общества, все непременно желают с ним познакомиться, да он и в самом деле человек незаурядный, вы сами потом убедитесь, прав я был или нет. А теперь спрашивается, зачем я нагородил весь этот огород? К чему такое длинное вступление? А к тому, что мне нужно ввести в повествование нового героя. Ведь к этому кружку избранных принадлежит и Пидрин. «Как Пидрин?!» — может быть, удивится кто-нибудь из вас. Представьте себе, Пидрин. Мир тесен. Его привели в Анголу странствия по свету. Пидрин, рабочий парень, грузчик из портового района Рибейра-Бота — все у нас помнят, как он бегал по улицам босиком, — стал вхож в привилегированное общество, и сегодня мы видим его на празднике, посвященном концу недели. И это еще не все. Он забежал к Мирандинье ненадолго, ему еще предстоит отправиться на вечеринку к директору Судебных учреждений или управляющему Ангольским банком, к начальнику таможни, а может быть, и еще к кому-нибудь, и это лишний раз доказывает, что пригласили его сюда не случайно и что теперь Пидрин свой человек в кружке Мирандиньи. Удивительно устроен этот мир! Кто бы мог подумать, что мы встретимся с Пидрином в Луанде?

— Нья Жожа, знаете, ведь я тоже знал Пидрина.

— Ах, голубчик, с трудом могу в это поверить. Неужели вы и вправду знавали Пидрина тетушки Мари-Аны?

— Я встречался с Пидрином на Островах Зеленого Мыса, а потом в Анголе, в Луанде.

— Вы видели Пидрина в Луанде? Просто невероятно!

— Да, я его видел своими глазами.

— Как же он очутился в Луанде?

Охваченная радостным волнением, нья Жожа, казалось, вся светилась от счастья. Подумать только, я встречал Пидрина уже взрослым, может быть, у него теперь седина в волосах пробивается, и на лице морщины. Но, наверное, он все такой же худой и подвижный. Он обосновался в Анголе, после того как приехал с потоком эмигрантов с острова Сан-Висенти и два года проработал на плантации во внутреннем районе страны, около Бенгелы. Чего только ему не довелось вытерпеть! «Для вас, конечно, не новость, что с зеленомысцами в Анголе обращаются так же плохо, как с коренными жителями. И мы сразу ощущаем это. Ведь у нас на Островах расизма нет и в помине. Правильно я говорю или нет? В прежние времена в Анголе даже колонистов с Зеленого Мыса не было. Теперь иное дело. Наши земляки становятся фермерами. Одни считают, что это хорошо, другие — плохо. Не знаю. Я лично такой жизни не мог выдержать. Вечно пререкался с надсмотрщиком — придирчивым отставным полковником, у него явно не все дома. А потом вместе с двумя лихими парнями я дал тягу с плантации, только они нас и видели. Но это еще цветочки. Ягодки были впереди. Я хлебнул горя, скитался по всей стране, пока не попал сюда, в Луанду. Знаете, Луанда, тогда ничего собой не представляла. Отстроили только нижнюю часть города, а на холмах было разбросано несколько домишек. Кинашиши, который теперь превратился в квартал с десятиэтажными домами, был простым муссеком, теперь в это даже трудно поверить. Но я его видел сам, своими глазами. С той поры все здесь переменилось. Вы уже слыхали, что в Луанде собираются строить небоскреб? Когда успели возвести столько домов, уму непостижимо! А ведь их уже после окончания гражданской войны построили. Все в точности как я вам рассказываю». Пидрин достает из кармана трубку, неторопливо насыпает в нее табак, раскуривает, затягивается. «Сперва никто не хотел брать меня на работу, не доверяли. Откуда ты пришел? Чем занимался раньше? Как сюда попал?» И Пидрин то рассказывает правду, то угощает меня невероятными небылицами — как ему подскажет жизненный опыт. «Узнал я, почем фунт лиха! Время было тяжелое, приходилось зарабатывать на жизнь всеми правдами и неправдами. Наконец мне удалось получить место в торговой фирме, где я служу и по сей день. Там я не гнушался никакой черной работы. И не стыжусь этого. Подметал, убирал комнаты, чистил, скоблил, передавал поручения, получал от клиентов деньги, мыл туалет. Представляете, Пидрин, уважающий себя человек, мыл туалет, честное слово, и много дней жил впроголодь. Я вкалывал, как каторжный, хуже, чем раб на плантации, хозяева оценили мое усердие и теперь я — коммерческий управляющий одного из крупнейших торговых домов в Луанде». Говорят, на все воля божья, но Пидрин вышел в люди только благодаря твердости характера, я уверен, именно это помогло ему найти свое место в жизни. «Я сейчас неплохо устроился, я холостяк и жениться не собираюсь, мне не улыбается на склоне лет стать отцом. Я тут завел было роман с одной глупышкой, а потом еле от нее отделался. Осталась она на бобах, теперь денег клянчит. Пусть выкручивается как знает. Сейчас у меня другая, беленькая-беленькая, совсем молодая девчонка, тоже хочет меня окрутить, ха-ха-ха, но она мне уже порядком наскучила. В женщинах недостатка нет. Сами приходят, садятся на краешек кровати, тут уж не зевай. А женитьба меня не привлекает», — повторил Пидрин. «Ты слывешь здесь ловеласом, Пидрин, и, наверное, не без оснований. От такой репутации трудно отделаться, да, вероятно, ты не очень-то и стараешься, клубничка-то все равно тебе достается. Я знаю, тебе удалось поживиться возле жены твоего хозяина, женившегося на старости лет второй раз, да еще как поживиться! Ну, перестань разыгрывать из себя скромника». Всем известно, что его любимое занятие — совращать молоденьких девушек. Это его новое хобби. Сбивать с пути истинного, посвящать их в тайны наслаждения… «Сядь-ка ко мне на колени», прикоснется щекой, обнимет, приласкает, разок-другой поцелует, не спеша, с нежностью опытного волокиты, и разжигает в них любопытство и страсть. Приходит день и уходит день, Пидрин не спешит и не торопит события, не теперь, так чуть позже он своего добьется, он будоражит свою жертву, будит в ней чувственность, расстегивает платье, приобщает к любовным утехам, так что тело ее постепенно погружается в пучину греха, и тогда она сама просит продолжать, идти до конца, и, конечно, Пидрин с готовностью откликается на просьбу. А может, все это наговоры и сплетни? Все может быть. Я не рискнул бы ничего утверждать. И тем не менее в тот самый вечер в доме у Мирандиньи была Золина Морайс. Ее муж, военный, получил назначение в провинцию, и Золина, оставшись одна, пустилась в разгул, словно девица легкого поведения, говорят, Пидрин тоже приложил к этому немало сил. Я слыхал, будто это Пидрин сделал ребенка Мари-Роке, что служит в министерстве финансов. Нет дыма без огня, частенько повторяет нья Жожа. Может быть, оттого-то Пидрин и начинает петушиться, как только заходит речь о его сердечных делах, у него появилась привычка обороняться, на всякий случай. «Ясное дело, каждому охота сунуть свой нос в мою жизнь, но я всем даю отпор. Хорошее жалованье, мощная машина шведской марки, ее здесь испытывали, комфортабельная квартира на восьмом этаже, на проспекте, что выходит к океану, громадный холодильник, полный всякой снеди, чтобы угощать гостей и приятелей, красивый вид из окна на залив — что за жизнь! Словно вызов прошлым страданиям. Дважды я уже побывал в Лиссабоне — ездил за границу по делам фирмы и сам не остался в накладе. Да, там все по-другому, в Лиссабоне совсем иная жизнь, но позвольте, я выскажу вам откровенно свое мнение: я предпочитаю Луанду. Я привязался к ней. Сам не понимаю, в чем дело. Наверное, напился воды из реки Бенго — есть такое поверье у португальцев. Каждую неделю мы устраиваем пирушки, развлекаемся, ходим в гости, то к одному, то к другому, здесь такие чудесные пляжи, вкусные моллюски, пиво, мясо на вертеле. Мы удим рыбу, охотимся. Зеленомысцу тут есть где развернуться. Он тратит все денежки, что зарабатывает. Но этому краю суждено большое будущее, вы слышали? Нужно, чтобы тебе везло, но многое зависит и от ловкости рук, от сообразительности. Я долго размышлял и теперь могу вам признаться откровенно: сдается мне, что не мой это удел — покоиться на кладбище в Луанде. Бывает, иной раз одолевает меня отвращение, вероятно устал я от такой жизни. А может быть, это влечет меня судьба? А куда? На Острова Зеленого Мыса? Ничуть не бывало. Наша родина — райский уголок, только сейчас она стала убогой. Нет дождей! Нет работы! Даже если выпадают обильные ливни, вот как сейчас, например, в сентябре, пусть даже все лето дождливое, все равно это ничего не меняет. Наступает год, кончается год, а голод не кончается. Я тоскую по Островам. Несчастный у нас парод и мужественный, только тяготеет над ним злой рок. А какую помощь люди у нас получают от правительства? Неужели для наших земляков и в самом деле нет иного выхода, как восстать, о чем постоянно твердит этот человек?[23] Я люблю слушать песни в исполнении Боба Дилана. Не знаю отчего, но его песни напоминают мне креольскую музыку. То ли морну, то ли коладейру. Нет, пожалуй, все-таки морну. Вечеринки в Луанде устраивают часто. Когда нет повода, мы сами его придумываем». На сей раз Пидрин говорит чистую правду. Без праздника и без шутки, без веселья и без танцев зеленомысец не может обойтись. И если он надолго оказывается в одиночестве, он начинает хандрить. Встреча друзей, пикник, прогулка, исполнение новой морны под аккомпанемент гитары — все может служить предлогом для пирушки, а если нет повода, надо его выдумать, как утверждает Пидрин, а уж Пидрин знает жизнь своего народа, как никто другой. Где бы зеленомысцы ни находились — у себя на Островах или на краю света, — жить уединенно, сидеть целыми днями взаперти, спокойно следя за ходом времени, — это не для них, от такой жизни можно с ума спятить, Это все равно что самому накинуть петлю на шею. Нет, лучше уж провести время в беззаботной компании, с друзьями. Вот потому-то и образуются тесные кружки зеленомысцев в Лиссабоне, в Бисау, в Дакаре, в Бразилии, в Лоренсу-Маркише, в Луанде и в других местах. Однако широко раскрывать

двери своего дома для всех, принимать гостей со всей округи, радушно угощая их в любое время дня, — такое возможно только на Островах Зеленого Мыса. Вдали от родины креол замыкается в своей скорлупе, ест кашупу, танцует морну и коладейру, и, хотя почти ежедневно устраивает вечеринки, двери его квартиры распахнуты только для земляков, остальных он не пустит дальше порога.

«Ходили слухи, будто он уехал в Бразилию и там попал в неприятную историю в местечке Санто-Андре, неподалеку от Сан-Пауло. Будто он приволокнулся за одной девчонкой, а ее ухажер, бразилец, всадил в него нож». — «В кого, нья Жожа? В Пидрина?» — «Да, в Пидрина». — «Как же это? Ведь я встречался с Пидрином в Луанде». — «Так мне рассказывала моя двоюродная сестра Кандинья».

Вас интересует, как возникла идея устроить этот праздник у Мирандиньи? Фирмино Гусиные Лапы, молодой человек, принимавший участие в битве при Мукабе — видите, он там, у окна, наклонился к проигрывателю, ставит новую пластинку, — так вот, этот молодой человек вместо с Жижи и адвокатом Титой на подозрении у властей, поговаривают, что он якшается с террористами, хотя никто не знает наверняка, правда это или нет. Однажды под вечер они напились пива, хорошо закусили и стали придумывать, чем бы заняться. Тита позвонил Мадурейре, полицейскому комиссару при прокуроре Республики: «Знаешь, твой двоюродный братец Фирмино тут набедокурил, так что приезжай поскорей, а не то у него отберут водительские права». Тот сразу примчался. И взбеленился, когда узнал, что все это выдумка и Фирмино ничего не натворил. Тут Жижи и осенило: «Раз уж Фирмино избавился от неприятностей, давайте отпразднуем это событие». — «Где же мы это отметим, Жижи?» Тот не смутился. Он никогда не смущается. Жижи решил: «У Мирандиньи дома». Они отправились к Мирандинье. «Понимаешь, — говорит Жижи, — Фирмино избежал крупного скандала, его едва не посадили в тюрьму и не лишили водительских прав, надо бы это спрыснуть». Мирандинья позвонил одному, позвонил другому, и народ собрался. Кое-кто сам пришел. Пронюхали откуда-то. Знаете, как это бывает? Паренек прогуливается у подъезда, слышит музыку, видит ярко-освещенные окна, смекает, что люди веселятся, поднимается в лифте, стучит в дверь, спрашивает такого-то или такую-то, входит, и дело в шляпе.

Пока Пидрин раскуривает трубку, я сравниваю его, нынешнего, с Пидрином тех дней, когда происходило судебное заседание в Минделу. Все случилось оттого, что однажды вечером он потерял голову из-за Зулмириньи, продувная бабенка водила Пидрина за нос, словно была честной девушкой, а сама-то давно уже стыд потеряла, с кем только не путалась. Теперь у нее куча детей от разных отцов, да еще случайных любовников целый хвост. А Пидрин превратился в совершенно другого человека, стал кутилой и соблазнителем молоденьких девушек, любит вкусно поесть, да, он превратился в обывателя, вид у него теперь самоуверенный — мужчина, знающий себе цену. Он усвоил манеры солидного человека, повидавшего жизнь и умудренного опытом, ничего не осталось в нем от тогдашнего, одурманенного страстью Пидрина. «Если вы тронете меня пальцем, я убью вас!» — крикнул он капитану Крузу, и действительно заколол бы его ножом, если б не вмешался сержант, — ведь в ту минуту буйствовал не он, Пидрин, а вселившийся в его тело дух, как утверждала на суде нья Жожа; тетка Пидрина, давно уже переселившаяся в мир иной, сказала об этом во время спиритического сеанса у ньо Лусио Алфамы, нья Эрмелинда, жена ньо Ноки, тоже подтвердила, что слышала ее голос.

«Значит, Пидрин жив и здоров?» — «Нет, он был жив и здоров». — «Стало быть, Пидрин умер?»

Боже мой, мне такая мысль и в голову не приходила! Я беру со стола стакан виски, подношу ко рту и нарочно медлю с ответом, тетушка Жожа, охваченная нетерпением, выжидающе глядит на меня.

Теперь уже никто не танцует. Гости едят, пьют, ведут беседу, флиртуют, дремлют, мечтают, шепчутся, выбирают пластинки, насмешничают, болтают вздор, рассказывают анекдоты, восторгаются, хвастаются, острят, отдыхают и, может статься, — откуда нам знать? — где-нибудь в укромном уголке на кухне, в кладовой или в ванной комнате, за дверьми или за шкапом обнимается какая-нибудь парочка, прижавшись друг к другу и учащенно дыша. А сейчас все взоры обращены на брата хозяина, Жулиньо Миранду, и молодежь, и старики слушают, как он читает свое любимое стихотворение «Со[24] Санто» ангольского поэта Вириато да Круша. «Это я, — говорит Жулиньо, — открыл Вириато да Круша, когда приехал в Луанду». Так оно и было на самом деле. Да, по приезде в ангольскую столицу Жулиньо развернул кипучую деятельность: не раз выступал с лекциями, участвовал в работе киноклуба, писал стихи, вступил в секцию культуры. Но ему приходилось служить, а служба предъявляла свои требования. Жулиньо постоянно разъезжал по стране — будь они неладны, эти поездки, — был в Бенгеле, в Маланже, в Лобиту, потом судьба забросила его на юг, почти на край света, и Жулиньо Миранда сделался бродягой — таков удел сыновей Зеленого Мыса. Без гроша в кармане, усталый, разочарованный, измученный одиночеством — друзей у него почти не осталось, — с опустошенной душой, мертвой, как тишина, он был на грани отчаяния. Затем Жулиньо возвратился в Луанду. Началось февральское восстание[25], в городе стало опасно находиться. На каждом шагу баррикады, повсюду солдаты в защитной военной форме. Мало-помалу Жулиньо оставил поэзию и увлечение киноклубом, бросил прежние хлопоты и беготню по жаре и предался более приятным занятиям — пирушкам, попойкам, ища успокоение в беззаботной, не обремененной никакими обязанностями жизни, его не привлекал однообразный каждодневный труд. Где взять мужество и неутомимо продолжать идти по пустыне, где обрести бесстрашие, чтобы оказать сопротивление солдатам в защитной форме? Теперь Жулиньо любит обсуждать с приятелями футбольные матчи, выписывает из метрополии спортивную газету. И только когда он находится среди своих, среди земляков, в нем порой вновь загорается затаенный в груди огонь. Он знает, что здесь никто его не выдаст — соотечественники на предательство не способны. Жулиньо мысленно возвращается к временам детства и юности на Островах Зеленого Мыса, к временам своего приезда в Луанду, когда он призывал товарищей к борьбе против колонизаторов, он и теперь еще сохранил в сердце чистоту и приверженность прежним идеалам. Он мысленно возвращается к годам учения в лицее, к временам остросоциальной поэзии.

Вот со Санто идет…

Солидная трость в руке.

Массивная золотая цепь под лацканом пиджака.

А в кармане у него — ни гроша.

Жулиньо читает наизусть, голос его звучит мягко, почти нежно.

Когда со Санто проходит по улице,

Все выглядывают из окон.

«Добрый день, куманек…»

Жулиньо так понятна тоска, охватившая со Санто, человека в прошлом влиятельного и могущественного.

Со Санто был богачом…

Полновластным хозяином муссека.

Крестным отцом бесчисленных ребятишек.

А уж любовниц у него было без счету

· · · · · · · · · · · · · · ·

Со Санто

Задавал пиры для всей округи.

Свадьбу дочери праздновал целую неделю.

Крестный отец бесчисленных ребятишек округи — вот каков был размах мулатов былых времен. Потом пришли белые, захватили власть. «Это мое, убирайся отсюда вон!» (впрочем, говорить вслух о таких вещах опасно, неприятностей потом не оберешься). И со Санто, горемыка, стал бедняком, без гроша в кармане. Тоску по минувшим дням, по былому величию, боль за загубленную жизнь со Санто его кровный брат по расе, Жулиньо Миранда, ощущает всем сердцем.

«Так, значит, он не умер?» — спрашивает меня Жожа с нетерпением. Я беру со стола стакан виски, подношу ко рту и нарочно медлю с ответом, тетушка Жожа охвачена нетерпением, она выжидающе глядит на меня. Наконец я говорю: «Его убили». — «Как убили?!»

«Подумать только, такая пропасть еды, а ведь уже четыре часа утра», — сказал Пидрин.

Рабле: «Требухи, сами понимаете, получилось предостаточно, да еще такой вкусной, что все ели и пальчики облизывали. Но вот в чем закорючка: ее нельзя долго хранить, она начала портиться, а уж это на что же хуже! Ну и решили все сразу слопать, чтобы ничего зря не пропадало»[26].

Пидрин: «Пирушка продолжалась и на следующий день. Был праздник св. Браза. Это было три недели назад, в субботу, мы пировали у Луза Монтейро, осталось вдоволь закусок. Решили праздновать св. Браза и в воскресенье. И снова осталось много еды. Праздник продолжался и в понедельник, и отметили мы его, ей-богу, еще веселей. Знаете, кого я здесь встретил на днях? Я тут же узнал его, хотя и не виделся с ним много лет. Я был немного под мухой и решил подойти представиться ему, а потом сказать пару теплых слов по-креольски. Но получился бы черт знает какой скандал, а ведь нас обоих пригласили в гости. Нельзя же устраивать сцены в доме у друзей. Иногда необходимо взять себя в руки. Это был тот самый судья-индиец, доктор Нарананайке, что судил меня на Саосенте. Ну и шуму наделал тогда этот процесс, что и говорить! Вы помните тетушку Жожу, сестру хромой Фаустины, она выступала свидетелем защиты? Молодец баба! Однажды, уже после суда, нья Жожа сказала мне: «Пидрин, ты всегда был парень с головой, как тебя угораздило выкинуть такое? Поверь мне, я слов на ветер не бросаю, это совершил не ты, в тебя вселился злой дух». Нья Жожа увлекалась спиритизмом и не пропускала ни одного сеанса у ньо Лусио Алфамы, у него на Рабо-де-Салина был огромный барак, помните, наверное? Я призадумался над ее словами: пожалуй, она и впрямь права. Странные вещи со мной творились, взять, к примеру, историю с моей родной теткой, что умерла, когда я еще был совсем несмышленышем. Значит, я действительно стал тогда жертвой злых сил, слава богу, что теперь они оставили меня в покое. Не следует впутываться в чужие дела, не то привлечешь к себе внимание выходцев с того света».

Да, я прекрасно помню, как нья Жожа приводила на суде слова покойной тетушки Пидрина — ее дух заговорил во время спиритического сеанса у ньо Лусио Алфамы. У этого Лусио Алфамы всегда собиралось народу видимо-невидимо. В те времена на Зеленом Мысе не было специальной полиции, а священники предпочитали ни во что не вмешиваться. Один из них, ньо падре Франсиско, даже сложил с себя сан, сделался протестантским пастором, а потом отрекся и от протестантства, застолбил местечко на рыночной площади и преспокойно торгует бананами, апельсинами и ямсом, продает овощи, разводит кур, даже рыболовством не пренебрегает, а теперь еще нашел себе подружку с острова Сан-Николау, возможно, он когда-нибудь и сам станет спиритом, как знать, и не такое случается… В те годы жилось спокойно, полиция не совала всюду свой нос и никого не притесняла. Это сейчас полицейских на Островах полно, просто наваждение. Нья Жожа не пропускала ни одного спиритического сеанса, разве что по болезни, она сама признавалась мне, что в Лиссабоне ей очень не хватает этих сеансов, и пока не удалось узнать, устраивает ли их кто-нибудь.

Около председателя разместилось главное ядро, создающее силу флюидов — силу спиритического притяжения; по краям — те, что пришли искать исцеления от хвори или избавиться от сглаза и наговора. Ньо Лусио начинает санс:

— Отче наш, дух Вселенной, озарите нас своим светом, ведь мы чтим ваши законы, установленные здесь и на других планетах…

Комната наполняется шепотом, все молятся в надежде обрести путь к истине и счастью.

— Великий очаг, Жизнь Вселенной, нам известно, что ваши законы возвышенны и не материальны, и мы подчиняемся им, как и все сущее во Вселенной…

Поделиться с друзьями: