Чем звезды обязаны ночи

В палате кровать и стул. На кровати крошечная фигурка, опутанная проводами, как хрупкая статуэтка, а сами провода ведут к экрану, на котором вьются зеленые змейки. И на стуле съежившаяся Гвен в коконе своего страха.

32

На кухне тишина. Слышно только шипение газа под сковородой.

– Нин… – бормочу я сдавленным от волнения голосом.

Пейо поднимает голову. Он не слышал, как я вошла.

– Они оставили ее на ночь… Она под наблюдением, врачи проведут обследование…

Фраза тонет в моих слезах. Не говоря ни слова, он гасит огонь под сковородой. Подходит ко мне и обнимает. Я даю волю слезам, уткнувшись ему в грудь. Сотрясаюсь в рыданиях от беспомощности и гнева. Я не способна ни о чем думать, снова и снова упираясь в единственную мысль, которая вертится у меня в голове: как им помочь?

Медленным шагом он направляется в гостиную. Наливает нам по стакану виски, который мы оба выпиваем залпом, глядя в пустоту, не чокаясь ни за чье здоровье – и уж тем более не за удачу. Карты оказались краплеными. Наша малышка взята в заложницы. И все разноцветные улитки мира не могут раскрасить ту серую пелену, которая накрыла нас.

– Ты голодна?

Я пожимаю плечами. За окном встает солнце, заливая Пиренеи золотым сиянием. Вскоре Пейо возвращается с кофе, свежим хлебом и яичницей-болтуньей. На столе книга Ромена Гари. Я ее листаю. Некоторые страницы загнуты. Отдельные строчки подчеркнуты, кое-где стоят отметки на полях.

– «Мечты, когда стареют, непременно становятся кошмарами», – читаю я вслух.

Он ничего не говорит. Только забирает у меня книгу. Я снова думаю о старушке Поль, о ласточках, которым он читал стихи в мастерской, когда был маленьким. Я не читала Ромена Гари и училась не особо прилежно. Я смущаюсь и пытаюсь это скрыть, сменив тему.

– Как ты здесь оказался? – спрашиваю я.

Вгрызаюсь в тартинку с вареньем. Букет вкусов взрывается у меня во рту. Горьковатая сладость абрикосов подчеркнута каплей лаванды и…

– Это долгая история… – бурчит он, глядя в сторону.

Вдали слышен глухой шум, гонят стадо на пастбище.

– И как твою «историю» звали?

Он мрачнеет. Наливает нам по второму стакану виски и проглатывает свой одним махом.

– Сибилла.

Роми слушает, забившись поглубже в кресло, дым сигареты мягко плывет у нее над головой. Она начинает напевать песню Шарля Трене, в которую Борис Виан внес печальную ностальгию. Ее хрипловатый голос плывет в зябком утреннем воздухе.

Что осталось от нашей любви, Что осталось от тех прекрасных дней…

Слушая ее, я согреваюсь.

– Почему ты улыбаешься? – подозрительно спрашивает Пейо.

– Просто так, извини.

Когда Роми умерла, она оставила не письмо, а фотографию, как в той самой песне. На ней она позирует, сидя на табурете в вечернем платье. Тюлевые складки вокруг нее образуют подобие венчика цветка. Ее руки лежат на клавиатуре рояля, темного и элегантного. Она улыбается и словно светится. Сколько ей там лет? Двадцать? На оборотной стороне всего несколько слов: «Я всегда буду рядом». К фотографии прилагалась виниловая пластинка Бориса Виана, которую я больше никогда не могла слушать без слез. «Что осталось от нашей любви?..» Я снова вижу ее на сцене кабаре. В эти моменты она озарялась. Болезнь больше не имела над ней власти. Она освобождалась от самой себя. От своих призраков.

А Пейо? У него тоже есть призраки? Да, судя по его вечной меланхолии. Куда делась Сибилла? Что осталось от их любви?

Не отрывая глаз от своего стакана, с отстраненным лицом Пейо рассказывает.

Разгар дня. Вагон второго класса поезда, идущего на юг. Невысокая блондинка с серыми глазами читает книжку стихов Верлена. И выходит из поезда с его чемоданом. По невнимательности. А может, и нет. Такие недоразумения не происходят случайно – судьба сама позаботилась о том, чтобы они встретились. Она остается с набором его кухонных ножей на руках. Он – с купальниками в рюшечках, которые она собиралась обновить на набережной Круазет в Каннах.

После совершённого обмена оба от души смеются над этой комедией. Значит, он шеф-повар? В то время Пейо был всего лишь подручным в отеле Carlton. Но он не поправляет ее. Они встречаются снова. И больше не расстаются. Сибилла – музыкант. Она разъезжает повсюду со своей виолончелью, которую они таскают по городам и весям и даже однажды переправляют через Ла-Манш. Незамутненное счастье до тех пор, пока…

Пейо замолкает. Встает и исчезает на кухне. Когда я к нему присоединяюсь, он хлопочет вокруг ящика с пестрыми цветами, сжимая в пухлых пальцах большие щипцы. Мне кажется, глаза у него влажно поблескивают.

– Я собрал их вчера вместе с Нин… – глухо говорит он, показывая бутоны, которые аккуратно перебирает.

Нин обожает вертеться рядом с Пейо, когда тот возится на огороде. Вместе они забираются в чащу фруктовых деревьев. Заливают водой мышиные норы. Составляют коллекцию земляных червей.

У меня учащается дыхание.

– На, попробуй.

Он протягивает мне открытую ладонь. Оранжевые лепестки, желтая сердцевина.

– Гвоздика? – спрашиваю я, пока цветок растворяется на языке.

– Бархатцы. Цитрусовый вкус. Идеально для фуа-гра, дичи или гравлакса [10] .

Я люблю, чтобы мои блюда были строгими и завершенными, а он наполняет свои цветом и фактурой, отводя значимое место деталям. Но Пейо ничего не записывает. Его творения исчезают с наступлением ночи. Он готовит по памяти. Воскрешает прошлое и вкус тех блюд, которые ему стряпала старая Поль. Пейо с волнением описывает шепот огня. Аромат овощей, сваренных в печи. А еще – цветы. Бабушка их обожала. Ни одно его блюдо не похоже на другое. Трудно придумать более разные подходы, чем мой и его.

10

Гравлакс – скандинавское блюдо из сырой рыбы (чаще всего лосося) в сухом маринаде.

Вот его щипцы откладывают в сторонку огуречник – маленькие фиолетовые звездочки, изящные и хрупкие. Он кладет одну из них на язык.

– Йодистый вкус. Идеально для устриц.

Конечно, я все это знаю. Но то, с какой бережностью этот гигант расправляет крошечные лепестки, меня трогает.

– У тебя есть дети? – спрашиваю я, позванивая кубиками льда в своем стакане.

Виски согревает меня. Внушает доверие. Трудно поверить, что женщина, задавшая сейчас ему вопрос, – та же самая, которая готова была сжечь его живьем на газовой плите. Что произошло? Мне вспоминается тепло его руки, когда Нин положила улитку в наши сведенные вместе ладони. Нас объединяет привязанность к малышке. И ни он, ни я не заметили приближения той волны откровенности, что вдруг нас захватила. Нин – маяк в нашей ночи.

Я расслабилась. И, очевидно, зашла слишком далеко. Он застывает.

– Извини меня… Я слишком много выпила, а в такие минуты я всегда говорю лишнее… И мне очень жаль, что… ну, что все так получилось.

Я обвожу широким жестом кухню, наше поле битвы.

– Не вижу причин, чтобы мы не могли поладить, – добавляю я. – Я хочу сказать…

Встаю. Протягиваю ему руку.

– Лиз.

Он колеблется.

– Пейо, – отвечает он.

– Очень приятно, Пейо. Рада с тобой познакомиться. Позволь представиться, я шеф-повар из Парижа. У меня есть ресторан «Роми». То есть был. Два месяца назад моя жизнь рухнула. «Мишлен» посетил меня как раз в тот вечер, когда одна клиентка чуть не отравилась моей стряпней. Самое забавное, что повариха, которая готовила ее блюдо, затеяла против меня процесс. Говорят, я не очень уживчива. Уж не знаю, с чего они это взяли… В любом случае вместо того, чтобы приобрести «звезду», я потеряла все разом.