Человек-тело

Даже не верится, но это факт. Вика знает наизусть рукопись, которой не могла видеть, поскольку рукопись была изничтожена до ее рождения. Теперь я понимаю, что все мои прошлые попытки оправдать то, что происходит со мной, суть хватание за соломинку. Я тону. Тону в чем-то неизвестном, темном, безмерно большом.

Безумие — прежде всего приходит мысль. Уже несколько месяцев я живу в пространстве какой-то галлюцинации, но не отдаю себе в этом отчета.

Когда оно началось, с чего? Листаю свой дневник и пытаюсь найти отправную точку, тот миг, когда я был еще здоров, и записи соответствовали происходящему.

Вероятно, Вика, в своем первоначальном варианте, все же была. Да, я нашел на общественном балконе девочку с Венеры. Да, я сочинил об этом рассказ, преобразующей мою реальность. Затем написал второй, уже документальный рассказ. Далее, через полгода, снова вернулся к этой тетради и записал текущие события. Может быть, именно в этом месте я и попал в другой, галлюциногенный мир? И что со мной на самом деле происходит сейчас? Может быть, ничего этого нет — ни ноутбука, который принесла Вика, ни Вики самой, а я, например, лежу в больнице, умираю, сознание покидает меня и пытается выстроить новую, желанную реальность. Как в каком-нибудь типичном романе стиля лохотрон: автор не желает сообщать читателю одну незначительную подробность из жизни своего героя, а именно, что герой уже умер и весь этот роман представляет собой его предсмертную галлюцинацию.

М-да… Это совсем другой роман. Я жив, я есть, вот моя тетрадь. Из которой, между прочим, почему-то вырвана страница.

Это уже новый, параллельный сюжет. Кроме Вики, конечно, никто не мог этого сделать. И сделала она это не позднее месяца назад, потому что именно тогда я перепрятал тетрадь. Вопрос: для чего она это сделала?

Странно. В конце очередной страницы запись:

Ну, а что дальше?

Потом рваные остатки у корешка. Наверху следующей страницы я написал:

Вышеизложенное — всего лишь мечты, которые посещают меня всю жизнь, с тех пор как я стал владельцем этого умопомрачительного предмета.

Какого предмета? Что было написано на вырванной странице? Зачем она ее вырвала? На всякий случай отметил это место, может быть, вспомню когда-нибудь.

Или нет. Не хочу недомолвок с нею. Ведь Вика — единственный близкий мне человек. Просто спрошу ее завтра — и о том, и о другом. Почему вырвала страницу и откуда взяла текст сожженного рассказа.

Вспоминается графоман Тюльпанов. Вот же оно. Вот когда все это началось:

«Уходя на свою государственную службу, моя добросовестная сиделка бросила мне на одеяло книжку — роман некоего Виталия Тюльпанова, который я с маниакальным омерзением…»

И почему это я принимаю некие якобы знаки в книгах как должное, будто так на самом деле может быть?

Ведь поначалу я сам предположил, что все это было лишь похмельной галлюцинацией. В таком случае, похмелье явно затянулось, более чем на полгода…

Квартира героя, подробно описанная, как всегда у этих авторов, которые путают прозу со школьным сочинением, слишком уж напоминает мою — не эту, а ту, на Трубной, за аренду которой я и живу, спасибо родителям… Даже не так, не напоминает — этот Тюльпанов просто-напросто описал именно мою квартиру, один в один.

Вот, нахожу это место…

«Пожилой художник обитал на одной из шумных центральных улиц столицы, в старом доме, построенном еще в сталинском стиле. Попав в эту шикарную квартиру, вы сперва оказывались в просторном холле, откуда три двери вели в три обширные комнаты и т. д.»

Вижу какого-то жалкого провинциала, обалдевшего от Москвы, злобного и завистливого, мечтающего о красивой жизни. Который проговаривается, употребляя слова типа «столица» и «шикарный». Который не понимает, что «пожилой художник» — пошленько, а «обитал» — таки вообще омерзительно, плюс еще забывает между слов совершенно лишнее слово…

Гм. Выдуманный номер этой квартиры совпадает с номером моей теперешней. А вот и фрагмент моего телефона — пять цифр подряд — автор приводит сумму гонорара, полученного его злосчастным художником. Художник почему-то мой тезка по отчеству — тоже Васильевич. Женщину, которую он убил и порезал на куски зовут Анна, как мою первую жену… Нет нужды продолжать: иначе придется пересказывать Тюльпанова сплошняком.

Осознав все это, я испытал приступ ярости. Пока разогревался компьютер, я разминал пальцы и шевелил губами, нашептывая будущие гневные слова. Письмо складывалось примерно так:

«Скажи-ка мне, ты, мерзкий графоман, откуда ты знаешь подробности моей жизни, такие, каких не может знать никто, даже моя первая жена? Как, каким таким тайным аппаратом ты проник в мои мысли, мои фантазии?

Первое. Ты, своим ублюдьим языком описываешь мою старую квартиру — так, будто бы бывал в ней.

Второе. Ты в своих часто употребляемых числах, как всегда это вы делаете, чтобы показаться убедительными, приводишь числа, которые знаю только я, которые только для меня имеют значение.

И, наконец, последнее, самое главное. Кто ты такой, ублюдок, если ты живописал мои фантазии, о которых я не рассказывал ни одной живой душе? Фантазии о мясорубке, именно касательно моей первой жены, которая, впрочем, не первая, а именно и есть — жена, поскольку по закону мы не разведены… Правда, я тебе уже рассказывал эту историю…»

Впрочем, это всего лишь мой эмоциональный черновик. Набирая текст из тетради в компьютер, я изрядно смягчил его, примерно так:

«Уважаемый г-н Тюльпанов! Я много думал последние дни о той странной связи, которая существует между нами.

Первое… И т. д. — также более мягко».

Никакого ответа я от г-на Тюльпанова не получил.

2

— На днях моя милая девочка читала мне один мой старый рассказ, — осторожно начал я, когда мы, позанимавшись утренними упражнениями, расслаблено возлежали на нашем брачном ложе.

— Действительно очень хороший рассказ. Зря ты его сжег.

— Это любопытно, — сказал я. — И как же моя шустрая рыбка могла его прочитать, если я его сжег?

— Очень просто. Ты сжег беловую рукопись, а я нашла черновик.

— Вот оно что. А откуда же моя девочка узнала, что я его сжег?

— Да ты сам мне и сказал. Неужто не помнишь?

— Помню, конечно. Это я так, придуриваюсь, извини.

Вот как все просто объяснилось. Старческий маразм и провалы памяти. Теперь второй вопрос, менее существенный: