Человек-недоразумение
Шрифт:
Отчасти, как выяснится позже, всё это было правдой.
Помимо газетной работы, я развивал доверенное мне направление. То есть общался с людьми и осторожно пытался привить им мысль, что фашисты были и остаются замечательными ребятами.
Общение со старухами, как я понял почти сразу, никаких дивидендов партии не несло. Работать надо с людьми помоложе, а желательно — с совсем юными.
Довольно скоро в голову мне пришла гениальная идея, что в идеале фашистскую пропаганду надо начинать с детских садов. Ну, или, как минимум, с начальных классов школы. Идея поражала своей простотой и перспективностью. Я заглянул в ближайшую к дому школу, назвался массовиком-затейником (именно так, слово в слово) и предложил директрисе, сумрачной
— Ну почему же бесплатно, — игриво ответила мне директриса. — Мы вам и заплатить можем.
На цене пока не сошлись, но по рукам ударили. Я приступил к репетициям. Класс, насколько помню, носил литеру «г», то есть определили в него самых талантливых и импульсивных мальчиков и девочек, что было мне только на руку (вы, наверное, и сами знаете, что именно их определяют в классы с этим буквенным наименованием). Первоклашки попались сообразительные, не по годам умные и к фашистским идеям податливые. Недолго думая, по примеру старой американской комедии под названием «Продюсеры», я решил поставить с ними что-то вроде мюзикла. Да, да, «Весну для Гитлера». Чтобы детишки, танцуя, выбегали на сцену и, вскидывая руки в фашистском приветствии, пели: «Весна для Ги-и-итлера! Весна для Ги-и-итлера! Для Ги-и-тле-э-ра-а ве-э-сна-а-а-а!!!» А потом бы начинали маршировать и выкрикивать по очереди:
— Не будь дураком, будь умным! Вступай в нацистскую партию!
— Покорённая Европа под ногами!
— Все под красно-чёрные знамёна!
Ну, и прочие лозунги из фильма и из моей талантливой головы.
Всё шло по плану, дети репетировали с огромным энтузиазмом, слышали бы вы только, как истово отвечали они хором «Хайль!!!» на моё дежурное «Зиг», но исторические события той осени помешали мне довести до конца эту постановку. Дело в том, что спровоцированный моей неистовой энергией конфликт между президентом Ельциным и Верховным Советом достиг в эти дни своего апогея. Я, именно я, распалил топку до предела.
Ужасно жалею, что так и не довелось осуществить постановку этого музыкального спектакля.
— Ребята из Москвы, — объяснил Пётр Евгеньевич на общем сборе партийного отделения, первом за чёрт-те знает какой период (аж двадцать четыре человека присутствовали на нём, а вот Николая, главного бузотёра недавнего бунта, почему-то не было), причину нашего участия в предстоящих событиях, — просят помочь с людьми. По всей видимости, готовится смещение уральского мужика с должности. Нужны боевитые ребята для захвата объектов. Возможно, — Евграфов аж сладко причмокнул от предвкушения, — это будет телецентр.
— То есть, — уточнил я, потому что все остальные тупо молчали, — мы выступаем на стороне Верховного Совета? Того самого заскорузлого Верховного Совета, столь нелюбимого и вами, и мной?
— Да, — кивнул главред. — Но ты не просекаешь перспективы, которые открываются после этого. Если власть захватят представители парламента, страна станет не президентской, а парламентской республикой. Пройдут выборы, а они обязательно пройдут, мы войдём в новый российский парламент и начнём там работать. Работать мы умеем и запросто сможем провести своего представителя на должность председателя. Что это означает? Что мы станем управлять страной!
— Вы правы, — согласился я.
А про себя подумал: только не ты будешь этим председателем, не рассчитывай. Им будет… ну, посмотрим.
В тот же день, а было это, как вы наверняка уже догадались, приснопамятное третье октября, на электричке мы добрались до Москвы. Нас встретил человек в кожаной куртке, показавшийся мне чрезвычайно знакомым. Чуть подумав, я вспомнил, что видел его беседующим с Евграфовым на точке, где мы толкали литературку. Вроде ещё при Круглове. Они с Петром Евгеньевичем тепло поздоровались,
и человек объяснил, что отряды уже формируются, нам предстоит отправиться на Воробьёвы горы, где мы поступаем в распоряжение некоего майора Сытина, боевого, подчеркнул он особо, офицера. Он проведёт с нами инструктаж, объяснит план предстоящих действий и наши задачи, а затем мы совершим под его руководством небольшой марш-бросок до требуемого объекта, где сольёмся с другими отрядами и начнём операцию по захвату.— Что брать-то будем? — не терпелось узнать Евграфову. — Скажи, не томи!
— Телецентр «Останкино»! — выдохнул многозначительно поморщившийся человек в кожанке.
Видимо, скрывать этот факт уже не было резона. Евграфов просветлел.
— Руцкой с Хасбулатовым, — объяснил человек, — хотят прорваться на телевидение. У кого телеэфир, за тем и власть.
— Это точно! — согласился Пётр Евгеньевич. — Очень правильное решение.
События того вечера и последующих за ним дней отложились в моей памяти не столь ярко, как путч девяносто первого года. Более того, меня всё это время преследовало жуткое дежа-вю: те же колонны, те же кричащие люди, тот же разброд и раздрай, хоть и выдаваемый за организованный протест оппозиции. С удивлением для себя я почувствовал, что теряюсь в происходящем, что оно не возбуждает меня, не восхищает, не вызывает восторженных эмоций. Более того, что оно просто неприятно мне. И дело тут, конечно, не в жалости к дяде Боре Ельцину, которого мы собирались свергать.
Я вдруг почувствовал настойчивое дыхание провала. Не сегодняшнего штурма, хотя в его успех верилось не особо, а провала самой идеи. Идеи о покорении мира политическими методами. Идеи о приходе к власти и подчинении реальности своими постановлениями и указами. Можно ли считать действительность покорённой, став президентом России? Считает ли её покорённой Ельцин? Человек, которого безжалостно обливают грязью на страницах газет, человек, которого открыто матерят на улицах алкоголики и старухи? Он покоритель?
Нет, говорил мне внутренний голос, скорее он жертва этой самой реальности. Вот сейчас мы идём свергать его, и вероятность того, что у нас получится это, хоть и не очевидна, но вполне реальна, мы идём сбрасывать его с вершины в сточную канаву, и он ничего не может с этим поделать. Он ничего не контролирует. С чего я взял, что на его месте какие-то особые возможности появятся у меня? Да, во мне есть Сила, я могу вызывать наводнения, вулканы и политические катаклизмы, но этого мало, чтобы управлять людьми, а о покорении действительности, самого мироздания в этой роли вообще не идёт речи. В конце концов, что мне Россия, что мне Земля и даже Солнечная система, если оставшаяся часть Вселенной будет вне моего достижения, за пределами моих чар, если мировой эфир будет просачиваться сквозь мои пальцы и откажется подчиняться?
Не дрейфь, звучал во мне другой голос, тоже внутренний и тоже настойчивый. Не отказывайся от направления, не доведя его до конца. Пройди весь путь, взойди на вершину политической пирамиды и уж тогда, если пребывание там покажется тебе недостаточным, смело меняй вектор приложения сил.
Оно покажется недостаточным, возражал первый, обязательно покажется. Что будет потом, когда-то там, в далёкой неопределённости, если уже сейчас я понимаю, что всё это недостаточно? Я должен себя ограничить, сплющить, примирить с предстоящим недовольством? Нет, это не то, совершенно не то.
Да с чего ты так решил, не унимался оппонент. Понимание приходит в развитии, ты ещё не добрался до той точки, где глаз обозревает горизонты за стенами и горами, ты лишь смотришь ввысь в окружении поджимающих тебя скал-обстоятельств. Поверь, сверху всё смотрится по-другому, там намного больше света и воздуха.
Этот верх — полумерок, с железной логикой выдавал второй. Это верх ограниченных человеческих представлений о власти как возможности покорения себе подобных. А как же воздух, а как же твердь, а как же этот долбаный мировой эфир? Они будут хохотать над тобой переливами атомов, они поймут, что ты просто-напросто ничтожество!..