Час пробил

мнение это касается отношений между мужчиной и женщиной.

Они попрощались, и Элеонора поехала в Роктаун.

Вебстер не врал, она уверена. Лиджо улетел, потому что его заставили. Кто заставил? Ответить на вопрос проще простого. Слишком много случайностей: заснувший сержант, побег, приезд точно к вылету самолета. Так не бывает. Скорее, было иначе. К Лиджо заехали. Предложили убраться. Он стал возражать. Ему пригрозили. Не подействовало. Он наивно, да-да, именно наивно, как часто бывает с бандитами, верил, что его спасет могущественная Розалии Лоу. А она была у себя дома и не могла знать о происходящем с Лиджо. И даже если бы могла? Его начали бить, весьма профессионально. Марио Лиджо тоже знает, что такое хороший удар кулаком, но, видно, знакомая ему европейская школа не шла ни в какое сравнение с тем, что на сей раз было предложено.

Избитого, его отвезли в аэропорт к рейсу, о котором справились заранее. Кто-то на его машине доехал до указателя, оставил ее там, чтобы утром ее подцепил тягач и отбуксировал в город.

Кто мог сделать это? Кто мог успешно шантажировать Лиджо? Знать о нем всю подноготную, и вдобавок, в случае несогласия — а так и получилось, — найти физические аргументы, которым Лиджо, гангстер-профессионал, ничего не смог противопоставить? Кто? Таким человеком мог быть только Харт и его люди! «По-моему, так, — решила Элеонора, — впрочем, я могу и ошибаться».

Утренняя сцена в полиции: пятно, дубинка, наигранность поведения Харта, странная растерянность Джоунса — все вызывало тягостное ощущение. Если за отъездом Лиджо стоят люди Харта — Элеонора не допускала, что сам Харт может быть непосредственным участником расправы, — так вот, если считать, что люди Харта причастны к побегу Лиджо, то зададим вопрос: зачем им это понадобилось?

Предположим, что Харт и Лиджо и раньше были в каких-то отношениях и Харт желает спасти его от неминуемого разоблачения. Но не лучше ли было это сделать сразу же после покушения? Далее: Харт показал миссис Уайтлоу досье Лиджо, которое было любезно переслано коллегами из международной организации криминальной полиции. Элеонора помнила, как Харт пощелкал пальцем по досье и с явной завистью проговорил:

— Красота, а не работа! Сидишь себе в Париже, крутишь

амуры с парижанками и время от времени рассылаешь коллегам по всему свету душещипательные жизнеописания всяких подонков, вроде этого. Я не претендую на пост президента или одного из трех вице-президентов Интерпола, по уж одним из девяти делегатов его исполкома я вполне мох’ бы стать. А? Чем я хуже? G моим-то опытом! В крайнем случае согласен на место советника коллегии.

Тогда еще отношения между Хартом и миссис Уайтлоу были совершенно безоблачными, и Харт позволял себе такие пассажи — нечто среднее между шуткой и бравадой стареющего бонвивана.

Неприязнь Харта к Лиджо была слишком очевидной, спасать его он бы не стал. Напротив, он охотно упрятал бы его за решетку, будь у него стопроцентные доказательства вины Марио Лиджо. Но их, как видно, не было. А хотелось иметь! Как? Только одним способом — заставить человека бежать. Что может быть более красноречивым признанием своей вины, чем побег в момент следствия. Какого следствия? Насколько могла понять Элеонора, Харт и его люди следствия в полном смысле слова не вели. Они, скорее, наблюдали ситуацию, курировали ее. Следствие вела она, миссис Элеонора Уайтлоу. И вот 'в ходе следствия человек с преступным прошлым, Марио Лиджо, совершает необъяснимый поступок. Он, чье неучастие в преступлении засвидетельствовал не только садовник Пит, но и сам пострадавший, он, доказательств вины которого нет и не предвидится, бежит. Что должно прийти в голову миссис Уайтлоу? Преступник — Марио Лиджо! Далее она слагает полномочия, возложенные на нее матерью пострадавшего Дэвида Лоу, и кто-то (вот только бы знать. — кто) может быть спокоен: ни одна живая душа не полезет в его дела.

Элеонора подрулила к зданию полиции. Джоунс стоял при входе, как всегда скрестив руки на груди и беззастенчиво рассматривая Элеонору. Ему, видно, никто и никогда в жизни не говорил о том, что это неприлично.

Обстановка самая обычная. И все же Джоунс выдал себя, заговорив, когда она подошла, первым; чего раньше себе не позволял:

— Как дела, миссис Уайтлоу? Ездили к развилке или в аэропорт?

— Зачем? Ваш шеф и вы дали исчерпывающее объяснение. Тратить время по пустякам я не привыкла.

Она пристально посмотрела на Джоунса и спросила,

приблизившись к нему настолько, что у бедняги, наверное, закружилась голова:

— Успели побывать дома и переодеть рубашку?

— Какую рубашку? — Если Харт мог претендовать хоть на какой-то артистизм, то у Джоунса он отсутствовал начисто.

— Свежую, Джоунс, свежую! Утром на вас была другая. Ведь так? С каким-то пятном. — Она, привстав на поски, шептала в самое ухо ошеломленному полицейскому. Со стороны могло показаться, что Элеонора вот-вот поцелует Джоунса.

— Пожалуй, вы правы, миссис Уайтлоу. С пятном. Именно с пятном. У меня анемия. Врачи говорят, в начальной стадии. Велят пить гранатовый сок. Вот я и пью. По утрам. Сегодня заляпал рубашку. Случайно. Вот.

— Заляпали? — Элеонора отодвинулась, с интересом изучая Джоунса.

— Заляпал.

— Могу рекомендовать чудесное средство от пятен.

Элеонора еле сдерживала себя, чтобы не крикнуть: «Вот вам рецепт: не размахивайте дубинкой — не появится кровь на рубашке, никому не нужный пикап и полицейская машина в аэропорту. А вы заладили: гранатовый сок, гранатовый сок! Нет ничего хуже, Джоунс, чем считать окружающих глупее себя».

Но ничего этого миссис Уайтлоу не сказала, а только морщила лоб:

— Сейчас вспомню, сейчас. Как же называлось это проклятое средство? Только что вертелось на языке и вылетело…

— Можно и в следующий раз, — великодушно разрешил Джоунс.

— В следующий раз уже не поможет. Сок сильно въедается в ткань. Будет поздно.

— В крайнем случае, — доверительно сообщил Джоунс, — я ее просто выброшу, рубашку то есть, и дело с концом.

— Это идея, — поддержала Элеонора.

— Еще какая, — согласился Джоунс и снова начал детально изучать фигуру миссис Уайтлоу.

Элеонора попрощалась. Она собиралась заехать к Солу Розенталю. И у нее родилась идея — не такая замечательная, как посетившая Джоунса идея выбросить рубашку, — но все же вполне приличная, особенно если бы она подтвердилась.

Логично было предположить, что если разные, на первый

взгляд совершенно разные люди, рекомендуют одно и то же, то их может что-то связывать… Миссис Уайтлоу рассуждала так. И Харт, и Барнс, и Розенталь, каждый по-своему, рекомендовали ей отказаться от следствия. Это раз. И Харт, и Барнс, и Розенталь были примерно одного возраста, от пятидесяти пяти до пятидесяти восьми. Эта мысль пришла ей в голову, когда сержант Вебстер сообщил, что помимо Марио Лиджо улетели еще три джентльмена лет пятидесяти пяти. Конечно, джентльмены к событиям, интересовавшим Элеонору, отношения могли не иметь. Она просто представила их, людей одного возраста, одних взглядов, мирно и доверительно беседующих друг с другом. Так обычно беседуют между собой люди, имеющие общее прошлое. Вот в чем была суть идеи миссис Уайтлоу. Общее прошлое! Нет ли общего прошлого у Харта, Барнса и Розенталя? И это было два.

Если мужчина на четверть века старше собеседницы, а собеседница хороша и не глупа, то можно предположить, что она сумеет с толком использовать эту разницу. Особенно, если вспомнит, что мужское тщеславие отнюдь не уступает женскому.

Через несколько минут Элеонора дергала цветистый кашемировый шнур, привязанный к языку пиратского колокола. Она почему-то решила, что такой колокол был непременной принадлежностью корабля флибустьеров. Однако на треножный звук откликнулся человек совсем мирной наружности, смешной и уродливый, — Сол Розенталь. Единственно, что могло роднить его с верными слугами Веселого Роджера, так это вынужденное безделье и постоянное безденежье.