Чащоба

— Что бы я ни сказал, сейчас ты мне не поверишь, — устало ответил Лео.

Лео продолжал пристально вглядываться в мутный рыбий глаз телевизионного экрана, отчаянно пытаясь вышелушить из будничных наслоений тот миг, когда он в последний раз почувствовал к жене нежность, такую, от которой, словно от укола, защемило бы сердце, чтобы вызвать этот миг на серую стеклянную поверхность. Он мог без конца заверять себя, мол, жена у меня приятная, хорошая и умная, но все это не становилось даже суррогатом чувств.

Светлое переживание, казалось, находится рядом, оно должно было вот-вот всплыть в сознании — Лео был возбужден, на лбу выступила испарина. Не может быть, чтобы серые будни в таком огромном количестве производили прах забвения, который смог бы скрыть под своим безликим завалом все захватывающие дух мгновения.

Вряд ли Нелла поняла бы, почему в один из метельных дней прошлой зимой Лео вдруг остановился как вкопанный, чтобы украдкой проследить за собственной женой, увязавшей в снежном месиве. Сама Нелла, пожалуй, и не вспомнила бы этот момент. В лучшем случае пожала бы плечами, мол, чего там особенного, обычная собачья погода, да еще и руки были заняты поклажей, даже волосы с лица не смахнуть было.

Метель вьюжила меж домов, задувая ветер, мокрый снег слепил глаза, Нелла, пригнувшись, упрямо шла вперед. Ее коронообразная прическа намокла, волосы свисали прядями, налипавшими на лицо, шапка обмякла; на сквозняке между домами Нелла выставляла вперед плечи и вжимала в грудь подбородок, не выбирая дороги, шла напрямую через подтаявшие наметы. Встречный ветер относил в сторону сумки и выворачивал руки назад, казалось, конечности не поспевали за согбенной фигурой. Временами Нелла то ли уставала, то ли от бьющего в глаза снега лицо ее нестерпимо зудело и саднило — раза два она подставляла ветру спину и так брела по направлению к дому. Все же, невзирая ни на что, она не упускала цели из виду. Промокшая шуба сбивалась комом над стремительно поднимавшимися коленями — мелкий вьюжистый снег покрывал чулки белым налетом, — Лео скорее знал это по своим детским ощущениям, нежели видел, наблюдая за удалявшейся Неллой.

В этот момент изнеженная горожанка Нелла была ему до боли близка.

Снежные вихри размывали очертания каменных ящиков, Лео подумал о своей квартире: мой дом. Все вдруг обрело равновесие: Нелла входит в переднюю и смеется в зеркало над своим видом — ну прямо мокрая кошка.

В тот же вьюжный вечер Нелла завалила своего мужа упреками.

Нет, это вовсе не было платой за то, что Лео не позволил сегодня жене одержать верх. К утру Нелла проспится и избавится от своей хандры.

Было бы опрометчиво думать, будто человеческая жизнь с возрастом становится проще. Страсти, увлечения, ярость и радости сглаживаются и не изводят человека с прежней силой. В действительности же вся эта морока лишь загоняется глубже и внешне проявляется не столь часто, как раньше. К сожалению, тащить этот воз становится все тяжелее. Беспечность и забывчивость — это светлые кудесники молодости, может, с годами именно их и следует оплакивать? То, что современный человек порывает с воспоминаниями и хмелеет от дыхания грядущего, — пустой звук. Человеку, вообразившему себя способным приспосабливаться, начинают нравиться лозунги, лишенные глубинного содержания.

Нелла, от жалости к себе и оттого, что не добилась своего, могла сейчас со злости подумать: у моего мужа каменное сердце. Зачем я только сошлась с таким типом?

Обманувшиеся в своих мужьях жены всегда думали так. Вот и Нелла, несмотря на всю свою разумность, не смогла открыть чего-то нового.

3

У Лео не было привычки давить на педаль газа. Когда среди мужчин заходит разговор о манере езды — об автомашинах и езде говорили часто, своя карета все еще считалась чудом цивилизации, что предопределяло благоговейное к ней отношение, — всегда непременно находился человек, который подтрунивал, что пожилые люди, известное дело, и поумеренней, и поосторожней. Лео никогда не был сторонником бездумного риска, он этого и не скрывал. Тем более что долгие годы работы проектировщиком приучили его все взвешивать, сопоставлять, сравнивать — с логарифмической линейкой в руках, теперь с более удобным прибором, микрокалькулятором, и этот укоренившийся обычай выводить проценты и коэффициенты позволял ему легко находить оптимальные решения и в повседневной обстановке. Лео ощущал известное превосходство по отношению к людям, не умевшим предвидеть результат своего действия. Поэтому он считал всякого рода метания признаком малоразвитого ума. Отсутствие логики у ретивых лихачей его просто смешило. Шмыгавшая из ряда в ряд машина обгоняла его автомобиль, но перед светофором, дожидаясь зеленого света, они все же оказывались рядом. Даже на глазок оценивая потоки транспорта, и без подсчетов можно было уяснить, что для забитых машинами улиц подходит спокойная и размеренная езда, избавлявшая от резких торможений и стрессовых ситуаций.

На больших междугородных магистралях повторялось то же самое, что и на отрезках городских улиц перед светофором. Плотность движения никому не давала разгуляться, машины были вынуждены двигаться колонной. Но все равно находился кто-то, считавший ехавших впереди себя набитыми дураками и рохлями, и, надавив на газ, принимался обгонять нескончаемую вереницу машин. Вскоре встречный поток вживал его обратно в свой ряд, и ему приходилось вклиниваться, всю колонну пронзала судорога, следовавшие сзади машины вынуждены были тормозить, чтобы одарить проезжим пространством самого умного среди себе подобных.

С детских лет Лео, как истинный эстонец, испытывал гордость за отличительные черты своего народа. Он радовался, что он из тех, чье трудолюбие, сдержанность, усердие и неприхотливость находят общее признание. Шоссе ставило с ног на голову эти старые, милые сердцу представления. Может, из-за векового гнета народ доселе не мог показать своего истинного лица? Откуда исходила эта южная порывистость? Обточенный временем остов характера словно бы переломился, и шипы вылезли наружу. Это огорчало Лео. Он бы ничего не имел против того, чтобы национальный характер изменялся в целом: все стали бы деятельнее, решительнее — меланхоличность и медлительность уже не довлеют над всеми, цивилизованный человек развивает и формирует себя сам, чтобы не оказаться в общем стремительном потоке на мели. Лишь бы хватило на все расторопности! К сожалению, прибавляли только обороты мотору, на своих же ногах и в работе преспокойно можно было плестись. Объяснить разумом поселившееся в исконном характере недоразумение было нельзя. Стоило страстно пожиравшему на шоссе километры ездоку попасть на какую-нибудь пирушку, как тут же он начинал скучать. Возможно, когда люди сходились вместе, их начинала соединять некая тайная связь с пращурами, под сопровождение призрачного варгана люди начинали толочься на месте или терпеливо и неподвижно высиживали за столом, пока под утро не набирали силу. Но стоило снова усесться за руль, как сонная муха преображалась в тореадора — а ну, берегись!

Впереди ехал авторефрижератор, Лео подладился к его скорости, и машина-малышка превратилась в спутника катящейся крепости. Сегодня Лео хотелось получить удовольствие от езды. Он был свободен от обязанности вести с кем-то беседу, никто, нервничая, не ожидал его, так что он мог считаться только с самим собой. Он собирался сделать привал, купить газеты, посидеть где-нибудь в безлюдном парке маленького городка на скамейке, почитать новости, забрести в какую-нибудь столовку, сжевать пару дежурных котлет, выпить стакан молока: эти простые действия должны были повлиять как-то раскрепощающе и живительно. От Вильмута он уже долгое время не получал писем, едва ли тот днем окажется дома, куда спешить? К тому же некоторую неловкость порождало обстоятельство, что он не был знаком с новой спутницей жизни Вильмута. Поближе к весне Вильмут перебрался к этой женщине, ничего, кроме адреса, о новом доме старого друга Лео не знал. Снова иду в услужение к бабе, написал Вильмут в своем давнем письме. В последнее время люди часто сходились по довольно странным мотивам, может, избранница Вильмута — молодая и пригожая женщина, однако Вильмут оставался самим собой: в услужение к бабе — и все.

Впереди был долгий день, лишь к вечеру Лео заедет во двор нового пристанища Вильмута.

Пока все шло, как было задумано.

Выбравшись из центра маленького придорожного городка, машина затряслась по булыжной мостовой узкой, застроенной деревянными домиками улочки. Стрелка указывала, что здесь лишь одностороннее движение, скоро должен был пойти асфальт, затем круг, который развяжет дорожный узел, а после бензоколонки до шоссе останется километра два. Снова придется окунуться в густой поток машин, и опять плавность движения во многом будет зависеть от того, у кого ты окажешься в хвосте. Как раз оказался просвет за экскурсионным автобусом со школьниками. Лео удалось прошмыгнуть в этот прогал. Он ровно газовал, водитель автобуса дело свое знал, машину не дергал, дорога была сухой — ехать одно удовольствие. В небе плыли кучевые облака, то тут, то там над полями проглядывали ослепительно яркие окна, залитые солнечным светом ржаные поля издали выглядели обманчиво желтыми.

Может, у Вильмута и не будет в достатке времени для Лео, небось в который уже раз возится с каким-нибудь комбайном, чтобы тот работал как часы, когда начнется кутерьма уборочной страды.

У Лео не было и малейшего представления о том, какой работой, при множестве своих занятий, обременен этим летом Вильмут, вообще-то где он только не работал, и нигде он особо не задерживался. Прошлым летом Вильмут похвалялся, что найдет себе богатую жену, которая бы не запрещала в рюмку заглядывать, и вовсе перестанет работать. Он, все равно что ветеран, изъеден хворобой, вот возьмет и объявит себя увечным, будет каждый месяц получать на прокорм, много ли ему там надо? За всю жизнь не сумел набить кубышку. Он бы и не знал, как быть, если бы сотенные хрустели за пазухой. Да и что там могут эти деньжатники со своей мошной? Кое у кого в избе бревна законопачены купюрами, но разве от этого они счастливее его, Вильмута?

Автобус заморгал стоп-сигналами. Лео в свою очередь нажал на тормоз и глянул в зеркало, ехавшие сзади тоже сбросили газ. Автобус еще больше замедлил ход, Лео не мог видеть, что там за препятствие. Автобус прямо-таки полз, будто ехал по ухабистой проселочной дороге, стоп-сигналы вспыхнули снова — вся колонна остановилась.

Встречная полоса была свободна, в эту сторону машин не было. Ничего не поделаешь, приходилось набираться терпения. Ехать за большими машинами по-своему беззаботно, но зато сидишь, будто в мешке. Лео приоткрыл дверцу и высунулся, чтобы поглядеть вперед. Голова колонны уходила за поворот. Нетерпеливые водители сигналили в хвосте. Когда начнется движение — вот попрут. Люди не хотят понять, что чем выше блага цивилизации, тем крупнее и недочеты. Возможно, когда-то раньше человек и не затрачивал столько времени на ожидание, как сейчас, в эпоху огромных скоростей и головокружительных темпов. Прежний человек, который ценил свой труд, не имел обыкновения исчезать под настроение на неопределенное время, с тем чтобы другие сторожили его пустое рабочее место и, томясь из-за своих несвершенных дел, гробили дорогое время. Будни все чаще требовали от человека собранности, и постоянное дерганье действовало на многих, как наждак на оголенные нервы.