Человек-пистолет

Тут же в галерее, переодевшись в полувоенные комбинезоны, мы приступили к физической разминке. Тем временем майор вышел и вернулся, неся в каждой руке по учебному автомату со складным прикладом (в десантном варианте). Последний раз я держал в руках автомат на стрельбах в военных лагерях после института… Вдобавок майор принес еще два штык-ножа и примкнул их к стволам.

Около двух часов мы с Комом отрабатывали приемы рукопашного боя с применением оружия, которыми Ком владел виртуозно. Он учил меня увертываться от прямых и хитрых боковых ударов штыком, отражать нападение из любого, даже самого неудобного положения, выбивать из рук противника оружие ногой или при помощи своего автомата, искусно уклоняться от линии огня… В узком пространстве галереи все движения были весьма затруднены, но это как раз вынуждало максимально напрягать внимание и особенно четко и быстро реагировать на каждое движение противника… Выполняя перекаты, применяющиеся для выхода из-под обстрела, я чувствовал саднящую боль от едва начавшей заживать, а теперь снова растравленной раны, которую мне удружил Сэшеа, и старался не думать о том, что рана, вероятно, снова закровоточит, и тогда — пропали еще одни мои трусы, — что подумает Лора… Майор с удовольствием наблюдал за нашими занятиями. Он сидел на стуле.

— О так, сынки… О так…

Затем, пока я отдыхал, Ком и майор притащили специально сколоченный шит в виде человеческого силуэта и установили в конце галереи.

— Ты в детстве увлекался метанием ножа — спросил меня Ком.

— Еще как увлекался! — ответил я. — Я метал его лучше всех во дворе!

Ком взял свою шинель, что-то проворно извлек из рукавов и из-за отворотов и, подойдя ко мне, показал четыре остро заточенных металлических стержня величиной с ладонь.

— Ну, попробуй, — предложил он, протянув мне один стержень. Я взвесил стержень в руке и определил центр тяжести.

— С какого расстояния — спросил я.

— С какого хочешь…

Я отошел от щита на несколько шагов, примерился и сделал бросок. Стержень ударился в щит под косым углом, спружинив и выломав щепку, отскочил со звоном на бетонный пол. Я поднял его и повторил бросок. На этот раз стержень кое-как застрял в щите.

— Ну как? — поинтересовался я у Кома.

— Неплохо, сынок, — ответил вместо него майор, — но ведь в боевой ситуации второй попытки у тебя может и не быть.

Ком отмерил от мишени пятнадцать шагов и, обращаясь ко мне, сказал:

— Голова. Горло. Сердце. — И тут же один за другим крепко вбил в щит три стержня точно в указанные места.

Я уже не изумлялся своеобразному мастерству Кома… Но мне вдруг вообразилось: а что если бы это были моя олова, мое горло, мое сердце?..

— Оценка — отлично, — сказал майор.

Остаток занятия мы упражнялись в метании этих зверских стержней, а также обращению с ними в рукопашном бою. С непривычки у меня заломило натруженное плечо. Ком велел сесть и тщательно размассировал мне плечевой сустав.

После «занятия» майор принес ветошь и смазку, и мы принялись чистить, как и полагается после стрельб, мелкокалиберные винтовку и пистолет, а заодно автоматы и штыки-ножи. Пока мы приводили в порядок «материальную часть», майор вскипятил воду в электрическом чайнике, заварил чай и расставил стаканы.

За чаем отставной майор привычно излагал свои умеренно диссидентские убеждения. Он, как говорится, не уважал властей, видел во всех действиях и мерах правительства одни только глупости — все нуждалось в переменах, все было плохо, все шло прахом…

— От тоже член организации? — спросил я Кома, когда мы вышли из школы и Ком провожал меня обратно к вокзалу.

— Какой организации? — удивился он.

— Ну или как это называется Организация Подполье Партия? В общем эта ваша система служения великому делу… А?..

Про себя я думал: «Просто в голове не укладывается, что в наше время может существовать какое-то подполье!.. Это уже где-то рядом с масонским бредом и манией преследования Сэшеа. Маразм! Маразм!..»

— Это НИКАК не называется, — сказал Ком.

Мне показалось, что он всячески старается уклониться от прямого ответа, прикидываясь непонимающим, отмалчиваясь, но я не оставлял попыток вытянуть из него что-то более определенное.

— Я же тебе все объяснял, — начал раздражаться Ком. — Еще когда мы с тобой поклялись друг другу пожертвовать собой для борьбы за справедливость, как когда-то Герцен и Огарев во времена своей юности…

— Что-что?! — изумился я.

— Ну это же известный эпизод!.. На Воробьевых горах на виду у всей Москвы они поклялись отдать себя избранной ими борьбе с самодержавием… Неужели не помнишь?

— Нет, почему — припоминаю… А мы, значит, по их примеру и подобию… Это я понимаю. Но хотелось бы все-таки как-то отчетливее представить себе конкретно нашу систему!..

— Самая простая система, — твердил Ком. — Самая простая… Я своей жизнью отвечаю перед тобой и делом, а ты своей — передо мной и делом! И каждый, кто к нам присоединяется, должен взять на себя такое же обязательство.

— Значит, все-таки некая организация существует? Некое сообщество? — спросил я. — Некая группа людей?

— Просто — честные люди, — пространно ответил Ком.

— И это никак не называется?

— Никак. Какой толк в названиях?

— Ясно, — кивнул я, хотя в голове у меня еще больше все запуталось.

— Что плечо — болит? — заботливо спросил Ком, меняя тему.

(До плеча ли мне было!)

— А почему ты сегодня не спрашиваешь, как развиваются мои отношения с Жанкой? — задиристо поинтересовался я. — Или моя нравственность тебя больше не беспокоит?

— Мне кажется, тебе удалось обуздать себя. Разве нет?

— С твоей помощью, с твоей помощью… А вот как Жанка — обуздает себя? А?..

Ком ничего не сказал, проводил меня до вокзала и усадил в поезд.

— Послушай, — спохватился я, когда мы прощались, — я добросовестно вникал в твои выписки из Ленина, но так и не смог понять, какой главный вывод следует из них… Может быть, я вообще не гожусь для служения великому делу? Может быть, ты зря со мной возишься? — с некоторой надеждой спрашивал я.

Я стоял в тамбуре, а Ком на перроне. Двери зашипели закрываясь, но Ком поставил ногу и придержал одну половинку дверей. — Не смог понять? — задумчиво переспросил он.

— Прямо-таки не в состоянии! — заверил я.

— Ну, а то, что социалистическое Отечество в опасности — ты это понимаешь?

— Это я понимаю, но…

— Значит, главное ты понимаешь! — успокоил меня Ком.

Он убрал ногу, и двери с грохотом сомкнулись. Я провожал глазами ускоряющуюся платформу, Кома, фонари и ей-богу не знал, радоваться мне своей принадлежности к никак не именуемой общности «честных людей» или нет, так же как и своему пониманию того, что «социалистическое Отечество в опасности»…