Частный детектив. Выпуск 7
Шрифт:
Но Улисс меня не слушает. Он вернулся к чемодану и больше не сомневается, что этот большой черный чемодан принадлежит ему.
– Взглянем на остальное?
– спрашивает он с азартом во взоре.
– Действуйте, мой друг, это же ваше!
И вот мы оба, стоя на коленях, опустошаем чемодан, называя вслух каждый предмет, который вынимаем.
– Пуловер… Будильник… Пара носков… Белая рубашка… Туалетный прибор…
Список вещей, позволяющий составить представление о человеке. Говорят, личные вещи делают личность, и это действительно так.
Улисс более чувствителен,
– Интересно, - говорит он вдруг, - у меня такое впечатление, будто я стал… как бы это сказать, значительней, что ли. Да, именно, значительней!
Он встает, выпрямляясь, а я советую ему посмотреть, нет ли чего интересного в карманах пиджака. Он запускает руки во все карманы по очереди, они пусты.
Я возвращаюсь к чемодану и обнаруживаю там книгу. "Воспитание чувств". Восхищенно присвистываю.
– Скажите-ка, это отлично! Вы любили хорошую литературу!
Но его, похоже, "Воспитание чувств" не слишком впечатляет.
– Ах, так! Это интересно?
– спрашивает он простодушно.
– Поинтересней, чем "Недотепы" [Детский комикс].
– "Недо…" Как вы сказали?
Я вижу, тут нам не разобраться. Вздыхаю и, продолжая листать книгу, натыкаюсь на вырезку из газеты, вложенную между страницами. Текст из английской газеты, обведенный красным карандашом.
– Странно, - говорю я.
– Послушайте-ка.
Разумеется, он ни слова не понимает, и я перевожу:
– "У подножья скалы обнаружено тело неизвестной женщины…,". Ньюхавен, 17-ое марта… Сегодня у нас 20-ое. Значит, три дня назад.
– Три дня назад, в Ньюхавене!
– взволнованно повторяет Улисс.
– Но ведь я оттуда приехал. Из Ньюхавена!
– Там вы сели на пароход. Погодите…
Я читаю заметку и вкратце ему перевожу: у подножья скалы в Ньюхавене было обнаружено тело светловолосой женщины, лет тридцати, одетой в шерстяное бежевое платье. Следствие предполагает, что она упала с двадцатипятиметровой скалы. Личность женщины еще не установлена. Полиция склоняется к версии, что это самоубийство.
– Вы думаете, я знал эту женщину?
– спрашивает Улисс с ноткой беспокойства в голосе.
– Если чемодан действительно ваш… и если вы потрудились обвести заметку красным карандашом…
– Самоубийство, - произносит он задумчиво.
– Это лишь версия, - говорю я с улыбкой.
– Но кто эта женщина? Какие у меня могли быть с ней отношения?
– Если мы узнаем это, не трудно будет установить, кто вы такой.
Улисса неодолимо притягивает чемодан, он снова к нему возвращается. Ему бы, наверное, хотелось, чтобы чемодан был бездонным, но внутри остался лишь пакет, перетянутый резинкой. Похоже, пачка писем.
Улисс разворачивает пакет, и выясняется, что в нем лишь одно письмо, между листками которого лежит несколько фотографий. Он вынимает их, и, нахмурив брови, принимается разглядывать.
– Покажите-ка, - говорю я через некоторое время и протягиваю руку.
Не отрывая взгляда от фотографий, он передает
мне один снимок, который, видимо, уже изучил.– Но, послушайте, у нее светлые волосы, у этой дамы, - замечаю я, бросив взгляд на фотографию.
– И потом она выглядит, точно, лет на тридцать!
Улисс поднимает на меня глаза, в них - растерянность.
– Вы думаете, это та женщина, которая покончила с собой?
– Откуда мне знать. Но какие-то детали совпадают… Покажите остальные снимки.
Он протягивает мне одну за другой остальные фотографии, описывая их, как если бы я страдал близорукостью:
– Опять она, на берегу моря… Здесь - крупным планом… А это - на улице… Вот здесь ее видно очень хорошо Красивая, правда? Какие чудесные глаза!
Он идет к свету, чтобы получше разглядеть последнюю фотографию. Но мне совсем не нравится, что он так близко подошел к окну. Я окликаю его:
– Эй! А эту фотографию вы хотите спрятать?
Он возвращается ко мне со смущенным видом.
– Это очень… интимная фотография. Печально, если это действительно та женщина, что погибла в Ньюхавене. Такое прекрасное тело…
Похоже, он не собирается расставаться со снимком. И я снова протягиваю руку.
– Покажите же и мне, эгоист! Держу пари, что на этой фотографии она голая, а?
Он кивает и, словно нехотя, расстается со снимком.
– Восхитительно?
– говорю я.
– Живая роденовская модель
– Была живая, - грустно замечает Улисс.
– Подождите ее хоронить! В конце концов, нет доказательств, что это та женщина, о которой говорится в газете… Может, посмотрим, что в письме?
– Возьмите, прочитайте, - Улисс отдает мне сложенный вчетверо листок.
– У меня не хватает храбрости. Не знаю, почему, но все это внушает мне тревогу, даже причиняет боль.
Я смотрю на него с удивлением.
– Только что вы говорили, что хотите знать, что завеса должна приподняться. Возможно, сейчас она приподнимется.
– Это-то меня и пугает. Будто я прихожу в себя после глубокого обморока. Неожиданный страх - боюсь шума, света, жизни. Боюсь того, что могу узнать.
Меня охватывает беспокойство, подхожу к нему ближе, вглядываюсь в лицо. Слава богу, все те же пустые, затуманенные глаза человека, утратившего память.
– Может быть, к вам возвращается память?
– Нет, - говорит он, сжимая лоб своими длинными пальцами.
– Но во мне происходит что-то непонятное… Какое-то шевеление… Мрак стал иным. Он утратил свою неподвижность. Словно я заперт в темной комнате и слышу, как снаружи дует ветер.
Однако не эти ощущения немощного слепца помогут нам продвинуться вперед. Ну же, тормошу я его, все-таки надо узнать!
Сажусь за стол и склоняюсь над письмом. Неровный почерк, как если бы писал человек в состоянии сильного нервного возбуждения. Написано по-французски, и, разумеется, начинается словами: "Любовь моя".
Услышав их, Улисс вздрагиваем
– Ах, это любовное письмо! Вероятно, его писала та женщина?
Я переворачиваю листок, чтобы взглянуть на подпись.
– Нет. Подписано "Поль".