Черепаший вальс
Шрифт:
Он открыл им, бодрый, свежевыбритый. В элегантной домашней куртке с подкладкой цвета бутылочного стекла. Вокруг шеи был повязан ярко-зеленый платок. Он холодно спросил у незваных гостей, чем обязан столь раннему визиту. Полицейские велели ему следовать за ними и показали ордер на арест. Он высокомерно поднял одну бровь и попросил не дышать ему в лицо, от кого-то из них воняет табаком.
— А по какому поводу вы, собственно, явились в такую рань?
— По поводу бала в лесу, — сказал один из полицейских, — если ты понимаешь, о чем я…
— Один пентюх деревенский вас видел,
Лефлок-Пиньель вздрогнул. Отступил на шаг, попросил разрешения переодеться. Полицейские переглянулись и согласились подождать. Он провел их в гостиную и скрылся в своей спальне, сопровождаемый одним из инспекторов.
Двое других слонялись по гостиной. Один пальцем показал на черепах за стеклом, сидящих среди листьев салата и порезанных пополам яблок.
— Шикарный аквариум! — одобрительно сказал он.
— Это не аквариум, это террариум. В аквариуме вода и рыбки, а в террариуме черепахи или ящерицы.
— Ты, я гляжу, в этом сечешь…
— Да у меня зять фанат черепах. Он с ними разговаривает, чуть ли не лижется, а когда у них сопли, тут же зовет ветеринара. У него в гостиной нельзя громко включать музыку или, например, танцевать, потому что вибрации могут потревожить его черепашек! Чуть ли не шепотом приходится разговаривать, а ходить только на цыпочках.
— Такой же тронутый, как этот тип!
— Ну, я этого не говорю вслух — все-таки муж сестры, но вообще-то в башке у него и впрямь тараканов полно.
— А этот-то, что ли, их на мясо выращивает? Их тут столько…
— У них сейчас сезон размножения. Они, видать, на сносях, вот-вот из них довески полезут…
— Может, он ради этого и вернулся с отдыха…
— У психов свои заморочки, нам не понять…
Они прилипли носами к стеклу террариума, постучали ногтями по стенке, но черепахи не двигались.
Вдруг полицейские одновременно выпрямились и уставились друг на друга.
— Что-то он больно долго марафет наводит.
— Ну, это же белая кость, он не пойдет на улицу абы как.
— Посмотрим, чего он там застрял?
В ту же секунду в гостиную влетел их товарищ с криком:
— Я ничего не мог поделать, он попросил меня отвернуться, чтобы труселя сменить, и сиганул в окно!
Они устремились в спальню. Весь пол ее был усыпан листьями салата, четвертушками яблок, горошком, полуобгрызенными огурцами, кусочками груш и свежего инжира — и среди всего этого ползали маленькие черепашки. Окно было распахнуто настежь.
Высунувшись из окна, они увидели безжизненное тело Лефлок-Пиньеля. В его руке, выгнутой под неестественным углом, был зажат панцирь черепахи.
Эрве Ван ден Брок увидел, как «Ситроен С-5» подъезжает все ближе по белому гравию аллеи, ведущей к дому, который его жена получила в наследство от родителей. Он поднял глаза от книги, загнул угол страницы, положил томик на садовый стул рядом с шезлонгом. Бросил туда же пакетик с фисташками, которые грыз во время чтения. Он терпеть не мог звук осыпающейся на газон щебенки. Газон у Ван ден Брока
был ярко-зеленый, густой — садовник поддерживал его в идеальном порядке. До чего же невоспитанные люди. Ему не понравилось также, каким тоном они потребовали, чтобы он следовал за ними.— С какой это стати? — недовольно спросил он.
— Скоро узнаете, — ответил один из полицейских, раздавив сигарету на зеленой траве газона, и предъявил ему удостоверение.
— Я убедительно прошу вас подобрать окурок, иначе я позвоню моему другу, префекту полиции… Он будет очень огорчен, когда узнает, какие у него работают невежливые люди.
— Он будет еще больше огорчен, когда узнает, что вы делали давеча ночью в Компьенском лесу, — сказал самый маленький из троих, небрежно поигрывая наручниками.
Эрве Ван ден Брок побледнел.
— Это какая-то ошибка, — пробормотал он упавшим голосом.
— Вот вы нам и объясните, — сказал маленький, раскрывая наручники.
— Нет-нет, наручники ни к чему… я и так пойду.
Он махнул рукой жене, которая пересаживала в клумбу побеги бамбука.
— Мне тут надо уладить одно дельце, я вернусь совсем скоро…
— А вернее никогда, — хмыкнул полицейский, бросивший окурок на лужайку.
Голос Жозефины, чистый и мелодичный, огласил мрачные стены склепа крематория Пер-Лашез:
— «О вы, блуждающие звезды, неверные мысли, молю вас, оставьте меня, дайте мне говорить с Возлюбленным, позвольте мне насладиться его присутствием! Ты моя радость, ты мое веселье, ты мой ясный день. Ты принадлежишь мне, я принадлежу Тебе, и да будет так во веки веков! Скажи мне, о Возлюбленный, почему ты позволил душе моей так долго, так истово, так безнадежно искать тебя? Я искал тебя в ночах наслаждений, в сладострастии бренного мира. Я пересек горы и поля, блуждая, как потерявший хозяина конь, но наконец я нашел Тебя и мирно и счастливо покоюсь в лоне Твоем».
На последних словах ее голос сорвался, и она едва выговорила: «Анри Сузо, родился в тысяча двести девяносто пятом, умер в тысяча триста шестьдесят шестом»; это была дань уважения поэту, написавшему оду, которую она посвятила сестре, лежащей в гробу среди цветов. «До свидания, любовь моя, подруга жизни моей, красавица моя восхитительная». Она сложила вдвое листок и вернулась на свое место между Гортензией и Зоэ.
В крематории народу было немного. Пришли Анриетта, Кармен, Жозефина, Гортензия, Зоэ, Филипп, Александр, Ширли. И Гэри.
Он приехал из Лондона вместе с матерью. Гортензия слегка изменилась в лице, увидев его среди участников похоронной процессии. Она выдержала паузу, подошла к нему, поцеловала в щеку и шепнула: «Спасибо, что пришел». Ту же фразу, что сказала Кармен и Анриетте. Филипп попытался дозвониться каким-нибудь друзьям Ирис: Беранжер, Аньес, Наде. Он оставил им сообщения на мобильниках. Но никто не отозвался. Видимо, еще не вернулись из отпусков.
Гроб был весь усыпан белыми розами и длинными ирисами — ярко-фиолетовыми с желтыми точками. Рядом на треножнике стояла большая фотография Ирис. Струнный квартет сопровождал церемонию негромкими, мирными созвучиями. Играли Моцарта.