Часы без стрелок

— Ты слишком много работаешь, миленький. Чересчур много. Как вьючная лошадь.

— Как мул, — поправил ее Мелон. — Как мул, который вертит мельничный жернов.

— Д. Т., хочешь, я приготовлю тебе приятную, прохладную ванну?

— Вот уж не хочу!

— Не упрямься, миленький. Я ведь стараюсь, чтобы тебе было легче.

— У себя дома я имею право упрямиться сколько хочу! — капризно заявил Мелон.

— Я просто стараюсь, чтобы тебе было легче, но, видно, без толку.

— Да, без толку, — с горечью ответил он.

Мелон принял очень горячий душ, вымыл голову, побрился и опустил шторы в спальне. Но злость мешала ему отдыхать. Он слышал, как миссис Мелон на кухне взбивает желтки для свадебного пирога, и это его озлило еще больше. Он вышел на палящее солнце.

В тот год он прозевал лето; овощи поспели и были съедены, а он этого даже не заметил. Летний зной его угнетал. А судья уверял его, будто любую болезнь может вылечить миланское лето. Вспомнив о судье, он пошел на заднее крыльцо и взял бумажный мешок. Сегодня он свободен до самого вечера, но ощущения свободы у него не было. Он стал вяло рвать зелень для судьи, Потом снял с куста самый большой помидор и подержал его в руке, прикидывая вес.

— Что ты там делаешь, миленький? — окликнула его миссис Мелон, выглянув в кухонное окно.

— Что? Что?

— Что ты там стоишь на самом солнцепеке?

Вот до чего дошло: человек должен давать отчет, почему он стоит посреди собственного двора! Но вместо того чтобы как-нибудь выразить свою ярость, он объяснил:

— Рву зелень.

— Надень лучше шляпу, если ты долго собираешься бродить по жаре. Смотри, миленький, еще схватишь солнечный удар.

Лицо у Мелона побледнело, и он заорал:

— Ну какое тебе до этого, черт возьми, дело?

— Пожалуйста, не ругайся, Д. Т., сделай милость!

Мелон долго простоял на самом солнцепеке, потому что жена вмешалась не в свое дело. Потом он побрел без шляпы, с пакетом зелени под мышкой, к дому судьи. Судья сидел в библиотеке с закрытыми ставнями, и там же находился этот голубоглазый негр.

— Привет, Д. Т., привет, мое вам нижайшее. Вы-то как раз мне и нужны.

— Зачем? — Мелон был и обрадован и удивлен этим сердечным приемом.

— У нас час бессмертной поэзии. Мой референт читает мне ее вслух.

— Кто? — резко переспросил Мелон.

— Мой референт, Шерман Пью. Он великолепный чтец, и час, когда он читает мне вслух, для меня самое приятное время дня. Сегодня мы читаем Лонгфелло. Читай же, Макдуфф! — весело приказал судья.

— Кто?

— Я просто перефразировал Шекспира.

— Шекспира? — Шерман чувствовал себя не в своей тарелке и к тому же невеждой. Он ненавидел мистера Мелона за то, что тот пришел, когда читали стихи. Почему этот зануда не сидит в своей аптеке, где ему положено?

— Ну, вернись к тому месту:

На прибрежье Гитчи-Гюми,

Светлых вод Большого моря,

Тихим, ясным летним утром,

Гайавата в ожиданье

У дверей стоял вигвама

^[8]

.

Глаза у судьи были прикрыты, и он мерно покачивал в такт головой.

— Продолжай, Шерман.

— Не желаю, — угрюмо заявил Шерман. Вот еще, строить из себя мартышку перед этой занудой мистером Мелоном! Черта с два, он будет читать!

Судья почувствовал, что царившее тут благодушие чем-то нарушено.

— Да ты просто читай:

Тотчас взял он лук свой верный…

— У меня нет настроения, сударь.

Мелон слушал их, держа пакет с зеленью на коленях.

Судья почувствовал, что благодушной атмосферы, царившей в комнате, как не бывало, но желание дослушать прекрасную поэму было так велико, что он стал читать ее сам:

Дочь ночных светил, Накомис;

Позади ее вигвама

Темный лес стоял стеною —

Чащи темных, мрачных сосен,

Чащи елей в красных шишках,

А пред ним прозрачной влагой

На песок плескались волны,

Блеском солнца зыбь сверкала

Светлых вод Большого Моря.

— У меня быстро устают глаза в темной комнате. Может, почитаешь дальше, Шерман?

— Нет, сударь.

Эва-ия, мой совенок!

Что там светится в вигваме?

Чьи глаза блестят в вигваме?..

— Ах, какой поразительный ритм и какое изящество в этих строчках. Неужели ты этого не чувствуешь, Шерман? Ты ведь всегда так прекрасно читаешь бессмертные стихи!

Шерман упрямо выставил зад и молчал.

Мелон, все еще держа на коленях пакет с зеленью, чувствовал, что атмосфера накаляется. Что-то вроде этого явно происходило здесь каждый день. Непонятно, кто же из них сумасшедший? Старый судья? Голубоглазый негр? Он сам? Лонгфелло? Мелон вмешался, призывая на помощь весь свой такт:

— Я принес вам разной зелени из своего огорода и кольраби.

Шерман дерзко заявил:

— Ему этого нельзя есть.

Судья был очень огорчен.

— Что ты, Шерман! — взмолился он. — Я просто обожаю зелень и кольраби!

— В диете этого нет, — утверждал Шерман. — Зелень надо готовить с толстым краем говядины — там слой постного мяса и слой жира. В диете этого нету.

— Ну, а если положить тоненький постный кусок с тонюсенькой прослойкой сала?

Шерман злился, что мистер Мелон пришел в самое его любимое время, когда они читали вслух. Старый зануда из аптеки смотрел на них обоих, как на помешанных, и вконец испортил чтение бессмертной поэзии. Он назло ему не стал читать «Гайавату». Как же, будет он разыгрывать мартышку; пусть этим занимается старый судья, ему, видно, плевать, что про него думают, будто он вырвался из сумасшедшего дома!

Мелон попытался его успокоить:

— Янки на севере едят зелень с маслом или с уксусом.

— Хоть я и не янки, а тоже попробую есть зелень с уксусом. Во время свадебного путешествия я ел в Новом Орлеане улиток. Одну улитку, — уточнил судья.

Из гостиной доносились звуки рояля. Джестер играл «Линденбаум». Шерман бесился, что Джестер так хорошо играет.

— Я всегда ем улиток. Привык во Франции.

— Я не знал, что вы были во Франции, — сказал Мелон.

— А как же? Я недолго служил там в армии.