Частичка тебя. На память
Шрифт:
В некоторых случаях людям просто нужно поговорить, вот так и нам с Эндж — тоже нужно. Очень сильно. Чтобы где-то сгладить возникшие острые моменты, объяснить некоторые вещи…
Другой вопрос, что этими «некоторыми вещами» ничего не объяснить. Ничего не оправдать. И не всему у меня вообще есть оправдания.
— Спасибо, — закончив изучать документы со всех сторон я собираю их в стопочку и сам придвигаю к Энджи, — извини, что я в это вмешиваюсь.
— Не извиню, — строго откликается Эндж, забирая у меня свои бумаги, — ваши домыслы… Я их совсем не понимаю. Вы все мне сказали.
Я просто хочу знать. Я знаю, что мои шансы — не так уж и велики. Несколько лет я терпел на этом фронте фиаско, а теперь вдруг в одно время получить две победы?
Но ведь маленькая вероятность все-таки есть. И Эндж ведет себя ужасно странно. Это невозможно игнорировать.
— Я не прячу свою голову от проблем в песок, — откликаюсь я, незаметно сдвигая листы на полу под сиденье моего же стула, — и за свои промахи я отвечаю, Эндж.
Мне кажется — я вижу вздрагивающую в ее лице тень. Но слабую, мимолетную, практически незаметную…
Глубоко же она все это прячет.
— Анжела Леонидовна, — с неестественной улыбкой поправляет Энджи, — вы давали мне слово.
— Да, я помню, — киваю, подтверждая, — и вечером жду вас с отчетом, Анжела Леонидовна.
Очередная её улыбка хоть и натянутая, но выглядит хотя бы по-настоящему удовлетворенной.
И хочется вцепиться в её плечи, встряхнуть, велеть прекратить, сбить с неё эту штукатурку её маски, явить солнечному свету её настоящую, но…
У меня просто нет на это права.
Строго говоря, и поднимать две добытые нечестным путем бумажки, и прятать их во внутренний карман пиджака у меня права тоже нет.
Но я предпочитаю знать правду. Полную правду, а не только ту, что мне готовы кормить по кусочкам.
27. Ник
— И это вся твоя точность, Лекс? — мое разочарование оказывается неожиданно сильным. Увы, но разброс сроков по экспертизе оказывается — плюс-минус три недели.
Это, к сожалению, большая и принципиальная разница. И сроки Эндж в неё попадают.
Алексей Михеев, мой хороший приятель, промышляющий независимыми экспертизами, с сожалением разводит руками.
— Прости, Ник, но точность, необходимая тебе, при современном уровне развития технологии еще недостижима. Приходи лет через пятнадцать, мы тебе до часа будем сроки свежести бумаг ставить, а сейчас…
Через пятнадцать лет ребенок Энджи будет уже заканчивать школу. И это, увы, поздновато.
— Ты уверен, что никто не сможет сделать экспертизу точнее?
Лекс пожимает плечами.
— Ну, экспертная служба ФСБ, может, и смогла бы. Но у меня нет на них выхода. И гарантий нет.
Вечер пятницы накануне выходных становится все разочаровательней и разочаровательней. Я даже прикидываю, через кого мог бы выйти на упомянутую службу, и в принципе варианты есть — но как офонареют те варианты, когда я к ним припрусь со своим… техзаданием.
— Слушай, Ольшанский, — Лекс подталкивает ко мне мои бумаги и заинтересованно щурится, — ты мне скажи, тебе-то это все зачем? Проверять на подлинность документы из клиники лечения бабьей плодовитости? Да какой бабе придет
в голову их подделывать?— Той, которая не хочет сознаваться в том, от кого её ребенок? — я позволяю себе откровенность, хотя бы потому, что точно знаю, что вся информация, которую слышит Михеев, навсегда погребается в недрах исключительно его памяти. Он не болтун. Да и профессия не располагает к излишней откровенности.
— А с чего ей не признаваться? — Михеев удивленно приподнимает бровь. — Если баба адекватная — она все скажет. В конце концов, алименты ей же будут нужны, так?
— Должны бы…
Насколько я знаю, материальное положение Эндж сильно пошатнулось за последний год. И она гордо не принимала вообще ничью помощь, тонула в тишине и без единой мольбы. Но зная её — ради ребенка она бы все-таки поступилась собственной принципиальностью. Возможно.
А еще — возможно, стремясь её оттолкнуть, я слишком сильно её обидел.
Резкость тогда была прямо пропорциональна скакнувшему в крови адреналину.
Я тебя люблю, Ник. Три года.
Я не рассчитывал на эти слова. Боялся их. Знал, какие именно слова сам захочу ей сказать. Такие же…
Это самая идиотская сказка на свете!
Давным давно, вечность тому назад, один друг вдруг понял, что его чувства к подруге отнюдь не дружеские. Вот только… У подруги были свои проблемы. Цель. Битва — и не с драконом, которого я мог бы за неё победить. С собой. Она воевала с собой, со здоровьем, которое её подводило, с мечтой, которая из раза в раз от неё ускользала.
И возможно, не имей я проблем, разрушивших мой первый брак — я бы плюнул на все это, я бы забрал Эндж себе, мы бы попытались вместе, и придумали что-нибудь другое, если бы не получилось.
Вот только проблемы были…
И девочка, которая рыдала на моем диване, цеплялась в мои колени, оплакивала каждый неприжившийся в её организме эмбрион, отчаянно хотела именно своего ребенка. Хотела выносить. Хотела родить.
И если ей и смог бы помочь в этом деле мужчина, то здоровый, сильный, не имеющий проблем с фертильностью.
Не я. Мне оставалось только смотреть. Оставаться рядом во что бы то ни стало. Ждать. Ждать чуда вместе с ней, ведь для меня это значило бы то, что можно перевести наши отношения на другой уровень. Предложить ей, чтоб её ребенок стал нашим.
Чудо случилось. Только и я уже не имею права ничего предлагать Эндж. У меня есть Юла. Я сам впустил её в свою жизнь, сам решил, что попробую выстроить семью, исходя из дружеской симпатии. Ведь один раз я уже не смог быть другом, почему бы этому не сработать еще раз?
Оно не срабатывало…
Если смотреть правде в глаза, сейчас с Эндж я просто пытаюсь цепляться за… За иллюзии. За то, что очень хотел бы, чтобы было правдой.
Её ребенок — от меня. Гребаная мечта, невозможная из чистой статистики.
Это только в гребаных сказках минус на минус дает плюс. Я всегда это понимал. Её проблемы со здоровьем, плюс мои… Шансы на рождение ребенка сводились если не к нулю, то к числу не очень от него отличающемуся.