Черчилль и евреи

Во время новых дебатов, состоявшихся в парламенте тот же день, 31 января, Черчилль с недвусмысленным негодованием отозвался об «этой серии отвратительных преступлений», но при этом он, выступая как лидер оппозиции, со всей ответственностью призвал своих коллег не применять и не поддерживать политику репрессий в отношении евреев и даже проявить определенную сдержанность в войне с террористами. Он сказал при этом следующее: «Для нас, разумеется, абсолютно неприемлема сама идея о том, что массовые репрессии по отношению к гражданскому населению и наказание лиц, не причастных непосредственно к совершению преступлений, наказание одних лиц в назидание другим могут быть созвучны с нашим общим мировоззрением, с нашим именем, репутацией и принципами. Подобная политика никаким образом не может быть принята. Поэтому мы испытываем большие сложности, когда вынуждены вести эту грязную войну с террористами. В этой связи я призываю палату приложить все усилия, чтобы не ввязываться в войну с террористами. И если все же война с террористами будет развязана, то следует приложить все усилия и принять все меры, чтобы положить ей конец».

Черчилль также настойчиво убеждал палату, как он это делал и во время своих предыдущих выступлений на тему Палестины, не отворачиваться от идеи создания еврейского национального очага в Палестине. Его друзья и коллеги по партии консерваторов, отметил он, «не согласны со взглядами, которые я высказывал по отношению к делу сионистов. Но ведь мы сами дали обещания, далеко выходящие за пределы того, на что может согласиться любое ответственное правительство. Что же возникло в результате? В результате возник вакуум, зияющая пустота, бессмысленная, немая бездна – возникло ничто». «Отвратительные акты еврейского террора» в Палестине, как указал Черчилль, являлись при этом делом рук «очень небольшого фанатичного отчаявшегося меньшинства».

Далее Черчилль рассказал об одном человеке из числа этого «фанатичного меньшинства» – Дове Грунере, приговоренном за свои преступления к смертной казни. Когда он ожидал казни, то в результате давления, оказанного британскими властями на Еврейское агентство, Грунеру предложили подать прошение о помиловании, дабы британские власти могли удовлетворить это прошение и тем самым обеспечить освобождение судьи Уиндхема, находившегося у террористической группы Грунера в качестве заложника. В обмен на то, чтобы Грунера не повесили, судья должен был быть освобожден.

Но Грунер отказался подавать прошение о помиловании, настаивая на том, что его смертный приговор должен быть приведен в исполнение. С восхищением говоря о позиции Грунера, Черчилль заметил своим коллегам-парламентариям: «Сила духа этого человека, хоть он и преступник, не должна остаться незамеченной палатой».

Далее Черчилль обратился к финансовым аспектам деятельности, связанной с управлением территорией Палестины. «Нам говорят, что есть горсточка террористов на одной стороне и 100000 британских солдат на другой. Цена поддержания порядка в этом регионе составляет от 30 до 40 миллионов фунтов в год – денег, в настоящее время попросту утекающих прочь, в то время как они могли бы оказать большую помощь в борьбе с безработицей на наших островах или могли бы быть возвращены в страну и приносить доход нашим гражданам». Сто тысяч солдат, расквартированных в Палестине, «составляют очень значительную часть нашей армии. Сколько еще времени они должны находиться там? И для чего находиться? Чтобы из-за угрозы убить заложников мы оказались неспособными привести в исполнение приговор, законно вынесенный компетентным судом? Этого не должно быть. Я никогда не видел, чтобы была получена меньшая отдача за приложенные усилия, чем это происходит в Палестине».

Черчилль был убежден, что у Великобритании больше нет средств, воли или морального права продолжать удерживать в своих руках мандат на управление территорией Палестины. Он не видел «абсолютно никакого смысла, почему обедневшая, перегруженная заботами и проблемами и тяжело пострадавшая в войне Великобритания должна продолжать выдерживать всю эту боль, труды, травмы и страдания». Пока Соединенные Штаты не готовы «встать рядом с нами на основе принципа равных усилий в проведении согласованной политики, принять на себя равную с нашей долю кровопролития, позора, забот, затрат и беспокойств, Великобритания должна сложить с себя мандат и положить его к ногам Объединенных Наций, – заявил он. – В то время как еще шесть месяцев назад я предложил, чтобы мы сделали это в течение последующих двенадцати месяцев, теперь я предлагаю сократить этот период до шести месяцев. Вызывает все больше беспокойства, что развенчание ложных надежд и послевоенные трудности, влияние которых нельзя недооценить, чересчур тяжелым бременем лягут на нас и расколют нацию, оставив глубокие шрамы в наших жизнях и чувствах».

Из всего этого Черчилль сделал недвусмысленный вывод: «Я верю, что наше правительство, раз уж ему приходится участвовать в грязной войне, совершенно ясно даст понять, что сила воли британского государства не сломлена разбойниками и бандитами и что если мы не получим помощи от Соединенных Штатов, то сама Великобритания в самом скором времени попросит освободить нас от ответственности, которую мы не можем нести и которая может покрыть нас лишь кровью и позором».

В результате дебатов 31 января 1947 года лейбористское правительство Великобритании приняло решение вернуть палестинский мандат в Организацию Объединенных Наций. Это решение кабинета было опубликовано две недели спустя. Великобритания должна была уйти из Палестины, как только будет закончен процесс передачи мандата ООН.

Тем временем, несмотря на это решение, еврейские террористы продолжали нападения на британские военные объекты. 1 марта в офицерском клубе в Иерусалиме взорвалась бомба. Четырнадцать офицеров были убиты; это было самое большое число убитых в ходе одного террористического акта. 12 марта Черчилль снова говорил в палате общин о цене продолжающегося столкновения: «82 миллиона фунтов стерлингов растрачено в Палестине с момента прихода к власти лейбористского правительства, и 100 000 англичан остаются вдали от своих домов из-за этой бессмысленной грязной войны с евреями, которая ведется ради того, чтобы в конечном счете отдать Палестину арабам или Бог еще знает кому».

«Бегство отовсюду, – язвительно говорил Черчилль, – стоит теперь в порядке дня – бегство из Египта, Индии, Бирмы. И только одно должно сохраняться любой ценой: право сделаться предметом насмешек и ненависти всего мира из-за Палестины, право, которое обходится нам в 82 миллиона фунтов стерлингов ежегодно».

Серьезно укоренившаяся среди части британцев враждебность к делу сионистов в Палестине, которая зачастую являлась лишь маской, скрывавшей их глубинный антисемитизм, для Черчилля являлась проклятием, с которым он боролся, где бы он его ни встречал, и даже среди своих друзей. Когда Гарольд Ласки, еврей по национальности, был назначен на пост главы секретариата лейбористской партии, это стало причиной саркастических насмешек со стороны пожилых консерваторов. Одному из очернителей Ласки, бригадному генералу лорду Крофту, бывшему заместителем министра обороны в черчиллевском кабинете военного времени, Черчилль написал в этой связи слова предупреждения: «Дорогой Генри, я вижу, что в своей речи на днях вы употребили относительно Ласки выражение, что он «прекрасный представитель старого английского рабочего класса» или что-то в этом духе. Умоляю вас, будьте осторожны, чтобы не быть втянутым в какую-нибудь кампанию, которая была бы представлена как антисемитская».

Черчилль не знал, что в своем личном дневнике президент США Г. Трумэн также позволял себе выражать антисемитские чувства. 21 июля 1947 года Трумэну позвонил министр финансов США Генри Моргентау, озабоченный судьбой корабля «Эмпайр Ривал», на котором, согласно приказанию британского министра иностранных дел Эрнеста Бевина, нелегально проникшие в Палестину еврейские иммигранты должны были быть депортированы обратно в Европу. До этого они уже прожили в течение двух лет в лагерях для перемещенных лиц. «Ему незачем было звонить мне по этому делу, – записал Трумэн в дневнике. – Евреи не обладают ни чувством пропорции, ни представлением о международных делах».

Трумэн далее отметил, что после войны Моргентау помог тысяче евреев перебраться из Европы в Нью-Йорк: «Причем предполагалось, что они приедут на время, но они все здесь остались». Трумэн добавил: «Евреи, как я вижу, очень, очень эгоистичны. Им нет дела до того, сколько эстонцев, латвийцев, финнов, поляков, югославов или греков были убиты или подвергались плохому обращению, тогда как к евреям всегда было особое отношение. Но когда они обладают властью, физической, финансовой или политической, то ни Гитлер, ни Сталин не смеют упрекать их за ту жестокость, с которой они обращаются с неудачниками».

Злобные замечания Трумэна относились не только к евреям. «Назначьте неудачника на высокий пост, – пишет он в своем дневнике, – и тогда неважно, зовут ли его русским, евреем, негром, управляющим, лейбористом, мормоном, баптистом, он становится негодным. Я знал очень, очень немногих, помнивших свое прежнее состояние, когда к ним приходило процветание».

Черчилль по-другому смотрел на вещи; в шестом и заключительном томе своих мемуаров военных лет, впервые опубликованных в 1953 году, он вслух размышляет о двух народах, евреях и греках. «Греки соперничали с евреями в неофициальном споре за звание самого политизированного народа в мире, – писал Черчилль. – Неважно, в каких страшных обстоятельствах они оказывались, и неважно, в пучину каких бедствий погружались их страны, – они всегда были разделены на множество разных партий с множеством лидеров, отчаянно боровшихся между собой. Хорошо сказано: везде, где есть три еврея, среди них оказываются два премьер-министра и один лидер оппозиции. То же самое верно и относительно другого великого древнейшего народа, чья бесконечная и бурная борьба за существование восходит к тем временам, когда только зародилась сама человеческая мысль».