Часть той силы

На той стороне линии наступила тишина.

– Это невозможно, – наконец, сказал собеседник, – потому что мы уже использовали мадагаскарский барвинок раньше. Безо всякого положительного результата. Вы сказали мне неправду.

– Это моя тайна, что я туда положил, – ответил Ложкин.

– А вот это у вас не пройдет. Вы знаете, что бывает за испытание на людях непроверенных препаратов? Это почти то же самое, что покушение на убийство. Если вы не мне скажете правду, я вас по судам затаскаю, я вас в тюрьме сгною, коллега.

Голос говорил вежливо и даже вкрадчиво, с мягкими бархатными интонациями. Ложкин не выдержал и взорвался.

– Ты гнида вшивая, – заорал он, – ты меня слышишь? Я тебя с говном смешаю! Я тебя…

На том конце линии повесили трубку. Обезьяна пролопотала что-то, свернулась калачиком и закрыла глаза. В дверях стоял Защитник.

– Я вот чего, – сказал он, – это было по-мужски. Правильно! Я тут по делу зашел, отпроситься. Я никому не скажу, что видел.

– Что ты видел? – удивился Ложкин.

Защитник глазами показал на череп, лежащий на полу.

– Это не то, что ты думаешь. Это не человек, – испугался Ложкин.

Защитник нахмурился.

– Это по-вашему он не человек. По-вашему я тоже не человек, да? Бумажка одноразовая? Предупреждаю, что если вы попробуете сделать со мной то же самое, что сделали с ним…

– Я ничего с ним не делал.

– Значит, он сам себя так обрил, да? Я, конечно, не самый умный на свете, но такие вещи понимаю. Он не человек, поэтому можно с ним так. С ним можно, значит, можно будет и со мной.

– Послушай, – сказал Ложкин, – ты – это совсем другое дело, совсем другое. Мы с тобой друзья, правильно? Мы ведь договорились с тобой, что, когда все закончится, я тебя отпущу. Будешь жить себе как все люди. Выправишь документы как-нибудь, женишься, заведешь детишек. Машину купишь…

– Это хорошо, – подобрел Защитник, – хорошо, если только вы правду говорите. Но если неправду, то я вам такое сделаю – я ведь сильный, вы знаете. Я вас сильно уважаю и потому слушаюсь. Но этому может наступить предел. Я ведь могу и в порошок стереть. Я умею делать очень больно.

Он смущенно показал свои большие руки.

– Я пообещал, значит так и будет.

– Хорошо. Я уже присмотрел себе хорошую девушку, – сказал Защитник. – Она добрая и собирается заводить много детей. Работящая, к тому же. Это важно в хорошей семье. У меня семья будет хорошая и правильная.

– Она тебе нравится? – спросил Ложкин.

– Она особенная. И у нее особенная грудь, зыбкая и большая. Ее Маша зовут. Мы вас на свадьбу пригласим. Вы же почти мой папа. Ну, не совсем папа. Вы мой папа Карло, – он мечтательно улыбнулся. – Только есть одно дело…

– Какое такое дело?

– Имени человеческого у меня нет. Не называть же себя Буратиной. Я всем сказал, что зовут меня Мирослав. Вы меня теперь тоже так называйте.

– Как-как? – не понял Ложкин.

– Мирослав. Который мир ставит, – терпеливо объяснил Защитник. – Мне это имя понравилось. Или Милослав, это тоже нормально.

– Буду называть тебя, как ты хочешь, – согласился Ложкин.

Защитник поднялся на носки и с высоты своего роста заглянул на шкаф.

– У вас обезьяна сидит на яйцах, – сказал он с удивлением.

– Это ненастоящая обезьяна.

– А где самец? – не унимался Защитник.

– Ей не нужен самец. Это особенные существа. Я думаю, что пол для них вообще не важен. Пол для них – вещь косметическая. Она просто свила себе гнездо и отложила яйца, когда захотела. А если захочет полететь – просто вырастит себе крылья, может быть.

– Ага, понятно, – сказал Защитник. – Так вы меня отпускаете? Я на часок смотаюсь в лес за хворостом. Возьму мотороллер.

– Возьми, если найдешь, – согласился Ложкин. – Не думаю, что у нас есть мотороллер. А зачем тебе хворост?

– Да так, просто нужен. Это же не преступление, собирать хворост. А на вашем месте я бы уничтожил эту мертвую голову.

– Что я могу с нею сделать? Закопать?

– Ни в коем случае, – ответил Защитник. – Если закопать, то откопают. Сожгите ее в печи. И обезьяну сожгите тоже. Пока детей не вывела. Если такие начнут размножаться, то добра не жди.

Ложкин сходил за сумкой и положил в нее еще липкий от крови череп.

41. Череп…

Череп имел несколько вмятин, похоже, что его били чем-то тяжелым. Внутри оставался розовый мозг, хорошо видимый сквозь пролом в затылочной кости. Пальцы дрожали, когда Ложкин застегивал змейку. Так, печь, – подумал он, – действительно, печь. Печь – это решение всех проблем. Если череп до сих пор не превратился в мертвую глину, значит, может быть, он не превратится никогда.

Телефон зазвонил снова.

– Сегодня второй день, – сказал неизвестный Ложкину мужской голос, – значит, я прихожу за долгом, как мы и договорились.

– За каким долгом? – удивился Ложкин.

– Ты, парень не гони, – тяжело произнес голос. – Ты у меня брал при свидетелях, я их с собой тоже приведу.

– Сколько я брал? – похолодел Ложкин.

– Двести долларов на два дня под сорок процентов. Значит, сегодня отдашь двести восемьдесят.

– Всего лишь? Заткни это себе в задницу, придурок!

Он бросил трубку и только сейчас вспомнил про двести долларов, которые лежали на столике. Что это может означать? Как он мог брать в долг при свидетелях, если сам об этом вообще ничего не помнит? И еще под такие идиотские проценты! Кто этот человек, который собирается прийти сюда, да еще привести свидетелей? Черт побери, а ведь Защитника в доме-то нет! Это может превратиться в проблему.

Сумка с обглоданной человеческой головой стояла у его ног. Он поднял сумку, повесил на плечо и пошел вниз, намереваясь выйти во двор и включить печь. Но внизу его ждал гость.

Точнее, гостья. Женщина средних лет в милицейской форме. Младший лейтенант с сумочкой, блокнотом и худым белым котенком. Блокнот она уже положила на стол, а котенка держала на руке, поглаживая.

– Подобрала вот, – сказала она о котенке, будто извиняясь. – Прошу прощения, что вошла, но я стучала в окно, а звонок у вас не работал.