Человек
Шрифт:
— Кто ж спорит. — Грустно сказала она и заплакала.
Первый учитель
Я рано стал интересоваться тем, каким образом дети появляются на свет. Не было сестрёнки, и вдруг появилась. Как? Откуда?
Спросил отца, он ответил: «подрастёшь, узнаешь». У него на все мои важные вопросы была одна и та же отговорка. Спросил об этом у тётки, она улыбнулась, и уклонилась от ответа. К матери я так пристал, что оставить меня без ответа она просто не могла. И она всё подробно рассказала.
В тот же день я, как профессор студентам, рассказывал дворовой ребятне о том, каким образом дети появляются на свет. Меня слушали с открытыми ртами. Я говорил:
—
Рассказывая такие важные взрослые тайны, я ни как не ожидал, что буду поднят на смех. Сверстники, сидевшие на скамейке с открытыми ртами, конечно, не смеялись. Смеялась соседка, Зинка Шалункова, незаметно подкравшаяся ко мне со спины, и всё слышавшая.
Зинка была разбитной девчонкой с носом, усыпанным конопушками и рыжими, как огонь, волосами. Она была старше меня на пять лет, но у неё под кроватью всё ещё стоял детский ночной горшок. На мой прямой вопрос: «Зачем тебе горшок?». Она, не смущаясь, ответила: «Если ночью проснусь, чтобы не бегать в туалет. Далеко и страшно».
Я по ночам спал, и ни в туалет, ни, тем более, в горшок не ходил. Но, подумав, согласился с тем, что коль скоро она по ночам встаёт, то ей, возможно, без горшка не обойтись. Хотя применительно к себе это казалось непонятным и позорным. Мне стукнуло уже пять лет, и я совсем забыл то время, когда пользовался горшком. Казалось, это было давным-давно, и не со мной. А тут, такая кобыла, ходит уже не первый год в школу, а всё ведёт себя, как маленькая.
Эта Зинка, поднявшая на смех мою версию с семечкой, долго объясняла, что даже в белых резиновых перчатках резать живот человеку нельзя, что у него там желудок, кишки (я думал, пустое место), и что дети появляются на свет совершенно иначе.
Она популярно объяснила мне и всем присутствующим, откуда на свет выходят дети и каким образом зарождаются. Много спорного, нелепого и неприличного было в её рассказе. Мы отказывались ей верить.
Уверяла, что мой отец и моя мама, для того, что бы я появился на свет, занимались такими глупостями, за которые в нашем детском саду им непременно бы натёрли мылом глаза и поставили бы без трусов на подоконник. Так воспитатели у нас наказывали непослушных.
Слушая Зинку, я краснел, плевался и после того, как она закончила своё выступление, решил, что не буду ей верить, а буду придерживаться версии с семечкой.
Родителям о новой гипотезе ничего не сказал. Я тогда уже знал, что можно говорить, а что нет. Соседку, так и запомнил, как первого учителя.
Перекрёсток
В одной из тюремных камер, на пересылке, чудесным образом сошлись пути, форточника, Степки Скокова, юноши восемнадцати лет, попавшегося в руки правосудия впервые и пятидесятилетнего вора в законе Харлампия Харитоновича Матыгина, который практически всю свою сознательную жизнь провёл за решёткой. Между ними состоялся разговор.
— Извините, за дерзость, Харлампий Харитонович, — еле слышно начал Стёпка. — Я не решился бы к вам лезть, но, боюсь, разойдутся вскоре наши дорожки, а если и сведёт судьба, то вокруг вас будет свита. Запросто не подойдёшь. Я же, сколько живу на свете, не видел человека умнее и справедливее, чем вы.
— Не тяни, — перебил Матыгин.
— Хочу задать принципиальный вопрос.
— Задавай.
— Разрешите мои недоумения. Сегодня ночью приснился сон, что попал я в далёкое будущее. Там, узнав о моей статье, сказали, что ни судов, ни приговоров не будет. И, направили в санаторий. Уверяли, что воровство не является преступлением и что их науке будущего давным давно известна эта болезнь. Обещали сделать укол, после которого мне не захочется воровать. Какой-то профессор
в очках, с огромной седой бородой, рассказывал о своей диссертации. Пытался втолковать, что крадут только те люди, у которых имеются нарушения на генетическом уровне. Не то слишком много хромосом, не то слишком мало ритроцитов.— Эритроцитов, — поправил Матыгин. — Чего задумался? Говори, я слушаю.
— Я не понял профессора и не поверил ему. Но, как только они мне сделали укол, я сразу же внутренне переменился. Появилась какая-то неутолимая жажда к созидательному труду. Захотелось встать к токарному станку и точить болванку, наблюдая за тем, как вьётся радужными кольцами стружка, и появляется деталь. И они поставили меня к станку. Я работал и испытывал наслаждение от своего труда. От того, что делаю общественно-полезную работу, являюсь одним из миллионов честных тружеников. Был горд сознанием того, что вношу свой вклад, свою частичку в то общее большое дело, которому и названия нет, но ради которого я готов работать день и ночь. Готов умереть.
— Смотрю, после этого кошмара, у тебя до сих пор голова трухой набита, — раздражённо сказал вор. — Ну, и что ты хотел спросить?
— Вот, проснулся и стал думать о том, для чего мне всё это снилось? И возможно ли это?
— Что именно?
— Ну, что делают укол и перестаёшь воровать. Ведь я во время кражи испытываю такие острые ощущения, такое наслаждение, какое не испытываю ни от чего другого. Однако ж, сосед мой, Толя — алкоголик, испытывал примерно то же самое от спиртного, а вот лечили же его и вылечили. Теперь не пьёт. Может, в будущем, действительно изобретут что-то такое, что будет лишать меня этого наслаждения, а точнее этой потребности его испытывать и наоборот, будет пробуждать во мне, как в этом сне, гражданское чувство причастности к общему делу. Тягу к общественно-полезному труду, на благо других. А? Как вы считаете, Харлампий Харитонович, может такое быть?
— Не может. И мой тебе совет. Никому никогда ни здесь, ни на зоне не рассказывай свои бредовые сны. Запомни раз и навсегда. Воровство — это не болезнь. Строгого определения тому, что есть такое, на самом деле, воровство, просто не существует. Для нашего народа, на данный момент, это просто образ жизни. Условия необходимые для выживания. Коммунисты семьдесят лет делали людям уколы и ставили их к станку, научили нести с трибун тот самый бред про общественно-полезный труд, точить болванки, но воровать они людей так и не отучили. Возьмём Сталина, тот расстреливал миллионами, но человека изменить и ему не удалось. Потребность воровать у человека в крови. Она есть в каждом. Но, у большинства всё это в зачаточном состоянии, совершенно не развито, заглушено сказками о совести, страхом понести наказание. Как только объявят, что за воровство человек не несёт уголовное наказание, люди разворуют не то что землю, но и вселенную. И, никакие уколы не помогут. Так, что не верь, Степан, кошмарным снам.
— Так всё же, что такое воровство?
— В нашем с тобой случае, Стёпа, это профессия. Осознанная необходимость. Даже более, чем просто профессия, это идеология. Ты пойми, идёт постоянная война между государством и личностью, и в свою очередь война между этими самыми личностями. Тут, кто кого. Каждый за себя. Есть, конечно, в этой жизни и настоящие друзья, не те хлебные, которые, как ты правильно подметил, станут окружать меня на зоне ради своей выгоды, а такие что готовы жизнь за тебя отдать. Вот они-то и составляют то настоящее воровское братство, ради которого можно и нужно жить. Хорошенько запомни одно. Вор — это аристократ, это король уголовного мира. Не смей и думать о том, чтобы встать к станку. Там, где ты будешь сидеть, за тебя будут работать другие. Нас слишком мало, чтобы разбрасываться. Я пошлю с этапом весточку и тебя повсюду, куда б не пригнали, примут как своего. И запомни ещё вот что. У тебя богатый внутренний мир, наивная и чистая душа. Спрячь всё это, затаись, не показывай на зоне никому этих сокровищ. Не поймут. Самые лучшие движения души примут за слабость. И не сомневайся в идее, в том что принадлежишь к высшей касте. Ведь только подумай, какую смелость, какое мужество надо иметь, чтобы бросить вызов общественному мнению. А ты наплевал на них. Ты им бросил в лицо перчатку. Этим гордись. Ну? Что опять голову повесил?