Человек находит себя

Гречаник вызвал Костылева.

— Когда человеку нужно помочь, Николай Иванович, — сказал он, — полагается помочь. Найдите возможность заменить.

Костылев заикнулся было насчет «промблемы», но Гречаник сказал:

— Все. — И опустил ладонь на стол.

Костылев покосился на Таню, дернул усиками, но промолчал.

Пригородный поезд уходил в полдень. А в одиннадцать, когда Таня уже шла на станцию, возле самого дома ей отдали письмо. Адрес был написан рукою Ксении Сергеевны. Таня поспешно разорвала конверт…

«Танюша, родная, прости меня, — читала она, медленно опускаясь на деревянную еще сырую от недавнего дождя скамейку возле палисадника, — прости за то, что я прочла твое письмо. Это, наверно, один из тех грехов, которые не прощаются никому, кроме матери, но именно оно помогло мне понять состояние Георгия: дело в том, что он вот уже месяц на целине. Он уехал туда с концертной бригадой филармонии. Все это случилось так неожиданно. Правда, я как-то заметила, что с Георгием происходит что-то непонятное. Прежде его ничто и никогда не могло отвлечь от скрипки, а тут он вдруг целый день даже футляра не открывал. Сидел, думал о чем-то. Я беспокоилась, спрашивала. Он только стискивал мою руку и говорил: «Ничего». Тогда я подумала, что это из-за каких-то осложнений с концертной поездкой в Варшаву, куда он должен был ехать, а после узнала, что он едет на целину. Я пришла домой и услышала какой-то очень «воспаленный» голос Миши Корин-ского. Он возмущался, ругал Георгия, говорил, что не понимает, как это можно отказаться от заграничных концертов, и заявил, что на целину ни за что не поедет. Георгий уехал на другой день. А сегодня я получила от него письмо. Он пишет о необыкновенных концертах в недостроенных клубах, в общежитиях, об утомительных переездах под проливным дождем, иной раз ночью — на грузовых машинах, на телегах, а случается, и пешком… И вот, несмотря на все это, он собирается пробыть там до зимы. Говорит, что он и его новый, заменивший Мишу, аккомпаниатор уже решили: кончится их турне, проводят они бригаду, а сами останутся ждать приезда новой. Вот слова из его письма, Танюша: «Я буду здесь долго. Очень долго. Буду ездить. Ходить. Мокнуть. Высыхать. Мерзнуть. Отогреваться. И играть, играть… Я не вернусь до тех пор, пока досыта не напьюсь этой, мне кажется, самой настоящей жизнью». А мне трудно, Танюша, мне тревожно за него: все думаю — простудится, заболеет… Но пора кончать. Что-то не в меру я разговорилась. Жду, что ты напишешь мне. Пиши откровенно: я все пойму и все сохраню. Не бойся доверить: для меня ты, как дочка. А сын… Сыновья, они не очень-то бывают откровенны с матерью. До всего приходится сердцем доискиваться. Ну прощай, Танюша. Обнимаю. Пиши…»

Таня засунула письмо в конверт. Подышала на холодные покрасневшие пальцы. После всего, что открылось ей сейчас, появилось такое чувство, будто это она растревожила неведомые до того, скрытые силы. И как же захотелось ей оказаться там, на целине, разыскать Георгия и, дождавшись, когда кончится концерт в каком-нибудь недостроенном клубе, подойти, взять за плечи и сказать: «Я хочу, чтобы ты был счастлив!» А потом… Потом ездить вместе. Вместе ходить пешком. Дыханием своим отогревать перед концертом его закоченевшие на ледяном ветру пальцы. И… стоя у рояля, переворачивать ноты аккомпаниатору…

Таня не спеша поднялась на крыльцо.

Варвара Степановна озадаченно развела руками.

— Да что ж это? Неужто и на пригородный билетов не продают? — спросила она.

— Просто все поезда на Москву пока отменены, — со вздохом пошутила Таня, опуская чемоданчик на табуретку, и добавила: — Для меня.

А Варвара Степановна, гремя ведрами, ворчала про себя:

— И когда это наконец порядки на железной дороге наведут..»

6

Таня изредка писала Ксении Сергеевне, спрашивала у нее о Георгии. Но в ответных письмах не было ничего нового. Домой он пока больше не писал, если не считать редких, очень коротеньких открыток, в которых, кроме упоминания о том, что здоров, сообщал лишь, куда собирается ехать дальше. И Ксения Сергеевна жила в постоянной тревоге.

И все-таки после всего, что Таня узнала, сил у нее словно вдвое прибыло. Это было очень кстати, потому что работы все прибавлялось и прибавлялось. И не только на фабрике. Приходилось помогать Алексею, у которого постоянно что-нибудь «заедало» в его проекте. Бежать вечером к Горну ему, конечно, не было смысла, и Алексей либо сразу стучал к Тане, либо, если она была еще на смене, терпеливо дожидался ее.

Часто они вдвоем подолгу засиживались над чертежами.

А в шесть утра пронзительно и дерзко звонил будильник.

Осторожно, стараясь не шуметь ведрами, Таня тайком от Варвары Степановны приносила воды из колодца, всякий раз после выслушивая назидание, что вот опять берется не за свое дело. Иногда ведра оказывались спрятанными с вечера или уже полными, а у Варвары Степановны бывал при этом гордый победоносный вид.

Порядка в Таниной смене заметно прибавилось. Учет выработки по системе Егора Михайловича делал свое дело. Да еще Нюрку Бокова Таня перевела в подручные к Шадрину, и Рябов с Зуевым, лишившиеся «организаторского» влияния своего главаря, притихли. Работу между фрезерами Таня распределяла теперь так, что детали от Мишки Рябова попадали к Зуеву и лишь от того — на фрезер Новикова. Илья беспощадно возвращал осиротевшим боковцам всякую испорченную деталь, и они, злобно косясь на него, до одури грызлись между собой, доказывали, кто из них виноват. «Лавры делят!»— иронически замечал Вася Трефелов.

Тернин, заставший их как-то в самый разгар «дележа», стыдил:

— Эх вы! Несознательный элемент! Вот смотрите, Новиков-то еще при царе-косаре Бокова вашего в рамки ставил, а вы до сей поры все слабинку ищете.

Позже он говорил Тане:

— Их бы, на мой взгляд, разделить, двоих этих, больше, поди, толку-то будет, а? Как считаете?

— Пока пускай вместе, — ответила Таня. — Так они друг друга быстрей понимают…

Костылев, пока работали в третьей смене, Таню не беспокоил. О том, что Новиков переведен на станок, он узнал позже. Шпульников, принимая смену, видел Илью за станком и сообщил об этом Костылеву. Тот, откинув на этот раз весь свой показной такт, набросился на Таню:

— На каком основании? Кто разрешил? Кто вы такая здесь? — орал он, и верхняя губа у него дергалась. — Немедленно вернуть!

— Николай Иванович, — ответила Таня, стараясь подавить волнение, — жалуйтесь на меня, но я Новикова не сниму!

— Посмотрим! — Костылев выскочил из цеховой конторки и, лягнув дверь, жестким шагом направился к строгальному станку Шадрина. — Боков! — крикнул он. — Па фрезер! Быстро! Марш!

Широкое лицо Нюрки просияло. Но тут вмешался Шадрин:

— Товарищ Костылев, пойдем-ка, я тебе скажу кое-что…

— Боков, на фрезер! — повторил Костылев.

— Сейчас-сейчас, — вставил Шадрин. — Пригляни за станком, Боков, я быстро. Пошли, Николай Иванович, пошли.

— Говори здесь!

— Ну, воля твоя, только я хотел так, чтобы тебе при народе конфузно не было, — сказал Шадрин вполголоса. — Ну, как? Пойдем, что ли.

Костылев нехотя пошел к цеховой конторке.

— Ты вот чего, — сказал Шадрин, затворяя за собой дверь, — Бокова на станок к себе я сам потребовал. Ясно? Душа у меня не терпит при непорядках вроде как свидетелем состоять. Ты нам в смену шалопаев этих на что сунул? Шпульникову помешали? Ну, а мы размыслили сообща, как ловчее, и порядок вроде начался. Или тебе до него интересу мало, до порядка-то?

— Порядок в цехе — это беспрекословное исполнение моих указаний! — резко ответил Костылев. — Я начальник цеха! Я приказал Новикова…

— А я тебя подметалой и не назвал, кажись? — перебил Шадрин. — Только уж раз ты начальник, ты такие указания давай, чтобы по ходу дела ложились, а не впоперек.

Внутри у Костылева все кипело. Хотелось, ой как хотелось нашуметь, гаркнуть что есть силы, сделать по-своему! Но он стоял не шевелясь, расставив ноги и злобно уставившись в заросшее лицо Шадрина. Казалось, Костылев окаменел. Таня так и ждала: сейчас выкинет какой-нибудь номер. Но, к ее удивлению, он бросил лишь короткое и сухое: «Поговорим у директора!»— круто повернулся и вышел.

Таня ждала, что ее вызовет Токарев, но он не вызывал, и она даже несколько дней вовсе не вспоминала о Костылеве; тот уехал по каким-то своим делам в Новогорск. А за это время стала известна еще одна новость.

Поручая Новикову глубокую фрезеровку сложных деталей, Таня сказала ему:

— …Только поставь вместо этой костылевскую фрезу, чтобы сколов поменьше было.

И вдруг увидела в глазах у Ильи такую опаляющую ненависть, что даже растерялась.

— Что с тобой, Илюша? — спросила она, впервые назвав его по имени.