Чебурашка
Шрифт:
— А ещё у кого-нибудь есть?
— Надо у пацанов поспрашивать. Подгребай во двор, заодно и спросишь.
— Ладно, постараюсь, мне сейчас на английский нужно.
Но иду я не на английский, а к Хаблюку.
— Пришёл? — с наездом спрашивает он, открывая дверь. — Погоди пять минут. Да пройди, пройди ты. Здесь постой, я сейчас. Не жрал весь день. Заканчиваю уже.
Он уходит на кухню.
— Привет, — удивлённо говорит Вика. — Что-то ты к нам зачастил. Не иначе, как в менты решил податься? С папой моим не разлей вода прям.
—
— Ушла. Это не она, часом, та единственная, которая тебя вчера ждала у Игорька?
— Как знать, как знать, — усмехаюсь я. — Не могу сказать, слово давал.
— Ой, подумаешь, слово твоё. По ней и так всё видно. У неё каждые три дня новая любовь. Это я так, чисто к твоему сведению.
— А у тебя?
— Что? — не понимает Вика.
— У тебя как часто новая любовь возникает?
— Костров, какая любовь? Это ты, я так понимаю, к папане моему в зятья метишь? Созрел уже, да? А я маленькая ещё, чтобы любовью интересоваться.
— Маленькая? — поднимаю я брови.
— Ага, — подтверждает она. — Так и есть.
— А выглядишь, — говорю я и скольжу взглядом по её фигуре, задерживаясь на очень отчётливо обозначенной юной груди и попе, — как большая. Взрослая то есть. Взрослая и жаждущая любви.
— Так! Ты чё, обнаглел?! Ты чё пялишься?!
— Ну, что за слова, Вик? Пялишься! Тьфу. Я услаждаю свой взор. Ладно, буду смотреть на другого кого-нибудь. А Луткова, кстати, где живёт?
— Пап! — кричит она. — Уводи уже Кострова! И запрети сюда приходить!
Из кухни выскакивает Хаблюк с сосиской нанизанной на вилку. Следом за ним появляется его жена. Отсюда не слишком хорошо видно, но дама яркая. Ясно в кого Викуся пошла.
Мне смешно. Я ржу. Вика оглядывается на своих предков и тоже начинает смеяться.
— Я… нет, это я так, шутки ради.
Хаблюк недовольно дёргает головой, вручает недоеденную сосиску своей супруге и двигает ко мне.
— Ладно, пошли. Надо скорее, а то ещё машину сдавать. У нас сейчас знаешь как строго.
Мы выходим из квартиры и спускаемся вниз.
— Чё там моя разошлась?
— Да…
— Чего, да?! — с наездом наседает Хаблюк, придерживая меня за локоть.
— Спросил адрес её подружки.
— Чего?! — хмурится он, пытаясь осознать глубину моего падения. — Детский сад.
Он машет головой и машет рукой.
— Я же тебе говорил? Детство в жопе играет. Но ты-то тоже хорош, ни ума, ни фантазии, бля…
Мы въезжаем на Пионерский бульвар, заруливаем во двор и останавливаемся у панельного дома.
— Сиди здесь, — командует Хаблюк. — А я поднимусь, может, он не захочет дома, мало ли.
Но нет, дружбан его хочет побеседовать дома. Квартира у него обычная, стандартная. Похоже, трёшка. Он проводит нас сразу на кухню. Здесь пахнет тушёным мясом и луком. В окно бьют оранжевые закатные лучи, превращая нас в бронзовых индейцев.
— Есть будете?
— Нет Андреич, сыты мы. По горло. Давай к делу, а то мне намылят одно место.
— Какое? — удивляется Андреич.
— Шею, какое ещё, — качает
головой сержант.— Ну ладно, давайте поговорим, а шутить будем потом. Значит ты Костров?
— Да, — киваю я. — Костров Артём Михайлович, тридцатого, ноль первого, шестьдесят седьмого… Перешёл в десятый класс.
— Да погоди-погоди, у нас пока разговор неофициальный. Садитесь, ребят. Может коньячку?
Мы опускаемся за стол, покрытый клеёнкой с изображением фруктов. Хаблюк оказывается между столом и холодильником, а я сажусь спиной к двери и украдкой осматриваюсь. Мебель неновая, дешёвый кафель, на плите кастрюля и чайник.
При упоминании коньяка Хаблюк крякает.
— Ну, нет, так нет, — кивает хозяин, зажигает под чайником конфорку и опускается на табуретку спиной к плите. — Так, меня зовут Пьянов Сергей Андреевич. Я работаю в прокуратуре. Я прокурор Центрального района, а вообще, прокуратура — это надзорный орган. Поэтому милиция на нас повлиять не может, понимаешь? А вот мы на неё можем.
Пьянову лет сорок пять. Волосы тёмные, с проседью, среднего роста, средней комплекции, и с сочувственно-проницательным ментовским взглядом узко посаженных глаз. И… я, конечно, точно не знаю, но в сорок пять быть районным прокурором — карьера так себе…
— Иван Денисович мне сказал, что у тебя есть проблема, связанная с ведением расследования.
— Даже двух расследований — убийства и… в общем, к моему дяде явно э-э-э… вломились… осуществили проникновение… Ну, в общем, если можно, я вам всё по порядку расскажу…
На подоконнике янтарно-медовым светом сияет трёхлитровая банка с чайным грибом. На солнце его вроде нельзя держать… Я киваю и начинаю говорить. Все молчат и внимательно слушают. Жужжит и бьётся в окно муха, а я рассказываю то же самое, что уже говорил Хаблюку и точно так же, по возможности, заменяю Чебурашку иконой.
— Погоди. Но икона была у твоего дяди дома, когда там всё перевернули?
— Нет-нет, икона была уже у нас дома, — вру я. — Дядя мне её за некоторое время до этого передал.
Блин, доведёт меня это враньё до цугундера быстрее кабаков и баб.
— Хм, то есть он, возможно, опасался, что за иконой могут прийти. Он был верующим?
— Не особо. Просто семейная реликвия. Редкая крестьянская икона.
— Хорошо, давай дальше.
Я рассказываю и о звонке Сантехника, и о том, что завтра должен ехать на СТО, а там получать инструкции.
— Странно, — задумывается прокурор. — Почему станция техобслуживания?
— Не знаю, — пожимаю я плечами. — Возможно, конечный пункт находится где-то поблизости.
— М-да… — трёт он шею. — Времени очень мало. Почему раньше не пришёл?
— Ну, я надеялся на капитана Шерстнёва, а сегодня увидел его с главным подозреваемым. Так я сразу оттуда и рванул к Иван Денисовичу. Просто… Я Шерстнёву доверял, мы в одном дворе живём. А тут такое…
— Шерстнёва, Андреич, не так легко подцепить, — качает головой Хаблюк.
Любопытная мимика у него. Он даже когда просит и то кажется, что крайне недоволен.
— Почему это? — удивляется прокурор.
— Так, говорят, он с Печёнкиным вась-вась…