Чехословацкая повесть. 70-е — 80-е годы
Шрифт:
«Вот в таком разрезе, и они меня черта с два достанут», — рассуждает Ван Стипхоут, и в уме уже смело начинает развивать идею будущего отчета.
В такой глубокой сосредоточенности приходит Ван Стипхоут и в общежитие. Рене появляется чуть позже. А уж потом закатывается и Годковицкий.
— Ррреббята…
— Извини, голуба, — говорит Ван Стипхоут, — творю отчет для министерства, не могу уделить…
Годковицкий: — Яя ввам, ддруги, ххотел ттолько ссказзать, что ммне ппредложили мместо вв Ббратиславе!
Ван Стипхоут: — Что-о-о?
Ван Стипхоут вмиг забывает об отчете.
И Рене настораживается — ведь уж было казалось, что проблема их совместного проживания не разрешится никогда, а тут вдруг…
Рене: — Какое место?
Годковицкий: — Вв Упправлении ссвязи,
Оказывается, Годковицкий, который уже давно говаривал: «Ттут ммне оччертело, ддруже, ттут ннет нни оддной сстоящей ббабы!», обнаружил в газете «Праце»[33] объявление Управления связи и, ничего никому не сказав, написал туда, предложив свои услуги. Сегодня он получил положительный ответ. Более того, Управление связи готово предоставить ему и временное жилье.
Правда, Рене и Ван Стипхоут отлично понимают, что ликовать рано; Годковицкий, конечно, счастлив, что так ловко нашел в Братиславе место, но этим счастьем может вполне и ограничиться. А не останется ли вот такой вполне «осчастливленный» Годковицкий и впредь спокойно жить и работать здесь, в Нижней? Ей-богу, такая угроза весьма реальна.
— Яя ттуда, ппожалуй, нне ппоеду, введь нникого в Ббратиславе нне ззнаю, — смеется инженер Годковицкий. Похоже, он вовсе не горит желанием переезжать в столицу, заселенную одними незнакомыми индивидуумами, покидать столь уютный, хотя и лежащий за спиной у бога, уголок земли, где он уже знает таких блестящих молодых людей, как Рене и Ван Стипхоут, которые так ласково глядят на него и так внимательно слушают.
И в самом деле, Рене и Ван Стипхоут глядят на инженера Годковицкого ласково и слушают его внимательно, ибо чувствуют: если они хотят жить вместе, то даже малейшее невнимание с их стороны может теперь запороть все дело.
— Братислава! Да ты знаешь, что такое Братислава? — восклицает Ван Стипхоут. — Там тебе и знать никого не надо: каждый тебе что отец родной! И женщины позаботятся, царь, накормят, присмотрят!
И Рене кивает головой: — Факт!
Годковицкий слушает, но ему почему-то не хочется верить, что Братислава такой уж сказочный город. Сам не знает почему, а не хочется верить. Но вот, кажется, догадывается!
— Аа ттогда ппочему ввы зздесь?
— Не были бы, если б не надо было, — говорит Рене.
— Ввам ннадо? — удивляется Годковицкий. На эту тему еще никогда не заходила речь. И подумать только, до чего животрепещущие темы можно обсуждать в Нижней; в нем все больше растет желание вообще отсюда не двигаться. — Аа ппочему ввам ннадо?
Ван Стипхоут: — Нас послали.
На такие вещи Ван Стипхоут мастер, Рене должен это признать.
Создать впечатление, будто выполняет особо секретное задание, и повсюду на это намекать, Ван Стипхоут умеет так искусно, что многие уже не только его воспринимают в этаком плане, но и Рене — ведь их водой не разольешь. А недавно, когда Ван Стипхоут в качестве психолога расследовал дело ученика Пафчуги, подозреваемого в краже электронной лампы, это впечатление и вовсе выразилось в виде надписи на стене уборной: «ВАН СТИПХОУТ И РЕНЕ — СТУКАЧИ!» Да и теперь Ван Стипхоуту удается произвести желаемое впечатление — инженер Годковицкий смотрит на него с уважением:
— Ппослали? Ффакт?
Рене: — Факт, друже!
Годковицкий: — Аа ккто, ддруже? Ии ддля ччего?
Ван Стипхоут: — Надеюсь, соображаешь, что о таких вещах не распространяются, друже! Укроти, царь, подави! Одним словом, мы здесь потому, что надо!
Рене: — Но скоро и мы вернемся в Братиславу.
Годковицкий на глазах оживает. В типовой испытательной камере, где он работает, у него нет возможности вести разговоры на таком высоком уровне. Ни о чем другом он так не мечтает, как остаться с Рене и Ван Стипхоутом и продолжать эти возвышенные, заряженные энергией и окутанные тайной разговоры. Но именно потому он и должен уехать. Ведь если ему остаться здесь, а они, как говорят, вскоре уедут в Братиславу, как же он потом до них доберется? Случай, какой ему выпал сейчас, так легко не подворачивается, нельзя его упускать, даже если ему и придется первым уехать в Братиславу
и там, возможно, до поры до времени поджидать своих необыкновенных друзей. Рене и Ван Стипхоут на лице Годковицкого прочитывают досконально, до мельчайших деталей, весь ход мыслей, который тяжело, но четко проворачивается в его мозгу, радуются этому ходу и именно ему-то и стараются дать ход. Между прочим, они тоже к нему привязались. И, между прочим, на обманывают, когда говорят:— Приедем, царь! Приедем к тебе.
— Ии ссходим в ббордель? — Инженера Годковицкого охватывает прямо-таки праздничное чувство.
— Борделей уже нет, — с грустью в голосе замечает Рене.
Ван Стипхоут: — Други, ну-ну, други!
Рене: — Но мы наведаемся с тобой в один квартал, где есть определенного рода женщины.
Годковицкий: — Шшлюхи?
И он закатывается таким смехом, каким еще никогда не закатывался. И на Рене с Ван Стипхоутом нападает приступ смеха. Они смеются так еще и потому, что на гогочущего Годковицкого всегда забавно смотреть. А когда кто-то смеется вместе с Годковицкий, Годковицкий думает, что он отмочил что-то ужасно смешное, и смеется еще пуще, и смотреть на него еще забавней. Но Рене вдруг становится серьезным:
— Стоп, так легко это у тебя не пройдет!
Становится серьезным и Годковицкий: — Ччего?
И Ван Стипхоут серьезнеет. Он ждет какой-нибудь блистательной мистификации со стороны Рене, но у того на уме вещь абсолютно реальная:
— Завод тебя не отпустит!
Ван Стипхоут: — Это факт, друже!
Как Рене, так и Ван Стипхоуту от товарища Ферьянца и товарища Пандуловой доподлинно известно, что руководство приняло решение не отпускать с завода ни одного человека вплоть до окончательного преодоления кризисной ситуации — и прежде всего это касается инженеров и техников. Да и какая была бы в том логика: сам министр хлопочет, чтобы на завод пришло подкрепление, отыскивает инженеров по чешским предприятиям, в то время как собственных инженеров завод не удерживает и отпускает на все четыре стороны? Но Рене и Ван Стипхоут жаждут поселиться вместе, и завод мог бы, пожалуй, предоставить им такую возможность, но, увы, не предоставляет, и потому они вынуждены, при всем их уважении к кризисной ситуации, добиваться этого собственными стараниями.
Рене: — Единственно, если бы у тебя была какая-нибудь болячка, которую лечат только в Братиславе, тогда тебя, может, и отпустили бы!
Ван Стипхоут: — Факт, друже! У тебя ничего такого не имеется?
Годковицкий: — Нничего, ддруже, ннету! Яя зздоров, ддруже!
И тут же взрывается смехом здорового человека.
— Это ужасно, друже! — смеется и Ван Стипхоут. — Был бы хоть маленький катар! Язвенный катар, царь! Но ты здоров! Абсурд, до чего ты пышешь!
И Рене смеется. А что ему еще остается! Ни он, ни Ван Стипхоут ничего тут не могут придумать. Что ж, по крайней мере не придется им краснеть за то, что в сложную для завода минуту откомандировали с трудовой вахты инженера — героя труда.
Годковицкий: — У мменя ттолько этто ссамое! Ддругого нничего, ффакт!
Что «это самое»? Годковицкий вытаскивает из бумажника медицинское направление в педиатрическую клинику для терапевтического лечения заикания. И это называется ничего? Так и быть, придется уж испытывать угрызения совести по поводу того, что откомандировали одного инженера! Еще в тот же день Рене и Ван Стипхоут пишут от имени Годковицкого заявление, в котором настоятельно просят освободить его от занимаемой должности, обосновывая просьбу прилагаемыми медицинским направлением и справкой с нового места работы в Братиславе. И сила слова, как водится, ломает все преграды: завод отпускает Годковицкого.
В скором времени они прощаются. Через час у Годковицкого отходит поезд, он смеется, но ему невесело.
— Первое, что сделаешь в Братиславе, — подцепишь какую-нибудь чувиху, — говорит Рене, чтоб подбодрить его.
— Ффакт, ддруже? — не верит Годковицкий. — Нни оддна мменя нне жжелает. Ббабы ддуры.
— Ну не вешай, голуба, не вешай! — подбадривает Годковицкого и Ван Стипхоут. — А ты уж к какой-нибудь кадрился?
— Ккадрился, ддруже. Вв ккино.
— Ну и как? — любопытствуют оба приятеля.