Человек и дракон

Многолетний опыт показал, что наибольшую лучистость раковина обретает в конце осени. Поэтому зима стала по традиции порой сбора урожая.

Раковины вскрывают и бросают моллюска во вращающийся барабан, в котором жемчужины быстро отделяются от скользкой серой массы. После промывания морской водой выбирают перлы, имеющие ценность. Остальные снова пускают на шлифовку, чтобы те же ядра можно было использовать второй раз.

Обычно из ста оперированных раковин около тридцати дают жемчуг, пригодный для продажи, причем действительно первосортных перлов среди них бывает менее десятка.

Семейный промысел

Патент, выданный Микимото в 1907 году, предоставлял ему право монопольно заниматься выращиванием жемчуга в течение двадцати лет. Еще задолго до истечения этого срока Микимото принялся скупать наиболее подходящие для промыслов места.

Япония, однако, настолько изобилует тихими заливами, что конкуренты после 1927 года все-таки появились. Их стало еще больше после капитуляции Японии во Второй мировой войне. В результате земельной реформы 1947 года, осуществленной по указанию союзных властей, прибрежные участки морского промысла были переданы во владение местных жителей.

Казалось бы, все преимущества, которые заблаговременно создавал для себя основатель жемчужного дела, сведены на нет.

Действительно, наряду с крупными, еще довоенными фирмами на полуострове Сима возникло множество новых жемчужных промыслов, главным образом мелких, основанных на семейном труде.

Мне довелось прожить несколько дней на таком семейном промысле. Работают там шесть человек: муж, жена, две взрослых дочери и два зятя. Жена до полудня занимается домашним хозяйством. На ней лежит забота о том, чтобы накормить семью.

Все остальные трудятся на промысле. Две дочери и зять — как операторы, а муж с другим зятем выполняют «дела на воде», то есть уход за плотами.

Весной, когда надо высаживать рисовую рассаду, все члены семьи на два-три дня становятся земледельцами. До жатвы рис не требует особых хлопот, и большую часть времени все занимаются жемчугом.

На семейном промысле не может быть речи о каком-то нормированном рабочем дне, тем паче о воскресном отдыхе: трудятся по 12–14 часов.

Мерой величины промысла служит плот из шестиметровых жердей с четырьмя пустыми бочками по углам. При регистрации на каждый такой плот выдается номер, как на автомашину. Бывает, однако, что вместо полагающихся шести тысяч раковин к нему подвешивают в корзинах по десять тысяч.

Владелец каких-нибудь трех или десяти плотов лишь именуется независимым предпринимателем. Он не только не может конкурировать с крупными фирмами, но и неизбежно попадает к ним в кабалу.

Жемчуговодство требует затрат, способных окупиться лишь через несколько лет. Обычно трудовой семье не на что купить жерди для плотов, проволочные корзины и прочий инвентарь. Все это приходится брать в кредит у крупных фирм с обязательством расплатиться лучшей частью будущего урожая.

Одна из пятидесяти четырех

Когда видишь, какой мертвой хваткой держат мелких предпринимателей «жемчужные короли», поневоле задаешься вопросом: как они до сих пор вообще не придушили своих многочисленных и слабых конкурентов и не монополизировали жемчуговодство целиком в своих руках?

Ответ может быть только один. Промыслы, основанные на семейном труде, существуют доныне лишь потому, что это выгодно крупным фирмам. Японский капиталист всегда считает за благо для себя иметь как можно больше дочерних предприятий. Во-первых, благодаря этому рабочая сила остается раздробленной (а значит, не могут быть многочисленными профсоюзы); а во-вторых, за счет таких зависимых подрядчиков легче наживаться на дешевом труде.

Подобная черта присуща в Японии даже современному заводу, с конвейера которого сходят автомашины или телевизоры. Даже крупное механизированное производство ухитряется эксплуатировать кустарей-одиночек, которые за бесценок поставляют наиболее трудоемкие детали.

А поскольку технология выращивания жемчуга как на крупном, так и на мелком промысле совершенно одинакова — она ведь целиком опирается на ручной труд, — эксплуатировать зависимых поставщиков особенно просто.

Это заметнее всего на завершающих стадиях жемчуговодства. Готовая продукция идет на рынок главным образом в виде ожерелий. А здесь прежде всего ценится подбор. Чтобы хорошо подобрать нитку из пятидесяти четырех жемчужин, нужно, по крайней мере, в пятьдесят раз больше перлов той же лучистости, формы и оттенка.

Семейным промыслам заниматься этим не под силу. Они могут сбывать свой урожай лишь за полцены: в виде рассыпного жемчуга, примерно рассортированного по величине и цвету.

Добавляя к собственному урожаю лучший жемчуг сотен семейных промыслов, крупные фирмы наживаются не только за счет высококачественного подбора ожерелий, но и за счет своей сложившейся репутации на мировом рынке.

Из года в год все больше перлов вызревают на подводных нивах Японии. Все больше жителей прибрежных селений связывает свою судьбу с жемчуговодством. Но многомиллионные барыши от экспорта взращенного жемчуга оседают вовсе не здесь.

Если уж даже владельцы собственных семейных промыслов закабалены, словно издольщики, что говорить об остальных? Они просто продают свою рабочую силу как батраки. Прежде жены рыбаков в дополнение к домашнему труду становились ныряльщицами. Теперь они нанимаются сезонницами на промыслы. Их удел — скоблить раковины, смолить проволочные корзины, словом, выполнять «дела на воде»— самую тяжелую и самую низкооплачиваемую работу в жемчуговодстве.

Фирмы зачисляют в штат, то есть обеспечивают работой в течение всего года, лишь операторов (когда нельзя вводить ядра, им поручают сортировку жемчуга и подбор ожерелий). Но даже люди, которым посчастливилось овладеть столь виртуозным мастерством, получают ничтожную долю созданных ими ценностей.

Выручка от продажи взращенного жемчуга в пятьдесят с лишним раз превышает доходы людей, занятых в жемчуговодстве. Стало быть, труд, вложенный в целое ожерелье, оплачивается стоимостью лишь одной из его жемчужин.

Пятьдесят три перла из пятидесяти четырех в каждой нитке обогащают отнюдь не тех, кто их вырастил.

Вот красуются эти ожерелья в роскошных витринах Нью-Йорка, Лондона, Парижа. Если бы, как в сказке о наряде принцессы, каждая жемчужина могла поведать о том, чего стоило людям ее рождение!

Рассказать о хлопотах, с какими из крохотной личинки, прилепившейся к сосновой хвое, вырастили раковину-трехлетку; о том, как бережно готовили ее к операции, как ухаживали за ней последующие три года…

Ведь только при «прополке» раковина побывала в человеческих руках полтора десятка раз!

Если бы она могла рассказать о трехкратном переселении в теплые края и о последнем, самом приятном из путешествий — уже не на палубе, а под водой, — когда буксир медленно тянет по Внутреннему морю караваны плотов с опущенными корзинами и моллюски получают самое обильное и разнообразное питание, чтобы наружный, завершающий слой перламутра был наиболее лучист и ярок.