Через двадцать лет
Шрифт:
– Мам, пап, я, кажется, хочу стать актёром!
Находись Анжела в зале одна, фраза была бы встречена улыбкой, благодарностью девчонкам и какой-нибудь шуткой. Находись она в зале одна – вечер бы продолжался, а волшебство роли пьянило бы сильнее, превращаясь в совместную игру матери и сына. Но Анжела, как известно, была на спектакле с мужем…
Леонард Спаркс, чей взор, казалось, мог за мгновение прожечь стену, яростно посмотрел на наследника и с шумом втянул воздух.
– Этого не будет, - железным тоном отрезал он, - а теперь изволь собираться!
* * *
Чем быстрее шло время, тем труднее приходилось Дэниелу. Он не покинул театральный кружок, не смотря на то, что серьёзный разговор, состоявшийся дома после премьеры, больше напоминал скандал. Мама пыталась успокоить папу, возражала и упрашивала, а папа, сорвав с себя маску тихого наблюдателя, категорично заявлял, что никаких театралов или, упаси Бог, киношников, в семье Спарксов не будет. Потом папа уже маме велел не вмешиваться и… как это? «Не потворствовать глупостям». Что такое «потворствовать», Дэн не знал, но в тот вечер он впервые обнаружил вторую сторону медали – его светлое детство рано или поздно должно было кончиться, определённых образом. Без его ведома. И Чехов тут не мог помочь.
Восемь лет до окончания школы – это представлялось долгим сроком. Сперва Дэн считал, что отец просто был не в духе на премьере – со всяким случается, да? Папа ещё одумается, увидит сыновний потенциал и благословит, надо только подождать. И он ждал. Почти в каждом сне неизменно появлялась сцена… Мисс Тейт ставила спектакль за спектаклем, как и обещала, усложняя репертуар. Одноклассницы, с тех пор, как Дэн превратился в звезду театра, дружно не давали ему прохода, множа записочки и поцелуйчики. Естественные науки, появившиеся в расписании, давались легко. Всё было замечательно, но…
Одумываться Леонард Спаркс не желал. Срывая с себя маску, он то ли перестарался и снял больше слоёв, чем нужно, то ли под маской изначально была не строгость, а тиранство. Прежнее отсутствие компромиссов обострилось – отец не только не забывал о «серьёзном разговоре», но и всячески давал понять, что от цели не отступится. Сын достойнейшим образом закончит школу, поступит в университет при госпитале и станет врачом. Он продолжит традиции и не подведёт свою семью! И если сейчас, в школе, ему хочется скакать по сцене и позорить себя – что ж, пускай. За каждый случай, спектакль и каждую репетицию, отрывающую от занятий, он, Дэниел, просидит над учебниками лишние пару часов. Потому что в университете ему всё равно не до ерунды будет. И потому что Леонард Спаркс никогда не бросает намеченного.
Вот тогда-то внутренние качества, дремавшие в раннем детстве, и начали проявляться. Дэн из чистого упрямства, хотя режим был изматывающий, пытался успевать везде. Он принял правила игры и тоже не отступал. Он уже давно знал, что актёрство – это не только компания девчонок, играющих с его волосами, что и в школьных масштабах там подстерегают трудности, забытые тексты, разные накладки, сбои, стрессы и кое чьи хмурые взгляды из зрительного зала. И всё равно не мог отказать себе в детском интересе, переросшем в юношеское стремление. Он надеялся однажды дорасти морально до клетчатых жилетов и усталой походки а-ля Олд Вик, не смотря на то, что здравый смысл подсказывал: папочка не благословит возню и подмостки, он скорее наследника через плечо перекинет и лично в университет оттащит. Тем более из восьми лет до окончания школы оставалось всего четыре…
Дома начинались конфликты. Они уже давно имели место – сначала тихие и смутные, воспринимаемые ребёнком как нечто абстрактное, затем всё более детальные. Конфликты родительских взглядов на воспитание и будущее сына. Мама, кажется, всерьёз подумывала, что театр младшему Спарксу интереснее. Или не всерьёз? Что-то такое она возражала… Дэниел чувствовал себя виноватым – в свои четырнадцать он недостойным поведением и непослушанием раскалывает семью и гадко себя ведёт. Мысли эти здорово подкреплял один несомненный талант у папы: Леонард либо сам в душе тяготел к искусству, либо это было приобретённым, но он научился смотреть на сына. Так, что у того буквально сердце переворачивалось и горло сжималось: укоряюще, осуждающе, раздражённо, гневно, как-то по-особому недовольно или вовсе яростно смотреть. Взглядов было множество, один другого тяжелее. Они то пронзали кинжалами, то передавливали тисками.
Леонард Спаркс умел прессовать и властвовать без единого слова. В тех же случаях, когда слова были, хотелось уползти. Или убежать. Обратно, в театр.В детстве, когда это явление ещё не набрало обороты, а скандалы не приобрели чётких контуров, Дэн со всей возможной непосредственностью задавался вопросом, почему мама не бросит папу, если считает, что с ним плохо. Может, им обоим действительно плохо, он просто пока не осознал? В конце концов, есть разводы, это не какое-то там испытание, а вроде получения свободы и независимости для женщины – в школе было много детей из неполных семей, к ним относились по-разному, но они всё-таки были. Кто-то стыдился, кто-то – гордился… Позднее, в подростковом возрасте, когда между чёрным и белым восприятие уловило множество оттенков, Дэн понял, что мама просто любит – в том и проблема. Она любит своего сына, печётся о его благе, но супруга она тоже любит. Как-то по-особенному, по-женски, как сыновья не понимают, хоть и пытаются. У них общее дело и общие воспоминания. Мужчин двое, а мама одна. Она не может разорваться и жить на два лагеря. Она одна – и делить её не получится.
Рассуждая так, Дэн пытался определить, а любит ли их папа. Леонард был человеком практичным, деловым от кончиков волос и до мысков туфель. Он не разменивался на сантименты, он всё и всегда доказывал поступками, твёрдостью характера и суждений. Он был дисциплинирован и ответственен, чего требовал и от других. Мама с ним не ведала проблем, печали и горя. И он наверняка хотел как лучше, но… но эти взгляды, полные злости…
* * *
В шестнадцать лет Дэн впервые серьёзно влюбился. Влюбился стихийно, искренне и неожиданно для целого класса красавиц. Нора Нортон, новенькая в школе, красавицей была лишь наполовину: у неё имелась ладная фигурка и вполне ровные ножки, зато остальное вызывало сомнения. Слишком светлые тонкие волосы, неизменно стянутые махрушкой на затылке. Слишком проблемная кожа, слишком близко посаженные глаза… Одноклассницы могли бы продолжать список и дальше – юного Спаркса это мало заботило: Нора, придя в коллектив, сразу заинтересовалась театром! Училась она средне, зато любила читать, и оба могли подолгу обсуждать пьесы, в основном классические. Нора призналась, что пробовала, ломая язык, осилить Чехова в оригинале – это подняло её в глазах Дэна на недосягаемую высоту. Однако главным достоинством девушки было умение шить – талант, перенятый у мамы-портнихи. В школьном кружке, где верховодили другие, более красивые и популярные, Нора на спектакли не претендовала, а вот как швея оказалась в центре внимания и, по мере сил, бралась за работу. Миссис Нортон ей помогала, если не была занята чужими пальто и юбками. И старшая, и младшая портнихи, в тайне от Дэна, подготовили ему сюрприз к премьере «Бури»[28], где юноша играл Ариэля – снежно-белую накидку из шифона, расшитого золотыми бусинами. Тонкий материал прохладным молоком лился по рукам, перетекая и струясь, золотая отделка играла на свету… Дэну было страшно спросить и ещё страшнее предположить, сколько труда, денег и метров ткани ушло на это великолепие.
– Вот и не спрашивай, - ухмыльнулась Нора в день премьеры, помогая другу расправить шифон, надетый поверх чёрной водолазки. Вокруг суетились остальные ученики, попеременно штурмуя зеркало и затасканные копии текста. Воздух наполнялся нервным предвкушением, смехом и запахом лака. Дэн, заговорщицки оглянувшись, шагнул к Норе, обвил слоями шифона и поцеловал. Совсем не в щёчку. За спиной кто-то хмыкнул, кто-то оценивающе присвистнул – всё было неважно. Элинор Нортон, по случаю знаменательного события наконец-то распустившая волосы и завившая их в кудри, казалась самой шикарной девчонкой во Вселенной.
А потом пришла её мама, с полароидной камерой в руках. Женщина, улыбаясь, делала фотографии друзей дочери для семейной хроники, шутила и желала всем удачи. Несколько снимков потом были отданы ему: на них Дэниел, расправив руки, точно крылья, стоял возле зеркала. Тонкий силуэт в чёрном окружало облако летящего шифона с крохотными искорками. Бляха на брючном ремне ловила вспышку. Глаза сияли восторгом. Дэн хорошо помнил, как Нора, зардевшись, взяла одно фото себе, подписав на белом поле «Мой нежный Ариэль». И отложила его в карман платья. Он помнил и те аплодисменты, что поджидали в конце представления… Шекспир выдался на «Ура»! Но лучше бы не помнилась сцена, устроенная папой, не пришедшим на постановку. Школьную «Бурю» он эффектно дополнил домашней.