Чащоба
Шрифт:
Краем глаза Лео приметил, что галломан зачарованно смотрит на свою жену.
Лео маленькими глоточками отпил крепкий кофе, наконец глаза его начали лучше различать предметы: слева от пола до потолка возвышался стеллаж с книгами, с верхних полок книги можно было доставать лишь с помощью лестницы. Единственное продолговатое окно в комнате глядело в какой-то переулок. Лео вытянул шею, через дорогу домов не было, кусок городской стены древней каменной кладки скрывал небо.
Супруга галломана, извинившись, поставила свою чашечку на поднос, Лео опять различил едва слышимое шуршание, которое почему-то тревожило его, и все же он удерживался от искушения следить за дамой, возившейся в темном углу комнаты. Тут жена галломана с розами в руках вышла на свет. Она встала
Закончив свое занятие, дама на мгновение застыла на месте, раскинув руки, словно крылья, возможно, эта была ее обычная поза для выражения своего восхищения.
Приведенный в замешательство, Лео осторожно поднялся и импульсивно поклонился спине жены галломана. Что же тут в действительности происходило? Ритуал ожидания зимы? Или нечто будничное?
Слегка потоптавшись на месте, Лео поклонился также в сторону галломана и направился к двери. Ударился носком о ступеньку; странно, входя, он ее не заметил.
Галломан уже услужливо стоял возле него и, словно извиняясь, проговорил:
— Отсюда никуда не выйдешь.
К чему же тогда аккуратно крашенная белая дверь, две устланные ковриком ступеньки?
Проклятая темень! Человеку его профессии не пристало терять в помещении ориентацию. Стыд-позор! Лео взял себя в руки, ну разумеется, арка находится справа, там стоит его машина. Зато белая дверь находилась в оконной стене и должна была открываться в узенький проулок перед городской стеной. Явно, что дверь эта не предназначалась для повседневного пользования. И только сейчас Лео заметил, что от косяка к косяку пролегает железная накладка, которая так же, как скоба и висячий замок, были покрашены в белое, чтобы не бросались в глаза.
— Там за ней — пустота, — усмехаясь, сказала пожилая дама и бросила через плечо, покрытое рыбьей чешуей, на Лео высокомерно иронический взгляд.
— Вернее, лужайка, — мягко поправил жену галломан.
«Дурачатся», — сердито подумал Лео. Но, несмотря на это, заставил себя еще раз галантно поклониться, кому или чему было обращено это почтение, двери или людям, — не все ли равно.
Теперь, во всяком случае, он пошел в правильном направлении и окунулся в темную переднюю, под ногами ощущал знакомые кочкообразные циновки. Из-под арки тянуло отдававшей бензином сыростью. Усевшись в машину, Лео почувствовал, что вновь пребывал в знакомом, надежном окружении. Скользнув взглядом в сторону, он заметил, как из лепившегося к стене медного крана, набухнув, сорвалась капля. Когда Лео завел мотор, в лицо ему ударил яркий свет. Галломан открыл в конце арки ворота, оказывается, продолговатый двор был проезжим.
Лео отпустил сцепление, машина медленно двинулась, деревянный настил загрохотал, наверное, какие-то половицы отстали от балок и качались. Галломан, согнувшись, стоял у створа ворот и подавал рукой знак, что надо повернуть налево. Едва машина успела выкатиться на улицу, как ворота тут же закрылись, случайным любопытным просто так не проникнуть было в крепость галломана.
Лео почувствовал облегчение оттого, что сумел избавиться от галломана, захотелось немного приглядеться к улочке, зажатой между домом и городской стеной. Он не стал выходить из машины, это выглядело бы неуместным, как будто он все еще находится на территории, ревниво оберегаемой галломаном. К тому же никак не унималась какая-то невнятная тревога, ему словно бы что-то грозило, он должен был оставаться за рулем в полной готовности, чтобы в случае надобности мигом сорваться с места и исчезнуть.
Верхней кромки городской стены Лео не видел, но там ничего особенного быть и не могло, может, лишь свисают из расщелин живописные ошметья трав, возможно, тянется к свету какой-нибудь хилый березовый прутик и даже не предполагает, что никогда ему не вырасти в большое дерево.
Машина Лео стояла как раз за стеной квартиры галломана.
Теперь
бы он уже смог набросать приблизительный план того, что было поблизости. Только что он смотрел из комнаты в единственное окно глухой стены. Все ясно, и отсюда, с улицы, виднелись красные розы, рдеющие за занавеской. Но куда все же ведет эта дверь под железной накладкой и висячим замком? Наметанный глаз Лео исследовал стену в месте расположения двери. Нет и намека на то, что в стене замурован какой-нибудь пролом. Не было никаких признаков обновления, выкрошившиеся по углам камни были равномерно покрыты копотью времен. Наваждение? На лбу у Лео выступили капельки пота. Или он отупел? Ему хотелось взять кирку и разломать каменную стену. Он только не знал, какой в этом смысл. Что его больше волновало: то ли неуловимая истина, то ли собственное бессилие?Какой-то мальчишка на велосипеде проехал мимо автомобиля, и Лео вздрогнул. И все же проскользнувшая тень отрезвила его.
Лео собрался с духом. Логика и знания призваны всегда служить человеку опорой.
По оконному проему можно было определить шестидесятисантиметровую толщину стены. Дверь вместе с косяком составляет едва ли не треть этой толщины. Древняя кладка, к тому же из плитняка, не могла быть тоньше сорока сантиметров, более тонкая при таком массивном строительном материале была бы невозможна. Что же там оставалось — между дверью и стеной? Там и мышам не уместиться! Пустота? Лужайка?
Возможно, там висит картина с изображением горного пейзажа, с вершин в ущелье сползают глетчеры. Два старых человека громыхают по вечерам железной накладкой и висячим замком, открывают дверь и смотрят на свое непонятное алтарное изображение. И быть может, впадают в ожидании озарения в глубокое раздумье.
2
За свои пятьдесят шесть лет Лео успел кое-чему научиться, временами он пытался убедить себя, что ему посчастливилось освободиться от накопленного опыта, но тут же, к сожалению, ловил себя на мысли, что на самом деле ноша все еще волочится за ним по пятам. Многие лелеяли багаж своих воспоминаний, заботились о нем, подгоняли былые факты, создавали более стройную систему, прямо-таки боготворили свое прошлое, лучшую часть своей жизни.
Лео не хотелось оглядываться назад, и все равно у него было достаточное представление о своем бремени, которое сознание старательно укрывало выгоревшим и латаным брезентом. Порой, шагая по улице, Лео думал, что все люди видят этот бугристый серый ворох, который был приторочен размочаленным канатом к торопкому и самоуверенному виду мужчине. С годами Лео все чаще пытался внушить себе, что в какой-то момент он с печальной улыбкой сможет освободиться от своего груза, ибо то, что хранилось у него за душой, все меньше подходило сегодняшнему дню. Ведь сам он стал другим, и что когда-то имело место, того, считай, все равно что и не было.
К сожалению, у размочаленной веревки оказался поразительный запас прочности.
Иногда Лео подмывало выкрикнуть: наконец-то я все же хочу жить ради сегодняшнего дня, ради будущего. Если бы это слышал какой-нибудь самоуверенный молокосос, он бы бесцеремонно поглядел на Лео и с издевкой спросил: ради будущего? Это в вашем-то возрасте? Тот, кому море по колено, а жизненный опыт умещается в лежащем в кармане носовом платке, непременно будет кругом прав. Горизонт у желторотого не поднимается выше подола девчонки, от него не следует и ожидать, чтобы поле воображения было густо заселено.
Как раз в последние годы Лео, вопреки всему, начал верить, что достиг какого-то давно желанного равновесия и что в этом чертовски неустойчивом мире нет большей ценности, которую можно было поставить рядом с устоявшимся самосознанием. Нестерпимо долго давление всевозможных обстоятельств угнетало Лео, нынешняя атмосфера вселяла надежду, что на былых перекосах можно поставить крест. Все сущее следует принимать как само собой разумеющееся, — лучшего вывода Лео сделать не смог.
Он вошел в переднюю, швырнул портфель к стенке и громко провозгласил: