Человек недостойный

Боги, ответьте: непротивление преступно?

Загадочно-прекрасная улыбка Хорики растрогала меня до слез, и я, забыв про решимость и сопротивление, сел в машину, меня привезли сюда, и поэтому я оказался сумасшедшим. И если рано или поздно я выйду отсюда, на лбу у меня навсегда останется клеймо «безумец», а может, и «недееспособный».

Недостойный быть человеком.

Больше я вообще не человек.

Привезенный в больницу в начале лета, сквозь железные решетки на окнах я видел, как цветут красные кувшинки в маленьком садовом пруду, а через три месяца, когда в саду распускались космеи, за мной неожиданно приехал из родного города самый старший из моих братьев вместе с Камбалой и обычным для него предельно серьезным и взвинченным тоном сообщил, что в конце прошлого месяца мой отец умер от язвы желудка, а также что мне не будут припоминать прошлое, снимут с меня груз повседневных забот, мне вообще ничего не придется делать, но взамен, что бы ни связывало меня с Токио, я должен немедленно покинуть его, чтобы выздоровление началось в провинции, а последствия того, что я натворил в столице, уладит Сибута, так что беспокоиться не о чем.

Мне показалось, я вижу перед собой горы и реки родного края, и я еле заметно кивнул.

Все-таки недееспособный.

Известие о смерти отца словно выпотрошило меня. Не стало отца, не стало кого-то дорогого и вместе с тем пугающего, кто прежде не покидал мое сердце ни на миг, и мне казалось, что сосуд моих страданий совершенно пуст. Подумалось даже, не по вине ли отца этот сосуд был настолько тяжелым. Стремление к чему бы то ни было пропало. Исчезла даже способность страдать.

Брат добросовестно сдержал все обещания, которые дал мне. В четырех-пяти часах езды на поезде на юг от города, где я родился и вырос, на окраине необычно теплой для Тохоку деревушки с горячими источниками он купил для меня довольно старый с виду дом, стены которого шелушились, столбы, подпирающие крышу, были изъедены древоточцами, починка самой соломенной крыши уже не имела смысла, а также приставил ко мне некрасивую женщину лет под шестьдесят, с волосами противного цвета ржавчины.

За прошедшие с тех пор три с небольшим года эта старуха, которую зовут Тэцу, несколько раз курьезным образом подвергла меня насилию, изредка между нами вспыхивают прямо-таки супружеские ссоры, моя грудная болезнь то усиливается, то отступает, вес колеблется соответственно, в мокроте показывается кровь, а вчера Тэцу, посланная в деревенскую аптеку за «калмотином», вернулась с коробочкой, отличающейся от обычных, но я не уделил этому особого внимания, принял перед сном десять таблеток, уснуть так и не смог, подумал, что это странно, и тут с животом сделалось что-то неладное, так что пришлось бежать в уборную, меня прошиб ужасный понос, мало того, бегать по той же причине пришлось три раза подряд. Охваченный подозрениями, я осмотрел упаковку от лекарства и обнаружил, что это слабительное «хэномотин».

Лежа на спине и придерживая на животе горячую грелку, я размышлял, не отругать ли Тэцу. И уже собирался сказать: «Слушай, это же не “калмотин”, а “хэномотин”!» – как вдруг взорвался хохотом. Похоже, «недееспособный» – существительное определенно комическое. Принял же я слабительное, чтобы уснуть, да вдобавок слабительное это называлось «хэномотин» [15] .

Сейчас я и не счастлив, и не несчастен.

Но все пройдет.

Если и есть нечто подобное истине в мире «людей», где я до сих пор жил, как в авичи и раураке [16] , то вот оно.

15

Возможно, автору кажется комичным созвучие названия лекарства со словом «хэн» () – «странный, необычный, ненормальный».

16

Авичи и раурака – два из восьми горячих буддистских адов: авичи – самый глубокий, мучительный и непрекращающийся, раурака – ад воплей.

Все пройдет.

В этом году мне исполнится двадцать семь лет. В волосах полно седины, и почти все считают, что мне за сорок.

Послесловие

С безумцем, исписавшим эти тетради, я никогда не встречался лично. Однако я немного знал женщину, которая, по-видимому, фигурирует в этих записях как хозяйка тесного, с одной только стойкой бара в Кёбаси. Миниатюрная, с бледным лицом и маленькими раскосыми глазами, носатая, она производила впечатление скорее симпатичного молодого мужчины, нежели красивой женщины. События, описанные в тетрадях, происходили главным образом в Токио, предположительно в пятом, шестом и седьмом годах периода Сёва [17] , но сам я два-три раза побывал в этом баре в Кёбаси вместе с друзьями и пил там «хайболлы» лишь в десятом году [18] , когда начались открытые бесчинства милитаристов, поэтому иметь удовольствие встретиться там с автором этих записей никак не мог.

17

В 1930, 1931, 1932 гг.

18

В 1935 г.

В феврале этого года я навещал друга, эвакуированного из Токио в Фунабаси, префектура Тиба. Во времена учебы в университете мы с этим другом были однокурсниками, теперь он преподает в одном высшем учебном заведении для женщин; целью моего визита было попросить у него помощи в устройстве брака одного из моих родственников, но я решил заодно купить каких-нибудь свежих даров моря для своей семьи про запас, поэтому в Фунабаси отправился с рюкзаком за спиной.

Фунабаси – довольно большой город на берегу мутной бухты. Мой друг живет там не так давно, и хотя я спрашивал у местных дорогу, называя его адрес, никто, по-видимому, не мог мне помочь. Мало того, что было холодно, так еще и плечи ныли от тяжести рюкзака, и я, привлеченный звуками скрипичной музыки в записи, которую включили в какой-то кофейне, толкнул дверь.

Хозяйка показалась мне знакомой, я завел расспросы и выяснил, что десять лет назад она действительно управляла тем самым маленьким баром в Кёбаси. И она сразу вспомнила меня, мы преувеличенно удивились, заулыбались и заговорили наперебой, причем не пытаясь даже, как часто бывало в то время, делиться впечатлениями от пережитых воздушных налетов и пожаров.

– А вы ничуть не изменились.

– Да что вы, я уже старая. Костями скриплю. А вот вы и впрямь смотритесь молодо.

– Какое там, у меня уже трое детей. Ради них за покупками и поехал.

Так мы и обменивались любезностями, как друзья, которые встретились впервые за долгое время, потом обсуждали новости, касающиеся общих знакомых, пока вдруг хозяйка изменившимся тоном не спросила, знал ли я Ё-тяна. Услышав от меня, что не довелось, она принесла и отдала мне три тетради и три снимка.

– Вдруг сгодится для романа, – сказала она.

Мне ничего не удается написать по чужим советам, и я собирался сразу отдать обратно все полученные материалы, но в фотографиях, как я уже писал во вступлении, чувствовалось что-то странное и загадочное, они заинтриговали меня, так что я, пообещав заглянуть на обратном пути, назвал хозяйке адрес, спросил, не знает ли она этот дом, и оказалось, что поскольку и она жила в этом городе недавно, то была знакома с моим другом-преподавателем. Время от времени он заглядывал к ней в кофейню. И жил совсем рядом.

В тот вечер мы выпили с другом, я заночевал у него и так зачитался тетрадями, что до самого утра не сомкнул глаз.

В них описаны события минувших дней, однако нет никаких сомнений, что они представляют интерес и для современного читателя. Мне показалось, что имеет смысл предложить какому-нибудь журналу опубликовать эти записи как есть, не предпринимая неловких попыток внести в них правку.

Единственным гостинцем, какой мне удалось раздобыть в этом городе для детей, стала сушеная рыба. С рюкзаком за спиной я покинул дом друга и завернул в кофейню.

– Спасибо за то, что помогли вчера. И кстати… – я сразу перешел к делу, – нельзя ли позаимствовать эти записи на некоторое время?

– Да, конечно.

– А этот человек – он еще жив?

– Даже не представляю. Лет десять назад на адрес бара в Кёбаси прислали пакет с этими тетрадями и снимками, отправил его наверняка Ё-тян, но на пакете ни его адреса, ни даже имени не значилось. Во время авианалета тетради попали к остальным вещам и чудом уцелели, а недавно я первый раз прочитала их от начала до конца…

– Вы плакали?

– Не то чтобы плакала… Нельзя так, человек же… А когда до такого доходит, это никуда не годится.

– Если с тех пор десять лет прошло, наверное, он уже умер. А тетради вам отправил, должно быть, в знак благодарности. В записях он кое-где преувеличивает, но вы с ним, похоже, здорово намаялись. Если все написанное здесь правда, будь я его другом, вероятно, сам отправил бы его в лечебницу для душевнобольных.

– Это его отец виноват, – бесстрастно произнесла она. – Ё-тян, которого мы знали, был такой покладистый и внимательный, если бы еще и не пил – нет, даже пусть бы пил… Славный был мальчик, совсем как божество.