Человек, который был дьяконом

Обед (варёная картошка с растительным маслом) поспел наконец. За столом участники, не сговариваясь, принялись высказывать вслух накопившееся возмущение:

– Так невозможно жить! Отчего нас бросили на произвол судьбы?

– Свинство какое-то, честное слово!

– Архиерейскому собору вообще нужны наши рекомендации или нет?

– Кто там у них, интересно, работает в Молодёжном отделе? Верней, служит? Руки бы повыдёргивал этим людям!

– Связи нет, света нет, скоро и воду отключат! Мы звери, что ли, чтобы жить в таких условиях?

– Воистину, братья, это мы звери и есть, те самые, которых в пятый день произвёл Господь.

– Очень смешно, брат Евгений! Я похож на зверя?

– Конечно, похож, Максим Петрович, уж если отец дьякон Вам грозился поотшибать Ваши ветвистые рога.

– Дурак Вы, Сергей Николаевич! А ещё писатель, тоже мне.

– Да: забросили нас здесь, оставили...

– Элои, элои, лама савахфани!

– Это что такое? Что ещё за лама?

– Лама - это животное, которое умеет плеваться.

– Плеваться! Я сейчас сам начну плеваться!

– Хватит уже орать! Кто будет плеваться - того назначу в наряд по кухне вне очереди!
– пригрозил Олег.

'Сказать им или не сказать об открытии Лизы?
– грустно размышлял Артур.
– Пожалуй, всё же не ст'oит. И без того мы почти уподобились зоопарку. А что начнётся, если они узнают!..'

К концу обеда он положил в чистую тарелку оставшиеся три картофелины и пошёл с ними к выходу.

– Куда?
– поразился Олег.

– Лиза сидит голодная, - стыдливо пробормотал Артур.

– Хм!
– хмыкнул комендант.
– Хорошо, но разрешения можно было спросить? Есть у Вас язык, товарищ Симонов, или нет? Давайте договоримся, чтобы в последний раз было такое! Никто не хочет, я думаю, разводить в комнатах настоящих зверей, вроде тараканов, крыс и прочего! Слышите, уважаемые? Это всех касается!

'Тьфу!' - мысленно ругнулся Артур, но вслух ничего не сказал: вновь его взяла усталость, и не было задору спорить.

Девушка открыла ему дверь и сдержанно поблагодарила за скромный обед. Глаза её были красными.

– Пожалуйста, иди теперь, - шепнула она.
– Я не хочу, чтобы те, кто сидит по ту сторону экрана и чешет своё жирное брюхо, слышали наши разговоры. Ни одного словечка им, вурдалакам, не достанется!

XXXI

'Военная власть' в лице товарища Константинова в связи с чрезвычайными обстоятельствами 'национализировала' оставшиеся у Артура хозяйственные свечи, а также восковые свечи в храме (насилу он отстоял десяток). По причине экономии свечей Вечернее правило в пятницу и Утреннее правило в субботу не читали.

По причине отсутствия основной докладчицы ничего не записали в пятничный протокол: говоря откровенно, никому из мужчин, кроме Артура и отчасти Сергея, проблема женщины в православии и не была особенно интересна. Под непрерывным дождём (как будто настоящий дождь добавился к рукотворному) уныло закончился этот день.

В субботу сразу после скудного завтрака перешли в актовый зал, немедленно решили сразу, до обеда, заслушать двух докладчиков и обсудить их рекомендации. Но едва Максим произнёс: 'Брат Евгений, прошу!', как белорус, кашлянув, смущённо сказал:

– Дорогие братья и сёстры, позвольте мне прямо сейчас кое в чём признаться! Дольше я это откладывать, вводя вас в заблуждение, не могу. Мы с вами находимся на семинаре православной молодёжи и именно в качестве православных имеем церковное и моральное право писать рекомендации Архиерейскому собору. Но из частных бесед или публичных откровений все мы одновременно знаем, что не всё в порядке с нашим православием. Не хочу называть ничьих имён, чтобы вы не подумали, будто я стремлюсь укорить кого-то. Прошу от вас лишь одного: пусть поднимет руку каждый, кто себя доподлинно считает православным человеком.

Руки не поднялись. С тем б'oльшей надеждой все взоры устремились на докладчика.

– Чт'o вы как пристально смотрите на меня, мои дорогие?
– спросил писатель.

– Как же нам не смотреть на Вас, Сергей Николаевич!
– ответил иудей.
– Вы - единственная наша надежда, тот маленький золотой гвоздь, на котором повисла правомочность нашего собрания!

– Ваш золотой гвоздь проржавел, - возвестил белорус торжественно и печально.
– Я - католик.

Нечто, похожее на вздох ужаса, вырвалось у каждого его слушателя.

В молчании Сергей спустился с кафедры и занял своё место.

Олег был первым, кто высказал вслух общее:

– Это что же получается? Мы все здесь - никто, и звать нас никак? Мы - семеро клоунов, играющих друг перед другом комедию?

– Шестеро, - заметил кто-то.

– Да, спасибо за уточнение! Очень ценное!

– Пора уже устыдиться, коллеги, - пробормотал Гольденцвейг. Сразу после, словно это послужило сигналом, заговорили все невпопад:

– На кухне продукты кончаются! Пачка риса осталась! Что это такое - пачка риса?

– Хватит уже, хватит!

– Надо уважать себя!

– Но Вы-то, Вы, Сергей Николаевич! Мы в Вас верили! Как Вы могли? Ради чего?

– Ради путевых заметок и жизненного опыта, мой досточтимый иудейский брат! Ради 'ума холодных наблюдений и сердца горестных замет', как говорится!

– Да уж, горечи мы тут хлебнули! Полной поварёшкой!

– Это не мы утром хлебали поварёшкой, а великий русский народ! Прямо из кастрюли притом!

– Эх, навернуть бы сейчас супчику...

– Балбесы мы! Шесть кусков балбеса!

– Я иду в посёлок, - объявил Олег.
– Прямо сейчас. Оттуда ходит маршрутка до станции, а со станции до Москвы уже доберёмся. Кто со мной?
– взметнулись вверх четыре руки.
– Вопрос, конечно, чисто риторический... Как, товарищ Симонов? Вы не с нами?

Артур вышел к кафедре.

– Мои дорогие, драгоценные братья и сёстры!
– произнёс он.
– Вы уже приняли коллективное решение, и мой голос прозвучит совершенно одиноко, вновь меня упрекнут в идеализме и оторванности от жизни, но я прошу Вас вопреки всему вернуться к нашим обязанностям, выполнить то, что мы не выполнили, и дождаться завтрашнего утра. Зачем, Вы спросите? Зачем, если наш голос для православия никакого значения не имеет? А я отвечу Вам вопросом на вопрос: что вообще есть церковь, как не собрание обыкновенных людей, правда, не простое собрание, а связанное высшей целью? Мы - заурядные люди, но мы все здесь объединены целью более высокой, чем наши каждодневные заботы. Даже если представить, что наши организаторы в действительности ищут своей корысти, а не блага православию, - даже тогда это не умаляет её благородства. Ведь результаты семинара можно будет опубликовать вне зависимости от мотивов его организаторов! Оттого я вижу в нас церковь. Положим, православной церковью мы не имеем права называться. Положим, мы способны называться церковью сомневающихся, или обезверившихся, или потерявших надежду. Может быть, мы не имеем права на торжественные слова православных молитв и должны изыскать себе более скромные. Но если мы - церковь, церковь не может самораспуститься! Церковь - не команда футболистов! Не шайка бандитов! Не собрание директоров акционерной компании!