Чепель. Славное сердце

У Горобея, по мнению Брывы, на голове выросла корона, оттого, что он командовал, да ещё и не всех укомандовал. А у Брывы, по мнению Горобея, наверное, выросли на ногах лягушачьи ласты и между ног русалочий хвост, а то бы как обьяснить, что он в болоте не утонул. Остальные, тоже всё равно держались молодцами. Когда узнали, что Кудеяра, Прытко и Вершко нет, все, особенно Горобей и Брыва, приуныли.

Горобей сказал:

— Непонятно, что случилось. Но не может быть, чтобы Вершислава кто-то там по дороге одолел. На Вершиславе — божья печать.

Ещё через пять дней под радостные возгласы дружины вернулись Кудеяр с Прытком, рассказали, как цапались с полуторным десятком немцев и, отстреливаясь, уходили знакомыми лесами. Как немцы привязчивые оказались и никак их не отпускали. Как потом пришлось с ними с оставшимися двенадцатью сойтись в ближнем бою. Как они, немцы бились хорошо. Но трое всё-таки не дураки убежали. А под конец на шум сечи прибежали селяне, прятавшиеся в лесу от находников. И последних немцев уже добивали дубинами и косами, чтобы не мучились. А самих их, конечно, поранило много, но не сильно, хотя и не слабо. И показывали на себе свежие рубцы.

А после того селяне их обессилелых увели от кучи набитых ими немцев, чуть не на руках унесли в схорон, где сами прятались и там перевязывали их и лечили. Прытко, не преминул всем доложить, что все тамошние девки ходили вокруг Кудеяра.

— А вокруг тебя ещё моложейшего, что же не ходили?? — подначивали его товарищи.

— Вокруг меня нельзя было ходить, — смеётся хитро Прытко, — я же женатый человек!

Узнали, что Вершко не доехал и тоже расстроились.

Прискакал гонец не свой, якобы новый гридень из Волковысского войска (Городненского князя удел) — никто его не знает, якобы от князя Любомира. Принёс свиток с печатью Беловежского князя. В свитке прочли: «Бранибору. Судислава со своею сотней отправить в Волковыск для встречи со мной. Дело повернулось неожиданно. Буду в доме городского головы в четверг сей недели. Другого решения нет, не медли».

Бранибор поглядел на Судислава:

— Почему в Волковыск?

— Наверно, он туда от Войцемежа уехал… может вражеского войска избегал… — отвечает Судислав.

— Четверг — это завтра…

— Надо поторопиться.

— Нельзя покидать крепость!

— Я вижу ты умнее князя, Бранибор.

— А ты, зато, на словах ловок…

— Что ж с того, что я на словах ловок?

— Что как бы твой язык не запутал ноги!

— Да ты мне, никак, угрожаешь?

— Нет, я вспоминаю, что ежели поступать по писанному, а не по правильному, беды не оберёшься.

— Ты против княжьего слова выступаешь! Может он там в беде!

— Молоде-ец, давай, езжай, всё сказал как надо… Хоть бы это правда была!.. А в дозор на Дорогичинский шлях* ты кого посылал?

— … Гордея с десятком.

— Как же ты его заберёшь?

— Не буду забирать, к тебе вернётся.

— То же мне — подарок!

— На тебя не угодишь…

— Да уж, верно… поезжай, без князя не вертайся!

— Ты, Бранибор, много мнишь о себе.

— Может… может и мню. Только не нравиться мне это всё.

— Ну и всё, ругаться с тобой не стану — толку всё равно не будет! — Судислав развернулся и решительно пошёл собирать свою сотню в поход.

— Постой, Судислав! Не держи обиду! А если это западня?! Нас хотят разделить. Я-то в крепости останусь, а ты — в чисто поле, голову под куст!

Судислав остановился, как-то сомнительно посмотрел на Бранибора:

— Поздно думать да решать… Спасибо тебе на добром слове, и… прости за всё!

— Как прости?! ты что уже помереть собрался?!. Ты уж бейся, если что… не давайся просто так…

Через час сотня Судислава покидала Беловежскую крепость через Северные ворота. Остающиеся браниборцы поддевали шуточками уходивших на тему бегства из крепости. Те вяло отшучивались. А Бранибор был как грозовая туча. Вскоре и день погас.

На середине дороги к Волковыску, уже затемно, дорогу сотне перегородила большая сила немцев. Вторая часть отрезала путь назад. Верные воинской выучке дружинники сразу изготовились к бою вкруговую и сплотились вокруг сотника и стяга. Силы были снова слишком не равны. Судислав не дрогнул. Но и не командовал. От немцев приблизились послы. Они требовали сдачи, обещали жизнь. Судислав выехал вперёд и стал лицом к дружине:

— Слушай меня все! Знаю, что делаю! Спешиться! Склонить стяг! Оружие на землю!

В сотне прошёл ропот. Какая-то часть, может быть, знала, в чём дело. Другая часть, привычная выполнять приказ, стала выполнять. Были и возмущённые выкрики о предательстве. Десятник Михайло заорал: «Измена!!! Уходим, братцы!!!» и весь его десяток и ещё человек двадцать, кто-то, заново взлетая на коня, с привычной сноровкой рванули галопом вслед за Михайлом в лес сбоку дороги. Затукали множество тетив с немецкой стороны. Глухие удары оземь говорили, что стрелы и в ночной темноте нашли цель. Ещё один десятник Олег рванулся к Судиславу с мечом. Но тот сотником стал, не случайно, хотя предатель, а воин сильный. Зарубил подскочившего одним ударом:

— Слушать МЕНЯ сказал!!! Мы уходим служить другому господину. Любомир мёртв. Белая Вежа обречена, там утром будет бойня. Кто не дурак, пойдёт за мной, утром получит оружие назад. Остальные через день могут идти, куда глаза глядят. А сейчас оружие на землю и не дёргаться!

Немцы надвинулись ближе. Требовлян метнул в Судислава топор. В темноте. Судислав резко, тренированно отбил его крестовиной меча перед лицом:

— Больше не балуй! Прощу!

Милован, к которому после Ярилина дня уже приклеилась новая кличка «Дупель»*, бросил оружие на землю.

Молодой воин Синебор бросился сердцем на собственный меч.

Под утро четырнадцать сбежавших от Судислава дружинников во главе с Михайлом стучали в ворота Белой Вежи. Другие — кто погиб, кто рассеялся и потерялся в ночном лесу. Рассказывали об измене. Бранибор в сердцах сломал дверь сосновую ударом кулака. Руку разбил.

Вершислав провёл у Перуницы двадцать восемь дней, в том числе первые три дня в бреду, а следующую седмицу — не вставая. Перуница рассказала ему, что видела издали, как его убивал из могучего самострела неизвестный воин, таившийся в пуще, и даже не подошёл посмотреть ближе: убил-не убил, наверное, чтобы не оставлять следов. Как она подобрала его после ранения, как стрелы доставала и выхаживала. Что стрела со спины прошила его через кольчугу насквозь, а та, что попала в грудь, пробила верх зерцала, нашитого на кольчугу, и застряла в железной подковке, что висит у него на груди. Из-за подковки его не убило совсем. Рассказала, как он метался и сражался в бреду. Что сама она, конечно, не Перуница, но очень хотела бы ею стать, чтобы отомстить за разорённую родную деревню Древляны. Что зовут её Любава, что она потеряла всех родных и близких и совершила убийство, поэтому ей теперь не место среди обычных людей. Что теперь она с ещё одной спасённой ею после набега односельчанкой будут жить в лесу, а пропитание добывают себе не только охотой, собиранием грубов-ягод, ловлей рыбы, а и набегами на ляховитские селения, воруя и портя крупную скотину и мелкую живность. Делает это она по нарочному умыслу, поскольку заступиться больше некому, а ей и так понятно, что раз немцы приходили, значит их ляхи пропустили, а кто пропустит просто так, только за выгоду, значит продались соседи за подачку, и потому не стоят жалости.

— А мы подобрали мальчика с сестрой на дороге. Они спаслись из Древляны. — подумав, припомнил Вершко.

— А как его зовут?! — встрепенулась Любава.

— Назвался Твердом, лет десяти.

— Ой, мамочка милая! Это же мои дети! Они не пропали! Где они Вершислав?!

— Мальчика при дружине оставили, поскольку зело терпелив, а девочка у княжны Пресветлы на попечении. У неё и дочка почти такая же маленькая.

— Ой, Вершислав, как я рада! Счастье какое! — и давай Перуница реветь как обычно, по-женски.