Через кладбище

Василий Егорович прислонился к высокому, давно побеленному и облупившемуся кресту.

– Сырость, - как бы оправдывая затяжной кашель отца и как бы извиняясь перед гостем, показал на небо и на легкий туман над могилами Феликс.

Небо становилось хмурым, обложенным тяжелыми, цвета мокрого шлака тучами: вот-вот закапает дождь.

– Это у него недавно началось, - кивнул на отца Феликс.
– Мать думает, у него чахотка, туберкулез, но это неправда. У него это от простуды. Ева говорит: "Я его в момент вылечу". Вчера где-то горчицу достала. Будет ему сегодня горчичники ставить. А внизу, вон там, где сосны, - уйма ягод. И брусника, и клюква. Их теперь тут никто, кроме нас, не собирает. Хочешь, потом соберем? И я тебе свой пистолет покажу. У меня к нему две обоймы. Длинные - вот такие...

– Ладно, потом, - говорит Михась. Говорит это как взрослый маленькому, хотя они, пожалуй, ровесники, если Феликс не старше Михася.

– Ну что вы там остановились?
– кричит им Василий Егорович. Он уже откашлялся и воткнул лопатку в могильный холмик.

Василий Егорович осторожно снимает с могилы небольшой слой дерна, и под ним обнаруживаются чуть присыпанные землей головки снарядов.

– Вот они, голубчики, - улыбается Василий Егорович, как живым существам.

На тележке сделаны выемки. В них хорошо укладываются снаряды. Будто для них специально и вырезаны выемки. Хотя они, наверно, для них и вырезаны.

Михась не может не высказать своего восхищения:

– Все-таки здорово, Василий Егорович. Ведь это, как я понимаю, вы эти снаряды еще в сорок первом году собирали...

– В сорок первом, - подтверждает Василий Егорович, очищая лопаткой снаряд от налипшей глины.

– Ведь, это подумать только, - продолжает Михась.
– Все тогда бежали от немцев кто куда, даже имущество свое бросали. А вы эти снаряды прятали про запас.

– Это же наши снаряды. Тут недалеко батарея наша стояла. Как же можно?
– говорит Василий Егорович.
– Артиллеристы ушли, бросили свои снаряды у землянки. Не успели взорвать, не было возможности. Надо было спешно отходить, где уж там...

– Я же это самое и говорю, - перебивает Михась.
– Все бежали, даже артиллеристы. А вы один тут на кладбище...

– Да откуда ты взял, что я один?
– вдруг почему-то возмущается Василий Егорович.
– Тут тогда еще были и мои сынки, и Виктор, и Егорушка. И вот Феликс тут был. Мы его тогда из школы взяли. И Ева у нас тогда уже была. Она все-таки хорошая девушка. Все работали. И потом - зачем ты глупость говоришь: все бежали? Кто бежал, а кто и воевал. Если б все от немца побежали, и война бы тут же кончилась. А то она все еще продолжается. Не надо глупости говорить...

Михась сконфуженно умолкает. Но ему все-таки хочется спросить: неужели уж тогда, в сорок первом, Василий Егорович предвидел, что из этих снарядов приведется вытапливать тол? И он спрашивает.

Бугреев кладет на тележку последний снаряд, вынутый из земли, и аккуратно прикрывает могильный холм пластом дерна. Все как было. Никто никогда не догадается, что под этим жухлым дерном у этого памятника таились снаряды.

– Что я - бог Саваоф?
– наконец говорит Бугреев.
– Откуда же я мог знать, что как будет? Просто хотел сохранить снаряды, прикопал их сперва в землянке. Может быть, думал, они опять потребуются. А насчет тола я тогда, конечно, не думал. Это мне один полицай рассказывал, что им ведено немцами собирать в лесах снаряды и бомбы, потому что партизаны вытапливают из них тол. Тогда я решил это имущество сюда перепрятать. Потом ты явился. Я еще тогда подумал, какой мартышкин труд.

Бугреев проводом туго привязывает снаряды к тележке, чтобы они не шелохнулись на ходу.

– Почему мартышкин труд?
– спрашивает Феликс.

– Ну как же? Ты подумай. Люди где-то на заводах делали эти снаряды. Теперь другие люди, вот мы, должны их разломать, чтобы добыть из этих снарядов тол. Конечно, это получается как мартышкин труд...

– Мартышкин - это, по-моему, неправильно, - вдруг возражает Михась. Мартышкин труд - это если без пользы, по глупости. А вы же сами уже сколько вытопили.

– И все равно - мартышкин, - почему-то печально улыбается Бугреев. Мартышкин труд, но надо. Пусть эти снаряды все-таки воюют. Незачем им в земле лежать. Сейчас их начнем потрошить. Сейчас все внутренности из них выпотрошим...

Василий Егорович все это говорит и ненужно долго обтирает лопатку о дерн соседней могилы.

Михась поглядывает на него и невольно улавливает затаенную тревогу - не в словах, не в движениях, а, может быть, в особом блеске глаз, в тоне голоса, то глухого, то, напротив, резкого.

Михасю вдруг вспоминаются Саша Иванцов и Саша Иванченко, молодые партизаны, выплавлявшие тол в прошлом году, глубокой осенью, на лесной поляне.

Они не были похожи не только на Бугреева, а и друг на друга. Но у них вот так же поблескивали глаза, и они почти вот так же, такими же то глухими, то громкими голосами переговаривались друг с другом, когда разводили костер под котлом. И вот так же они казались то веселыми, то вдруг злыми, то опять веселыми.

Они как будто хотели отдалить момент работы. Нет, они не были трусами. И Василий Егорович, конечно, не трус. Но он зачем-то внимательно разглядывает, отчистилась ли лопатка? Хотя какое это имеет значение?

В прошлый раз, когда Василий Егорович здесь впервые вытапливал тол на костре, он выглядел спокойнее. Он тогда еще, наверно, не подозревал всей опасности или был здоровее. А сейчас он, снова вытирая о дерн лопатку, вдруг спрашивает Михася:

– Ну а в других местах - вот в вашем отряде, ты говорил, вытапливали тоже не было градусника?

– Не было, - мотает головой Михась.
– Где же его достанешь в лесу? Термометры в медсанбате есть. Но они же не годятся. И в аптеках, в городах, мы искали, тоже нет больших градусников.

– И ничего?
– снова спрашивает Василий Егорович.
– Аварий не было?

– Ну, как сказать, - явно мнется Михась.
– Конечно, были случаи...

– Взрывались?

Это спрашивает Феликс, выглядывая из-за раздвинутых ветвей.

– И убило кого-нибудь?
– подходит Феликс к Михасю.
– Ну, что же ты молчишь? Убило?

– Ну, ладно. Феликс, ладно. Не надоедай...

Это говорит отец. И Феликс отходит.

– А из-за чего были случаи, сейчас не вспомнишь?
– спрашивает Бугреев Михася.

– Не вспомню, - пожимает плечами Михась.
– Но ведь причин разных много...

– Понятно, - кивает Василий Егорович, искоса поглядывая на Феликса, который опять безучастно стоит в стороне и что-то жует. Может, ягоду опять нашел.

– Ну ладно, поехали, время идет, - толкает тележку Бугреев.

Михась хотел бы рассказать о Саше Иванченко и Саше Иванцове, о том, что случилось с ними, когда они вытапливали тол. Но это было бы сейчас совсем не к месту.

Это понимает Михась. И все-таки, вспомнив о них, внезапно для самого себя говорит: