Часы Мериме

— Да, да, — смущенно лепетала тетушка, — да, да, теперь я припоминаю… Вы, кажется, жили на Елизаветинской улице, возле монастырского подворья…

— Вспомнила?! — радостно взвизгнула женщина. — Ну конечно же вспомнила, Дуся моя! — И опять принялась обнимать и целовать мою тетушку. — Именно, возле монастырского подворья, около самого подворья!.. Ах, боже мой, боже мой, сколько же лет я не была в нашем милом Таганроге! Двадцать девять?.. Тридцать один?.. Куда, скажи мне, куда ушла наша молодость! «Счастья было столько, сколько влаги в море, сколько юных листьев на седой земле». — Она грустно покачала головой. — «И остались только, как memento mori, две увядших розы в синем хрустале». Ну, ничего! — задорно тряхнула она головой. — Будем доживать нашу жизнь без хныканья! И доживем ее не хуже других, правда, Наточка?

И тетушка, конечно, поспешила на кухню и принялась там звякать посудой. Пока она готовила кофе, зеленая женщина (на ней и платье было зеленое) успела сунуть мне в рот сигарету, пропеть в нос романс «Белой акации гроздья душистые» и рассказать столетней давности анекдот.

Когда тетушка появилась с подносом, я направился к себе в комнату.

— Не хотите с нами остаться? — хихикнула мне вслед зеленая.

Я продолжал размышлять о посещении завода.

Да, токарные станки-автоматы хоть кого могут заинтересовать. Щелкают своими механизмами с такой уверенностью, будто они-то и есть настоящие хозяева завода, будто важней их ничего на заводе нет. Щелкают и выбрасывают в железное корыто готовые детали. Детали падали и падали, и не было им числа, между тем все пять автоматов обслуживал только один человек: он ходил от станка к станку, там что-то подкручивал, там подливал масло, там заправлял в станок длинный стальной прут; станок втягивал прут в себя, а взамен выбрасывал чистые готовые штуцера.

Но особенно заинтересовала меня работа наладчика автоматов. Это был коренастый парень с уверенными движениями мускулистых рук и с пресимпатичной хитрецой в маленьких веселых глазках. Он затачивал и устанавливал резцы, регулировал автоматы. И станки превращались в его покорных слуг и делали все, что он им приказывал. Я следил за уверенными движениями его рук, видел его неторопливую походку и прищур лукавых глаз и думал: «Такого ничем не смутишь».

И как же я удивился, когда «повелитель машин», узнав, что я студент второго курса, вдруг застеснялся и смущенно оказал:

— А я, брат, только на первом, да и то в техникуме…

Я подождал конца смены, и мы вместе вышли из завода. Что за парень! Кончил ремесленное училище, пошел работать токарем. А теперь вот работает наладчиком и учится уже в вечернем техникуме.

— Только я литературу плохо знаю, — пожаловался он. — Моя девушка всю клубную библиотеку перечитала. Боюсь, что ей скучно будет со мной. Ну ничего! Я недавно купил сочинения Бальзака. Прочитаю все пятнадцать томов и продам. Потом куплю Виктора Гюго, тоже полное. Так я постепенно всех классиков прикончу.

Я важно оказал, что полностью «приканчивать» классиков, может быть, и не нужно, но знать их важнейшие произведения необходимо.

— Хочешь, я буду руководить твоим чтением? — предложил я.

Он очень обрадовался, а когда узнал, что я осваиваю мотоцикл, в свою очередь пообещал обучить меня всем тонкостям управления.

Прощаясь, он назвал себя:

— Крутоверцев Григорий.

— Крутоверцев Григорий?! — воскликнул я. — Уж не про тебя ли в газете недавно писали как про лучшего бригадмильца?

— Ну, уж и лучший! — поморщился он. — На счету у меня ерунда: три бандита да шестеро хулиганов.

Вот обо всем этом я и написал подробно Дине.

И вот что она мне ответила коротеньким письмецом:

Яша!

Не сердись: я хотела испытать тебя. Если бы ты мне прислал подробное техническое описание станка-автомата да, может быть, приложил бы к нему чертежи, я бы оказала тебе: «Оставь надежду навсегда». Но ты писал не столько о станке, сколько о человеке. И я подумала: как знать, может быть, мечты и сбудутся.

Дина.

P. S. Что касается управления мотоциклом, то что уж о тонкостях мечтать! Научись управлять хоть так, чтоб мне не зашивать прорех на Генькиных брюках.

Прочитав письмо, я мысленно крикнул: «Ура! Дина верит, что из меня выйдет писатель. Тогда — всё. Что касается Геннадия, то с ним будет разговор серьезный».

Голоса из кабинки

Эта зеленая — довольно надоедливое существо. Каждый день приходит с визитом: «Наточка, Наточка, я к тебе мимоходом, на одну маленькую минуточку, только узнать, как ты себя чувствуешь». Потом рассядется и два часа пьет кофе. Тетушка, кажется, только из вежливости принимает ее, мне она определенно не симпатична. Что касается попугая, то этот подлец души в ней не чает: она еще в передней, а он уже распускает крыло и начинает кружиться, будто вальсирует. Уж не сидели ли они раньше рядом на одной пальме где-нибудь в Африке?

Впрочем, тетушка принимала зеленую из вежливости только в первое время, потом привыкла к ее посещениям, и, как я заметил, у них даже появились какие-то секреты. Во всяком случае, они не раз внезапно умолкали, когда я входил в гостиную. Помолчат, потом зеленая ни с того ни с сего начинает вспоминать: «А помнишь, Наточка, нашу грозную начальницу Зинаиду Георгиевну Рунге? Ах, какая была представительная дама! И как ее все в гимназии боялись! Однажды…» И пойдет рассказывать, что было однажды, причем без стеснения хохочет на весь дом. Потом подсядет к пианино и с отчаянным цыганским пошибом принимается петь из «Кармен»:

Тра-ля-ля, ля-ля, ля-ля! Это тайна моя!

Ни одна кошка не способна выводить весной на крыше такие рулады, какие выводила эта нахальная женщина в нашем тихом флигельке. И удивительнее всего, что тетушка слушала ее затаив дыхание, с загадочным блеском в глазах.

Я не выдержал и как-то опросил тетушку, почему, когда я дома, Людмила Павловна говорит шепотом. Тетушка ответила неуверенным голосом:

— Ведь ты же читаешь, вот она и не хочет мешать. — Потом загадочно улыбнулась и прибавила: — К тому же, разве мы не можем посекретничать? Нам есть что вспомнить…

Это, конечно, верно, а все же… Словом, зеленая мне не нравится. Я заметил, что тетушка все реже и реже открывает свой красный шкаф и все чаще о чем-то задумывается. Я даже слышал, как, оставшись одна в гостиной, она громко сказала: «Боже мой, что же мне делать!»

Однажды, выйдя неслышно из своей комнаты (я уже говорил, что пол гостиной устлан ковром), я услышал, как зеленая оказала:

— А ты продай мебель — на что она тебе! Только воздух вытесняет. Оставь самое необходимое.

— Ах, нет!.. — шепотам воскликнула тетя. — Я так ко всему этому привыкла!..

Но тут они меня заметили и умолкли.

Когда зеленая ушла, я сказал:

— Тетя, не продавайте мебель.

Тетя вздрогнула и испуганно спросила:

— Ты подслушивал?

— Что вы, тетушка! Не имею такой привычки. Я случайно услышал, когда входил в комнату, вы же видели.

Весь вечер я пытался ответить себе на вопрос: зачем тетушке продавать мебель? Что ей — не на что жить? Ведь она получает пенсию за мужа и, кроме того, в сберкассе у нее двадцать пять тысяч.

Утром, за завтраком, я оказал с упреком: