Часы

— Они погибли от несчастного случая, когда мне не исполнилось еще и года. Так говорит моя тетя, всегда говорила. Но она никогда не рассказывает о них. Раз или два я пыталась ее расспрашивать, но она всякий раз отвечает по-разному. Так что я давно уже решила, что тут что-то не так.

— Дальше.

— И вполне возможно, что отец мой — преступник, даже убийца. Или мать. Ведь никто же не станет говорить, что твои родители умерли, и при этом никогда не рассказывать о них, если на то нет веской причины — причины, которую считают слишком ужасной, чтобы сказать ребенку.

— Значит, ты до всего дошла своим умом. Все может оказаться гораздо проще. Вдруг ты незаконнорожденная дочь?

— Я и об этом думала. Иногда это пытаются скрыть от детей. Очень глупо. Намного лучше сказать правду. В наши дни это мало что значит. Мучительней не знать ничего. И гадать, что за этим кроется. Почему меня назвали Розмари? Такого имени в нашей семье ни у кого не было. Оно ведь означает «напоминание», не так ли?

— Напоминать можно и о чем-то хорошем, — заметил я.

— Можно… Но я чувствую, что это не так. Во всяком случае, в тот день, после допроса инспектора, я начала рассуждать. Кому-то понадобилось, чтобы я пришла на Полумесяц. В дом, где лежал труп неизвестного человека. А может быть, это именно он хотел со мной встретиться?

Может быть, он был моим отцом и хотел, чтобы я ему помогла? А потом пришел кто-то еще и убил его. Но возможно, что этот кто-то с самого начала решил выставить меня убийцей. Я запуталась, я испугалась. Здесь все будто нарочно указывает на меня. Вызывают-меня, прихожу обнаруживаю мертвеца и радом свои собственные часы с моим собственным именем. Я запаниковала и поступила, как ты говоришь, невероятно глупо. Я кивнул.

— Ты читаешь или печатаешь слишком много детективов и всяких загадочных историй, — укоризненно сказал я. — А как насчет Эдны? У тебя есть какие-нибудь соображения о том, что ей понадобилось? Зачем она приходила к тебе, если вы каждый день виделись в конторе?

— Понятия не имею. Не могла она думать, что я имею какое-то отношение к убийству. Не могла!

— Может быть, она что-то недослышала и подумала, будто ты…

— Да нечего было дослышивать, нечего, говорят же тебе!

Я ничего не понимал. Не мог понять. Даже теперь я не был уверен, что Шейла сказала правду.

— У тебя есть враги? Отвергнутый поклонник, ревнивая подруга или просто какой-то неуравновешенный тип, у которого на тебя зуб?

Мои слова прозвучали крайне неубедительно.

— Конечно, нет.

Но все-таки враг нашелся. Не до конца поверил я ей и в истории с часами. Невероятно. Четыре тринадцать. Что все это значит? Зачем посылать открытку, если сам адресат понятия не имеет о том, что она значит?

Я вздохнул, расплатился и встал.

— Не волнуйся, — сказал я (самые бессмысленные слова в английском, да и в любом другом языке). — Я открываю контору «Личные услуги Колина Овна». Все образуется, мы поженимся и проживем долгую и счастливую жизнь. Кстати, — сказал я, не в состоянии остановиться, хотя и знал, что лучше закончить на романтической ноте. Но «личное любопытство Колина Овна» взяло верх, — а куда ты потом дела эти часы? Спрятала в ящик комода?

Она ответила не сразу:

— В мусорный ящик возле соседского дома. Впечатляюще. Просто и, наверное, надежно. С ее стороны совсем недурно додуматься до такого. Вероятно, я недооценил мисс Шейлу Вебб.

Глава 24 Рассказывает Колин Овн

1

Когда Шейла ушла, я вернулся в свой «Кларендон», упаковал сумку и оставил ее у портье. В этой гостинице очень внимательно следили за тем, чтобы постояльцы освобождали номер не позднее полудня.

Я вышел на улицу. Ноги привели меня к полицейскому участку, и, немного поколебавшись, я открыл дверь. Я спросил Хардкасла, он оказался на месте. Хмурясь, инспектор прочел письмо, которое держал в руке.

— Сегодня я уезжаю, Дик, — сказал я. — Возвращаюсь в Лондон.

Он задумчиво посмотрел на меня.

— Хочешь, я дам тебе один совет?

— Нет, — тотчас же откликнулся я.

Он не обратил на это никакого внимания. Если человек решил дать совет, он это сделает несмотря ни на что.

— Раз ты сам знаешь, что для тебя лучше, лучше мне помолчать.

— Никто не может знать, что для меня лучше, что хуже.

— Сомневаюсь.

— Знаешь, Дик, я тебе кое-что скажу. Как только я развяжусь со своим делом, я подам в отставку. По крайней мере, собираюсь.

— Почему?

— Я, знаешь ли, стал похож на старого викторианского священника. У меня появились Сомнения.

— Не спеши.

Я не совсем понял, что он имел в виду. Я спросил, чем он сам так озабочен.

— Прочти, — он пододвинул ко мне листок, который изучал перед моим приходом.

«Уважаемый сэр, я только что вспомнила одну вещь. Вы спрашивали, нет ли у моего мужа каких-то особых примет, и я ответила „нет“. Но я ошиблась. За левым ухом у него есть небольшой шрам. Когда-то, когда он брился, его толкнула наша собака. Наложили шов. Ранка оказалась небольшой и неопасной. Я забыла о ней на другой же день.

Искренне ваша Мерлина Райвл».

— Лихой у нее почерк, — сказал я. — И в жизни не знал, что бывают такие багровые чернила. Шрам есть?

— Шрам есть. Именно там, где она говорит.

— Во время опознания она не могла его заметить?

Хардкасл покачал головой.

— Шрам за ухом. Чтобы его увидеть, ухо нужно отогнуть.

— Тогда все в порядке. Еще одно подтверждение. Что тебя грызет?

Хардкасл мрачно изрек, что в этом убийстве все попахивает чертовщиной. Он спросил, не собираюсь ли я зайти в Лондоне к своему французу или там бельгийцу.

— Может быть, и зайду. Только зачем?

— Я рассказал о нем старшему констеблю, и тот говорит, что прекрасно его помнит по делу с девушкой-проводницей. Я искренне хотел бы, чтобы он приехал, если это возможно.

— Вряд ли, — сказал я. — Он домосед.

2

В двенадцать пятнадцать я нажал кнопку звонка дома номер шестьдесят два по Вильямову Полумесяцу. Открыла дверь миссис Рамзи. Она едва глянула на меня.

— Что вам угодно? — сказала она.

— Могу я переговорить с вами, миссис Рамзи? Я заходил дней десять назад. Вы, наверное, забыли.

Она подняла глаза и принялась разглядывать меня. На лбу у нее выступили легкие морщинки.

— Вы… вы приходили с инспектором уголовной полиции, не так ли?