Человек

— Да, меня эта мысль поразила. Неужели же, Харлампий Харитонович, в душе каждый вор?

— Наивный ты, Степан, человек. Кто-то крадёт чужую жену, кто-то деньги доверчивых вкладчиков, кто-то чужую рукопись. Все люди — воры. Нет такого, который хоть раз да не украл. Конечно, вор вору рознь. Есть такие, что с жиру бесятся, из баловства крадут у нищей слепой старухи последнюю копейку из кошелька. По мне, так их ворами считать нельзя — обыкновенная крыса. Таким надо в ту же секунду головы отрывать. Только так. Настоящий, уважающий себя вор, выбирает себе, как правило, достойного противника. Жизнь интересна лишь тогда, когда на карту поставлено всё. Вот тогда весело.

Говорил Матыгин громко, с пафосом, явно рассчитывая на публику. И сидевшие в камере воры, слышавшие то, о чём он говорит, как бы поддерживая его, согласно кивали головами.

Ночью Скокову не спалось, он мысленно продолжал диалог с Харлампием Харитоновичем.

«Но если подумать. — рассуждал Скоков. — Никто не станет работать, сеять хлеб, затем его убирать, выпекать булки, все будут воровать. Умрём с голоду. Скажешь ему, а у него на всё ответ готов. Скажет: не умрём. Изучай классику. Что Пушкин писал в своих маленьких трагедиях? Что там Моцарт у него говорит? „Нас мало избранных, счастливцев праздных“. Скажешь, что смущает тюрьма. Что я в ней задыхаюсь. Ответит: в тюрьме сидели все лучшие люди земли и даже Иисус Христос. Кто не был в тюрьме, тот зря прожил жизнь, тот не знает её изнанки, не может ни о чём судить правильно. Тюрьма — школа жизни. Надо просто научиться философски относиться к ней».

За размышлениями Скоков не заметил, как с ним заговорил не вымышленный, а что ни на есть настоящий Матыгин, которому в эту ночь тоже не спалось.

— Чем я от тебя отличаюсь? — тихо спросил он.

— Вы, Харлампий Харитонович, авторитетный вор, а я молодой, начинающий, — испуганный столь неожиданным появлением своего давешнего собеседника, ответил Скоков.

— Нет, Стёпка, я не об этом. Говоришь, что любишь воровать? Это не хорошо. Действительно, похоже на болезнь. Смотри, не стань в лагере крысой. У тебя и так всё будет, но ты из-за этой болезненной привычки можешь начать лазить по тумбочкам. За это сразу лопатой голову отрубят. Это тебе моё предостережение. Я же от тебя, как раз, тем и отличаюсь, что воровать не любил, не хотел и более того, мне делать это было противно. А воровать стал из-за нужды, да и окружение заставило, не оставив выбора. Родился я в тюрьме, за колючкой, и рос среди воров. Мать замёрзла на этапе, отец погиб в сучьей войне. Жизнь была тяжёлая, послевоенная, очистки картофельные и те за счастье было поесть. Я потом в лагерях многого насмотрелся, ели при мне от голода и мышей живьём и тараканов, но всё одно с той нуждой, с тем голодом послевоенным ничто не сравниться. Тётка в очереди за хлебом стояла, а дома, у меня на руках, брат от голода умирал и всё просил «хлебушка». Я побежал, сказал, что он доходит, тётку без очереди пропустили карточки отоварить, но не успела. Так и не дождался он нас, братишка Юра. Так-то вот. Ты, Степан, как отсидишь свой срок, давай, больше не воруй. Иди, лечись, устраивайся на завод и обязательно женись. Пойдёшь в церковь, помолишься, покаешься, и Бог тебя простит. Даст сладкие слёзы раскаяния, и станешь ты жить счастливо. Жить так, как живут сотни тысяч других, трудом рук своих, поливая потом святую русскую землю. А мне уже всё, поздно. Жизнь зря прошла. Пропала жизнь впустую. Родятся дети, ты их не бей, не кричи на них. Воспитывай в любви. Жене помогай. А за меня, как выйдешь, если не забудешь, в Храме свечку поставь.

Долго в ту ночь не мог заснуть Скоков, ворочался с боку на бок, обдумывая последние слова сказанные Харлампием Харитоновичем. Не спал и Матыгин, нервно куря одну папиросу за другой, вспоминая юность, того старого вора на пересылке, который предостерегал его, Харламку, от соблазнов жизни воровской.

Солгал он сегодня Степану, что не было выбора. Всегда, сколько помнил себя, стоял он на перекрёстке двух дорог и всегда-то, по привычке ли или по слабости сворачивал на знакомую, проторенную. Хотел, очень хотел, но не получалось начать новую, честную жизнь, не смог завязать. Какая она будет, жизнь у Стёпки, те ли слова он нашёл для убеждения, да и мог ли он, всей своей жизнью утверждавший обратное, наставить мальчишку на праведный путь. Вот что мучило воровского авторитета на заре нарождающегося дня. И, пока эти терзания не оставляли его, он верил, он надеялся на то, что представится и ему ещё одна возможность для выбора, которую — то он не упустит.

25.02. 2000г.