Чем звезды обязаны ночи

Что должно было случиться, то и случилось. За несколько часов бедняжка потеряла все.

– Конец партии, – объявил я.

– Погоди, – ответила она.

С этими словами она запустила руку в карман блузы. Достала связку ключей и бросила нам под нос. Неужели эта немолодая женщина настолько верила в свою удачу, что готова была рискнуть домом? Или она вошла в раж, или была не в себе.

– Мадам, я не думаю, что…

– Не мешай ей играть! – воскликнул один из моих подельников.

И посмотрел на меня с недобрым видом. Я почувствовал, что ветер переменился.

Бросил взгляд на вдову. Что за карту она получила? Если у нее меньше, чем стрит-флеш, ей конец. Ее сосед, старый ловкач с выбитым зубом, повысил ставку. Но сидящая напротив меня вдова Жанно, казалось, не испытывала ни малейшего беспокойства. Больше того, она наслаждалась. На четвертом круге беззубый мужчина выложил на стол каре валетов. Возможно, только что извлеченных из кармана. Молчание. У женщины еще оставался шанс выпутаться. В конце концов не исключено, что у нее на руках великолепная комбинация. Тогда она загребет огромные бабки и докажет нам, что, несмотря на все наши шулерские приемчики, ей удалось нас «сделать». Весь стол следил за ее рукой. В центре стола – ключи. Она покачала головой. И улыбнулась. Широкой улыбкой человека, который никого не боится. Потом театральным жестом положила перед собой две карты.

Тишина повисла в воздухе. Пиратская банда и я сам никак не могли осмыслить происходящее. Ее улыбку. Уверенность. Ключи. И… всего какая-то пара? Она что, сумасшедшая? Беззубый бандит испустил победный вопль. Я жестом велел ему заткнуться. А потом аккуратно выложил перед изумленными зрителями каре тузов. Робин Гуд в стране лжецов.

Позже, когда я провожал вдову, она меня поблагодарила. Видит Бог, она прекрасно провела вечер. Я достал из кармана ключи и протянул ей.

– В следующий раз держитесь подальше от этого жулья, – добавил я, как будто не был одним из них.

Она покачала головой.

– Оставьте эти ключи себе.

Наверно, у меня был довольно глупый вид, потому что она рассмеялась. Потом все объяснила. У нее недавно умер муж, оставив после себя ресторан, кругленькую сумму денег – и свободную женщину.

– Я ждала этого тридцать лет! – сказала она, прикуривая сигарету.

И она решила воспользоваться наследством. Как собственной независимостью, так и золотишком, которое старик прятал у себя под матрацем.

– А как же ключи от ресторана? – спросил я.

Жермена пожала плечами.

– Делайте с ними что хотите! – сказала она.

Все это больше ее не касалось.

35

Я кладу на стол книгу, которую у него одолжила.

– «Жизнь – это молитва, а исполнить ее может только любовь», – цитирую я.

– Ты увлеклась чтением? – спрашивает он.

– Я любопытна. Скажи мне, что ты читаешь, и я скажу, кто ты.

На огне чугунная кастрюля, из которой исходит аромат горячего масла и специй.

– Что ты нам готовишь?

– Нуазет из жареной пиренейской ягнятины, – отвечает он, продолжая распускать соус белым вином. – Фасолевое пюре, соус из сока барашка с кадурским чесноком.

Еще один рецепт старой Поль, магию которой упорно старается воссоздать Пейо.

– Что тебе так нравится в книгах Гари? – спрашиваю я, присаживаясь рядом на высокий табурет.

Он кладет в кастрюлю три очищенных от кожицы помидора и задумывается.

– У него есть и радость, и горе. Что-то вроде светотени, нечто сладко-соленое, и оно поднимает мне настроение в тоскливые дни.

Я обмакиваю ложку в мясной сок, томящийся на маленьком огне.

– Перец, – говорю я, протягивая руку.

Он приподнимает бровь. Передает мне мельницу, явно недовольный, и тоже пробует, обмакнув ложку. Потом кивает.

Блокнот. Ручка. Наверху страницы я пишу: «Нуазет из жареной пиренейской ягнятины». Перечисляю список ингредиентов и подробно излагаю рецепт.

– Что ты делаешь? – ворчит он. – Надо готовить, а не записывать.

– Одно другому не мешает.

Он кладет нож на доску.

– Конечно же, мешает. Когда готовишь, то словно соприкасаешься. С чувствами. С воспоминаниями. Но стоит отложить поварешку и схватиться за карандаш, как этому конец. Почему? Потому что, чтобы записать, нужно посмотреть со стороны, как ты готовишь. И тогда «эго» все портит.

Я в свою очередь беру в руки седло барашка.

– Поспорим?

Следующие два часа мы стряпаем одно и то же блюдо, каждый в своем углу. Сосредоточившись на луковицах, моркови, тимьяне и лавровом листе. Снаружи между тем восходит луна.

– Выйдем? – предлагает он, когда мы заканчиваем.

На газу две кастрюли, стоящие бок о бок, медленно переваривают содержимое. На улице нас охватывает колкий холодок. Запахи природы в сумерках. Последний птичий посвист. Мы садимся лицом к расстилающейся равнине. Пейо достает из кармана пачку сигарет и предлагает мне, прежде чем щелкнуть большим пальцем по колесику зажигалки. Я перехватываю его взгляд на мой ампутированный палец.

– Несчастный случай на кухне, я же тебе говорила.

Устремив глаза на горизонт, на этот раз он ждет продолжения.

– Я стажировалась в «Бреге».

Я глубоко затягиваюсь.

– Единственная женщина в команде. Все началось с шуточек. Потом пошли оскорбления. Летающие через всю кухню кастрюли. Лапы на моих бедрах, похотливые взгляды в раздевалке. Я выбрала Бреге, потому что он был лучшим. Талантливый. «Звездный». Но рядом с ним я пережила кошмарный опыт. В тот год я поняла, что можно бояться мучителя в той же степени, что и восхищаться им. Меня тошнило перед тем, как заступить на смену, такой я испытывала страх. Столько бесчеловечности на кухне самого прекрасного ресторана Парижа – я этого и представить себе не могла.

Я судорожно сглатываю. Мне дорогого стоит воскрешать эти воспоминания.

– Однажды я пережарила морской язык. Бреге схватил сковородку с огня и поставил ее мне на руку.

Я до сих пор порой чувствую запах обожженной плоти, смешанный с вонью пригорелой рыбы.

– «Так ты запомнишь, что нельзя портить продукт», – сказал он. Никто вокруг и не пикнул. А я ответила: «Да, шеф!»

Пейо выпрямляется на стуле, ему явно не по себе. Готова поклясться, он тоже был свидетелем таких выходок. Под предлогом обучения некоторые кухни превращаются в настоящее царство садистов. Опасных. Безумных. И никто об этом не говорит. Никогда.