Чемпионы Черноморского флота

— Бахадур!

Но тут же остановилась, заприметив повязанную голову. Запричитала.

— Что? Что случилось? — была напугана, обнимая алжирца. — Тебя ранили? Коста!

Ну, конечно! Фурия уже обернулась на меня. Смотрела гневно. Не уберёг, видите ли, её любимчика.

— Тамара, ну что ты сразу начинаешь? — пытался я по-хорошему.

— А я еще не начинала! — осадила меня жена. — Что с ним? Как это случилось? И почему ты позволил этому случиться?

— Тома, люди смотрят! — я перешёл на шёпот.

Действительно, чуть ли не вся команда люгера не отказала себе в удовольствии понаблюдать, как славный герой, личный посланец адмирала, которому отдали в услужении их всех с кораблём в придачу, словно школяр стоит и переминается с ноги на ногу перед хрупкой девушкой.

Томе и на это было наплевать. Уже собиралась ответить, как умела, но выручил Бахадур. Мягко схватил её за локоток, повернул к себе.

— Он не виноват, Тамара, — начал объяснять. — Я — дурак. Проспал. Не заметил.

— Да? — Тома пристально смотрела на алжирца, подозревая обычную мужскую солидарность в его признании вины.

— Клянусь! — выражение голубых глаз Бахадура сейчас могло служить аллегорией самого правдивого взгляда в истории человечества.

— Хорошо, — смилостивилась царица. — Ранили?

— Нет! — вступил я. — По голове дали деревяшкой. Сотрясение мозга!

Тут неожиданно Тамара схватила Бахадура пальцами за обе щеки, растянула их, как меха гармошки.

— Ух! Негодник! Напугал!

Потом обняла его. Бахадур, борясь с выступившими слёзами, нежно гладил Тому по спине.

«Никуда он уже от нас не денется! — с улыбкой думал я, наблюдая за ними. — Был бы я один, еще ладно. Может, и задумался бы. Вернулся на родину, завел семью, остепенился. Но Тамару он не бросит никогда! Его никто так не любил, как она его. Никто не трогал его сердца так, как она! Что — не удивительно! Эта фифа кого хочешь вмиг возьмёт в оборот!»

Наконец, Тамара отлепилась от Бахадура. Подошла ко мне, протянула бутылочку.

— Пей!

Я выпил.

— Ты одна? — спросил, возвращая пустую посуду.

— Кум со мной, Сальти, — ответила Тома, беря нас с Бахадуром под руки.

Двинулись к даче.

— Егор? И где он? — удивился я.

Тома неожиданно вспыхнула.

— Сказал, что хочет осмотреть окрестности. Через два часа подойдёт!

Я рассмеялся. Бахадур потребовал объяснений. Я перевёл.

— Вот! — указал алжирец. — Правильный мужчина. Всё понимает! И я как раз посплю.

— Ну, раз получили такой карт-бланш, — я наклонился к Томе, — времени терять не будем! Ты, надеюсь, постель приготовила?

— Похабник! — Тамара вспыхнула еще раз. Выдохнула. — Конечно!

[1] Подлинная история

[2] Девиз адмирала М. П. Лазарева

Глава 3

Вася. 31 мая 1838 года.

Бригу «Фемистокол» повезло больше, чем тендеру «Луч». Впрочем, как посмотреть. Оба капитана были типами упертыми и боролись за выживание своих кораблей до последней минуты. В ночной темени оба не заметили, как разгулявшимися волнами суда отнесло к югу, за пределы зоны действия лагерной артиллерии. В итоге, бриг сдрейфовал к левому берегу Туапсе, находившемуся под контролем черкесов, а тендер снесло еще дальше метров на двести-триста, к подножью горы, господствующей над местностью. Именно на эту возвышенность Раевский хотел отправить свои батальоны, чтобы помочь морякам. Но помешала вздувшаяся река. Об этом не знали ни Метлин, ни капитан посыльного судна Панфилов[1].

Около четырех утра тендер прижало к мели и накренило. Сперва он смотрел палубой на берег. Но очередная 10-метровая волна его перевернула и полностью захлестнула водой. Многие, включая лейтенанта, сильно разбились. Дождались рассвета. С ужасом поняли, что лагеря не видно. Начали высадку, предварительно разрезав орудийные тали, чтобы сбросить артиллерию в воду.

В кипящей воде, поддерживая разбитых товарищей и кувыркаясь в воде, моряки кое-как добрались до берега. Двое утонули или их смыло раньше, когда морской вал высотой с трехэтажный дом кувыркал корабль.

Командир по традиции должен быть покинуть свой корабль последним. Его задерживал больной матрос, забившийся в кубрик.

— Я плавать не умею! — плакал моряк, цепляясь за что придется, пока Панфилов вытаскивал его за шиворот наружу.

Любитель покутить на берегу и имевший потому славу лихого вояки, Александр Иванович обычно был мягок с экипажем, в отличие от Метлина. Строг, но справедлив, как говорили матросы. В минуту опасности капитан «Луча» преображался до неузнаваемости. Он слов тратить не стал. Не колеблясь, столкнул матроса в воду. Тот бешено взбивал воду руками и голосил, захлебываясь в морской пене. Панфилов спрыгнул к нему. Нога, придавленная станиной сорвавшейся карронады, нестерпимо болела. Но лейтенант нашел в себе силы взвалить матроса на плечи и погрести-побрести к берегу.

Еле добрались. К капитану подбежал мичман-юнец, про которого капитан тендера говорил, что ничего путного из этого парня не выйдет. Лейтенанта раздражал вялый вид 17-летнего выпускника Морского корпуса Бутакова, его тоненький, почти детский голосок. Он прозвал мичмана «гунявым»[2]. Но сейчас у Метлина выбора не было.

— Гриша! Полундра! Вооружайтесь, кто чем может!

Мичман подал пример матросам, хватая обломок ганшпуга.

Со склона горы спускались горцы. Убедившись, что русским не преодолеть взбесившуюся Туапсе, они отправились мстить за жестокое поражение двухнедельной давности. Припадая на колено, пытались стрелять из своих винтовок, но дождь не позволил. Щелкали без толку отсыревшие кремни ружейных замков. Тогда, отложив ружья, туапсинцы обнажили шашки и кинжалы. Бросились в рукопашную. На скалистом пляже, то и дело заливаемом морской водой, столкнулись две воли в отчаянной схватке не на жизнь, а на смерть.

Измученные, всю ночь не спавшие и еле выбравшиеся из морского плена матросы хватали камни, обломки весел и бог весь что под руку попадется. Крупная галька полетела во врага. Боцман врезал веслом одному из нападавших с такой силой, что тот рухнул как подкошенный. Черкесы подхватили тело и отступили.

Но и морякам досталось.

— Доложить о потерях! — скомандовал Панфилов.

Ноги не держали. Особенно правая, ушибленная. Он со стоном опустился на влажные камни.

Бутаков срывающимся голосом, то и дело давая петуха, отрапортовал:

— Один матрос убит. Четверо тяжело ранены. Остальные имеют раны, но на ногах держатся.

— Кто-то пропал?

— Нет лекаря и еще шестерых.

— Были на пляже до атаки?

— Не могу знать! Такая куча-мала была… Могли утащить кого…

— Нельзя здесь оставаться. Нужно пробиваться к устью Туапсе, — Панфилов собрался с духом. Не позволяя себе и малейшего стона, обратился к морякам. — Ребята! Вы лучшая команда! Не подвели меня! Стихию морскую побороли! Поборим и горцев! Вперед!

— Ура! — грянуло над пляжем.

Подхватив капитана и раненных, моряки двинулись вдоль подножия горы, ориентируясь на звуки пушечных выстрелов. Поблизости кипел еще один бой.

… Бриг «Фемистокл» потерпел крушение, как ни старался капитан Метлин. По жесткой иронии судьбы корабль воткнулся в ту точку, которой никто не желал. Столкновение! Тот самый «купец», что снес ванты грот-мачты «Язона», выбросился на левый, «черкесский» берег Туапсе. И именно в него врубился бриг. Что сталось с экипажем «торговца», так и осталось загадкой. На громкий удар врезавшегося в «торговца» носом брига некому было реагировать. Моряки попадали. Многие расшиблись. У «Фемистокла» были повреждены бак и ют. Выломалась часть правого шкафута. Под палубой выбило все переборки. Они совершенно переломались. Руль сорвало, и он затонул в море. Как уцелели люди, оставалось лишь диву даваться. С рассветом капитан приказал вооружиться и покинуть корабль.