Частичка тебя. На память

Моя паранойя нашептывает мне, что куда вероятнее второй вариант, что-то ей подозрительно, но… На то она и паранойя, чтобы подозревать все и вся.

Что ж, ладно. Хуже уже не будет.

— Меня просто тревожит один вопрос, Энджи, — я проговариваю медленно, тщательно подбирая каждое слово для этого предложения, — если бы твой ребенок был… Нашим с тобой. Сказала бы ты об этом мне? После всего произошедшего за эти недели?

Я слышу глубокий выдох с той стороны трубки. Либо я довел Энджи до бешенства, либо… Либо кто-то пытается собраться с мыслями и пытается задурить мне голову…

— Давайте я опять перефразирую, Николай Андреевич, — сладко и зло тянет Анжела, понижая тон, — если бы вдруг нечаянно обнаружилось, что у нашей с вами ночи, которую вы лично назвали ошибкой и попросили вообще никому о ней не распространяться, вдруг обнаружились последствия, сказала бы я о них вам, после вашей убедительной просьбы не нарушать границ вашей личной жизни и никакими средствами не мешать развитию отношений с вашей девушкой, пригрозив мне в ответ проблемами на рабочем месте, куда я только-только устроилась из-за моих, известных вам, проблем? Так?

Ты могла просто садануть мне по затылку бейсбольной битой. Эффект был бы даже менее щадящим.

Столько ошибок — и с ней одной. Будто бы с любым человеком в мире я могу вести себя корректно и правильно, а Энджи огребает за них за всех.

— То есть ты не сказала? — произношу, пытаясь выровнять дыхание. — Итвой ребенок…

— Нет, — резко перебивает меня девушка, — этот ребенок — только мой. И его отец — безымянный донор, имени которого я просила мне в договоре не указывать.

— И ты можешь показать мне этот договор, Эндж?

— Я могу, — почему-то в её тоне мне мерещится злорадство, — при одном условии, Николай Андреевич.

— При каком?

— Как только договор из моей клиники ляжет в ваши руки, вы не будете называть меня иначе чем Анжела или Анжела Леонидовна.

— Эндж…

Эта просьба походит на удар поддых. Для меня это было последним «сувениром» на память о трехлетней дружбе. Дань светлой памяти, и я не хотел бы так просто от неё отказываться…

— Я не желаю, чтобы ты меня так называл, так яснее? — она переходит на сердитое шипение. — Смею напомнить, это ты перестал со мной общаться. Ты ведешь себя неуместно. Раз за разом. Хорошо, я позволю тебе увидеть мои бумаги, хотя они тебя вообще никаким боком не касаются. Но и ты должен исполнить мою просьбу. Иначе, катись-ка ты, Ольшанский…

— Хорошо, — устало соглашаюсь я, задевая взглядом предмет, с сегодняшнего дня поселившийся в спальне моей квартиры, — хорошо, я согласен выполнить это условие. Только после того, как увижу твои бумаги.

— Что ж, увидимся завтра, когда я их тебе занесу, — рявкает Эндж и швыряет трубку.

Я же выдыхаю скопившееся внутри напряжение, подхожу ближе к прикроватной тумбочке, беру в руки стоящую там рамку для фото. Подарок Юлы — обрезанный и аккуратно вставленный в рамку её первый снимок УЗИ, на котором не очень, но все-таки видны контуры нашего с ней будущего ребенка.

Юла не смогла приехать ко мне сегодня, зато еще на работе презентовала это — смогла упросить своего врача сделать распечатку с УЗИ, сделанного несколько недель назад и сохраненного в памяти аппарата. В прошлый раз у Юлы просто вылетело это из головы. Я некоторое время ворчал по этому поводу, тогда, а сейчас — вместо вполне закономерной радости и отцовской гордости ужасно хочу постучаться лбом. Не об стекло рамки, хотя бы об стену, чтобы прочувствовать её посильнее.

Я не должен лезть к Эндж. После всего что я себе позволил в её адрес — самое лучшее, что я могу, просто оставить её в покое.

Еще бы это было так просто сделать!

25. Энджи

— Можно? — давненько я не испытывала такого суеверного трепета перед тем, как войти в кабинет ко врачу. Но сейчас как-то само собой получается. Будто от этого визита зависит вся моя жизнь.

Ну, спокойствие, на самом деле точно зависит.

Денис Алексеевич, набрасывающий халат на плечи — его рабочий день только-только начался — оборачивается к двери, и его брови удивленно взлетают на лоб.

— Госпожа Морозова? Что-то случилось? По графику вы должны были явиться в следующий вторник…

— Да, случилось, — я пытаюсь заставить себя не нервничать, а врач напрягается еще сильнее.

Шагает ко мне, прихватывает за локоть, втаскивает в кабинет, кивает на кушетку.

— Ну и что у нас? Боли? Головокружения? Кровотечение? Насколько обильное?

— Нет, нет, вы неправильно меня поняли, — я понимаю, что он списал мое «случилось» на состояние по беременности, и спешно исправляю этот промах, — мое состояние в норме. Я просто… Снимок вчера потеряла по дороге на работу. Извините.

— Ну, у нас тут все-таки не архив, необязательно предъявлять все справки на входе, — Денис Алексеевич чуть закатывает глаза — его явно попускает от случившегося волнения, — я вас в угол не поставлю, госпожа Морозова. Не пугайте так меня больше.

— Я постараюсь, — выдыхаю чуть придушенно, — Денис Алексеевич, а можно мне… Снимок еще раз распечатать? Я такая растеряша, я знаю… Просто… Я столько времени пыталась… И сейчас…

— Ну-ну, мамочка, — врач смотрит на меня, уже всхлипывающую и хватающую ртом воздух, с укоризной, — отставить потоп, вам нельзя так нервничать. Сейчас мы вам все распечатаем.

Господи, эти слова…

Я даже не знаю, как поверить своему счастью. Еще какое-то количество слез из меня все-таки вытекает, пока мой врач подходит к компьютеру, подключенному к аппарату УЗИ, и щелкает там, разыскивая нужный файл.

Господи, эти гормоны…

Я и так-то нервная фея, во всем, что касается темы беременности, а в сочетании с гормональной перестройкой — вообще рыдаю по любому поводу. Вчера, случайно, реально случайно, наткнулась на союзмультфильмовский мультфильм про мамонтенка. Я и раньше находила его ужасно грустным, но вчера рыдала навзрыд… Тетя даже решила, что у меня нервный срыв, предлагала даже вызвать скорую, на всякий.

Черт.

О чем-то ведь она собиралась со мной поговорить. До звонка Ника — припоминаю такой момент. После я вернулась на кухню с гудящей головой и спустя пять минут невнятного диалога, ушла к себе — готовить документы, репетировать независимую физиономию, с которой я швырну их Ольшанскому в… на стол, и…. рыдать на мультики.

— Я думала, придется переделывать процедуру, — неловко замечаю я, скрадывая немую паузу и переплетая пальцы на коленях.

— Записи хранятся в истории до момента ваших родов, — серьезно откликается врач, — мы отслеживаем динамику развития плода относительно каждой диагностики. Нам повезло, в прошлом году мы получили деньги на обновление технического фонда, можем себе это позволить. Два года назад — никаких снимков мы нашим пациенткам не печатали. Просто краски в картриджах вечно не было.