Человек
Шрифт:
— Любимый, хватит пить. Ты склонен к алкоголизму.
— А тебе, любимая, — сказал я, — хватит говорить с подругами по телефону. Ты склонна к болтливости. Сможешь удержаться, не болтать часами, слово даю, и капли в рот не возьму.
— И сколько удерживаться?
— Всего одну неделю. Позвони подругам, объясни. Скажи: «Недельку потерпите. Любимый зарекается навсегда бросить пить». Подруги, надеюсь, поймут.
— Не хочу никаких «слово даю», потому что все это несерьезно. Ведь на самом же деле не выдержишь.
— Ты, сплетнезависимая, бесхарактерная, — закричал я в исступлении, — обвиняешь меня в том,
— Ты законченный алкоголик, — закричала, не выдержав, Уля. — Ты и одного дня не выдержишь. У тебя же интоксикация начнется. Понос, рвота, пятое-десятое.
— Тебе же лучше, выиграешь пари. С меня, проигравшего, норковая шуба.
— У меня есть норковая шуба.
— Тогда соболья. А если проиграешь, то получишь ремнем по мягкому месту и пойдешь сама, купишь мне ящик водки. И станешь слушаться беспрекословно. Но, ты же не проиграешь. Чего тебе бояться?
И ударили по рукам. Заключили пари, забыв о том, что главная опасность не в самих идеях, а в их искажении. Идея была хорошая. Через соперничество, побороть в себе пагубные привычки. Мне — изжить то, что Ульяну раздражало. А Ульяне — справиться с тем, что меня доводило до белого каления.
Оставлю за скобками описание нашей жизни в течение этого месяца. Скажу только, что и я, и Ульяна оказались людьми с поразительной силой воли. Можно было бы сказать, «победила дружба», или «никто не победил, остались при своих». Но, это не так.
«При своих» не остались. За этот месяц изменились и я, и она. А о «дружбе», даже простой, человеческой, — и речи идти не могло, какая уж тут «победа».
Не победили мы, а проиграли. Вместо того, чтобы поборов в себе все плохое, стать лучше, стать желаннее друг для друга, — стали врагами. Из «любимых» сделались «сожителями», тихо ненавидящими друг друга. Вот, до чего все эти «принципы», эти споры доводят.
Певица
Галина Красина, она же Галка, Галчонок, была певицей Москонцерта. Постоянно что-то напевала. Пела и на сцене, и в дyше, и, когда ела и, не поверите, даже, когда спала.
Мы с ней познакомились двадцать девятого марта. С неба падал мокрый снег, затем пошел дождь. Дул ветер, под ногами была грязная жижа, лужи. То и дело приходилось шарахаться от машин, чтобы не окатили грязью из-под колес. Улицы были пустынны, а мы с ней гуляли. Я Галке показывал спектакль на пальцах, говорил, меняя голоса, за вымышленных, тут же на ходу придуманных героев, и она заливалась чистым девичьим смехом. Казалось, часами этот спектакль смотреть могла.
Промокли до нитки, замерзли, но были счастливы. Удивительный, прекрасный был день. Шапка моя меховая, отяжелела, весить стала, должно быть, килограмм двадцать, вид у меня был смешной и нелепый.
Любили друг друга, нам хорошо было вместе. А, потом, как это бывает, поссорились из-за какой-то мелочи, уже и не вспомню, из-за чего. И понеслось: «Предатель!», «Враг!», « Иуда!». А ведь до этого говорила и такую фразу: «Если тебе
понадобится когда-нибудь моя жизнь, то приди и возьми ее».Поссориться-то мы с ней поссорились, а вот оторваться друг от друга долго еще не могли. И, конечно же, всякий раз после бурных объятий мы начинали выяснять отношения, докапываться, кто из нас больше виноват.
— Послушай, — говорил я, — не ты меня с женщиной, а я тебя застал с мужчиной в нашей постели. Да, ты же мне еще и претензии какие-то предъявляешь.
— Вот именно — застал. Я свою связь не демонстрировала. Да, лучше бы и сам спал с кем-то втихаря, а между нами было б так, как было.
После ссоры она уже не заботилась о том, чтобы в моих глазах выглядеть честной и верной. Мы с ее сожителем поменялись местами. Я из жениха сделался «залеткой», с которым можно не церемонясь обсуждать все и говорить обо всем, включая женские болезни, а сожитель стал претендентом на замужество, женихом. Она с ним осторожничала, маскировалась, уверяла его в том, что верна только ему, а со мной покончено. Я в прошлом.
А на деле же было не так. Безобразничали за его спиной. И зеркальная случилась ситуация. Он заходит с цветами, с шампанским, не исключено, что уже и обручальные кольца купил, хотел сказать «главное» слово. А, мы с ней в постели, в костюмах Адама и Евы.
Кто виноват? Что делать? Оставил я их разбираться, и больше Гальке не звонил. И она не беспокоила. Так, что даже и не знаю, чем у них все кончилось.
Знаю точно, что поет.
Первое декабря
Он так много мечтал о ней, а случилось всё буднично. Лежал с ней рядом и не мог заснуть. Она проснулась, посмотрела сонными глазами, и сказала:
— Спи, будешь завтра носом клевать.
И снова заснула.
«Это конец любви. — Подумал он. — Ни что уже не вернёт её поэзию и красоту».
Лежать рядом становилось нестерпимо. Он приподнялся на локтях, и потянулся за вещами.
«Почему всё так нелепо закончилось? — Терзал он себя и приговаривал. — Грустно терять самое дорогое».
Он рассматривал дверь, обои, потолок. Смотрел в сторону окна, на свои руки в темноте — всё было другим. И сам он теперь был другим.
Подходя к окну, поёжился и решил, что уйдёт через пару минут, не прощаясь, воспользовавшись тем, что хозяйка дома спит.
Но, не ушёл. Простоял всю оставшуюся ночь у окна. Утром прилетели снегири, толстые, холёные, с красными грудками и сидели на голых ветках гордые, самоуверенные. Городские воробьи поглядывали на них с растерянностью.
— Сегодня первое декабря. — Сказала она, подходя и, прижимаясь к его спине.
— Ну, и что?
— Девушка любит, и любовь даёт ей право на дерзость. Глядя на супруга, мирно засыпает она, но сон у неё чуткий. Чего хотела она? Хотела принадлежать ему. А ещё, что бы он принадлежал ей. Что бы был общий дом, общий стол и общее ложе. Что бы лобзал он её лобзанием уст своих.
— Хочешь замуж?
— Как всякая смертная.
— Зачем?
— Супруга имеет право на честь.
— Предпочитаешь быть чтимой, но не любимой?
— А, хотя бы и так.
— Великое дело любовь. Хорошо, когда кроме чести называться женой у супруги есть любовь мужа.