Черная легенда. Друзья и недруги Великой степи
Шрифт:
Ночью шведы собрали на поле боя и погрузили на корабли тела своих знатных воинов и пустили эти суда вниз по течению Невы. По предположению «Жития», эти суда затем потонули в море и павшие воины нашли себе могилу в морской пучине. Для погребения погибших простых воинов была выкопана большая братская могила, куда было положено трупов «бещисла».
Видимо, ночью руководство шведскою войска выяснило (и в результате сбора трупов, и путем подсчета живых и раненых воинов) очень значительные размеры потерь, понесенных во время битвы; стало ясно, что проиграно не только сражение, но и вся кампания и остается один выход – спасаться бегством. Завершив заботы о павших и не дожидаясь начала следующего дня, остатки шведского войска погрузились на корабли и бежали за море; «посрамлени отъидоша», — с удовольствием сообщил об этом летописец (цит. по: И. П. Шаскольский. Борьба Руси против крестоносной агрессии на берегах Балтики в XII–XIII вв. Л., 1978). – Прим. А. Новожилова.
«Новгородцы были благодарны Александру за помощь в защите от нападений шведов, но тем не менее в Новгороде (равно как и в Пскове) у него были противники. Последовавшие в 1240–1242
Ярослав Владимирович и немцы имели поддержку и в самом Новгороде: не успел Александр вернуться с Невы, как в городе «бысть крамола велиа». В чем была суть «крамолы», ни в одном из источников не сообщается, но она послужила причиной того, что Александр рассорился («роспревъся») с новгородцами и в гневе отбыл в Переславль «с матерью и с женою и со всемь дворомь своим (т.е. с войском и администрацией)» [94, стр. 78, 294–295; 110, т. 10, стр. 123]. «Немецкая партия», если таковая была, явно праздновала победу. Зимой того же года немцы совершили ряд решительных набегов на север новгородской территории. Действуя в районе реки Луги, они взяли город Тесов, расположенный в 35 километрах от Новгорода, и построили крепость в Копорье, к востоку от устья Луги и приблизительно в 16 километрах от Финского залива. Как обычно, новгородцы не смогли обойтись без князя, который бы повел их войско вместе со своей дружиной. К великому князю Александру были отправлены посланники с настойчивыми просьбами о возвращении. Ярослав предложил им своего второго сына, Андрея. Новгородцы отказались и сделали еще одну попытку, на этот раз успешную. Но когда в 1241 году Александр, к радости антинемецкой группировки, прибыл в Новгород, он предпринял крутые меры: повесил «многиа крамолники» в Новгороде, а захватив Копорье, казнил там местных «предателей», помогавших немцам [94, стр. 78, 295; 110, т. 10, стр. 125].
Псков был источником еще большей угрозы по сравнению с немецким присутствием на севере, и Александр, на этот раз со своим братом Андреем, двинулся на Псков сразу после того, как вернул себе Копорье. Город был взят без труда, и Александр, развивая успех, пересек границу и вторгся на эстонско-немецкую территорию. Столкновение было неизбежным. После того как новгородский передовой отряд потерпел серьезное поражение, Александр и Андрей стянули свои силы, как сообщают некоторые источники, на лед Чудского озера. Немецкие рыцари, поддерживаемые набранными эстонцами, атаковали русских, построившись боевым порядком клином вперед, проникли в глубь оборонительных линий русских, но были разгромлены (5 апреля 1242 года). Пленные были отправлены в Псков. Позднее в этом же году немцы согласились освободить все русские земли, которые они в то время занимали, и обменяться пленными [94, стр. 78–79, 295–296; 119, П1Л, стр. 13 (приводится дата 1 апреля); П2Л, стр. 13–14, 82; 110, т. 5, стб. 470].
Так закончилось то, что многие историки называют одной из величайших побед русских в XIII веке: закончилось сокрушением крестового похода тевтонских рыцарей против Новгорода и Пскова, разгромом немцев, героической обороной западных границ от папской агрессии, решающим поворотом в отношениях между Русью и Западом и т.д. Многие из описаний самой битвы (в «Житии» и в позднейших летописных версиях) украшены подробностями, представляющими собой не более чем плод авторского воображения: численность участников явно преувеличивается, приводятся сравнения с победами Моисея над Амалеком и Давида над филистимлянами. Псковичей укоряют за то, что они позволили немцам захватить их город, и предупреждают, что если они когда-нибудь забудут о ратном подвиге Александра, то уподобятся «жидом, их же препита Господь в пустыни манною и крастелми (хлебами) печеными».
Но была ли эта победа столь великой? Явилась ли она поворотным моментом в русской истории? Или это просто митрополит Кирилл или кто-то другой, написавший «Житие», раздул значение победы Александра, чтобы скрасить в глазах своих современников последовавшее раболепствование Александра перед татарами? Как обычно, источники того времени не помогают ответить на такого рода вопросы. Наиболее полное описание битвы содержится в Новгородской первой летописи; что касается отражения этого эпизода в летописи Суздальской земли, то в ней не сохранилось никаких фрагментов из личных великокняжеских хроник Александра, а значение всего события преуменьшено, причем настолько, что героем оказывается не Александр, а его брат Андрей. «Великый князь Ярославь посла сына своего Андреа в Новъгород Великый в помочь Олександрови на немци и победиша я за Плесковом (Псковом) на озере и полон мног плениша и възратися Андреи к отцю своему с честью» [110, т. 1, стб. 470].
О масштабах сражения мы можем судить, только анализируя приводимые сведения о потерях, на этот раз – со стороны противника: Новгородская первая летопись сообщает, что «паде чюди (эстонцев) бещисла, а немець 400, а 50 руками яша (взято в плен)». Если летописец считает этих 450 человек рыцарями, тогда приводимая цифра является, несомненно, крупным преувеличением, поскольку в то время, когда произошло сражение, два ордена имели чуть больше ста рыцарей и, вероятно, многие, если не большинство из них, сражались в этот момент с другими врагами в Курляндии под началом ландмейстера ливонского Дитриха фон Грюнингена [172, s. 266–267]. Во всяком случае, древнейший и наиболее оригинальный западный источник, Ливонская рифмованная хроника, написанная в последнем десятилетии XIII века, сообщает, что только двадцать рыцарей погибло и шестеро попали в плен. Свидетельство Ливонской хроники не дает оснований считать это военное столкновение крупным сражением, даже если принять во внимание стремление автора к стыдливому преуменьшению потерь своей стороны» (стр. 140–147).
Однако же Гийом Рубрук писал «За Руссией, к северу, находится Пруссия, которую недавно покорили всю братья Тевтонского ордена, и, разумеется, они легко покорили бы и Руссию, если бы принялись за это. Ибо если бы татары узнали, что великий священник то есть Папа, поднимает против них крестовый поход, они все убежали бы в свои пустыни» (Гильом де Рубрук. Путешествие в восточные страны. – В кн.: Путешествие в восточные страны Плано Карпини и Рубрука. М., 1957). Цитата замечательна уже тем, что здесь Рубрук явно проговорился, а человек он был сведущий, близкий к высшим кругам крестоносных орденов (послан он был к монголам Людовиком Святым с Ближнего Востока, куда король привел свои войска в крестовый поход). Итак, задача захвата России явно обдумывалась, но не получила должной поддержки папской курии. Но кто же мешал крестоносцам? Если убрать хвастливые высказывания о страхе, наводимом крестоносцами и папой, то выясняется, что это были монголы, которые, видимо, помогали русичам в обороне их северо-западных рубежей. Следовательно, независимо от масштабов потерь рыцарей-тевтонов угроза все-таки существовала. – Прим. А. Новожилова.
Со смертью Андрея Александровича [85] (1304) умерла целая эпоха. На землях Руси, раздираемых феодальными сварами, пришел конец эры, по-видимому, крайней, свинцово-мрачной безнадежности и бесцельности, когда правители как будто утратили всякие ориентиры. Это был конец эпохи хаоса, разъединенности, раздробленности, слабосильных стремлений, военной неподготовленности и беспомощности. Слабость Руси XIII столетия была вызвана не столько внешними факторами или так называемым татарским игом, сколько преступным консерватизмом, органически присущим правившим княжеским родам, их нежеланием и неспособностью изменить устаревший, трещавший по всем швам порядок, вопиющей бездарностью большинства князей. К 1304 году великий князь на Руси имел меньше авторитета и меньше реальной власти в вопросах общенационального значения, нежели когда-либо прежде. Бывшая Киевская империя лежала в развалинах. Она была в прошлом, и значительно позднее наступит время, когда ее станут оплакивать и вспоминать о ней с сожалением и какой-то ностальгией. Юго-Западная Русь была целиком обращена к Восточной Европе и к концу столетия почти не имела связей с Суздальской землей. Нигде не обнаруживалось и намека на процветавшую экономику. Исключение – Новгород. Единственно известные связи с внешним миром, помимо торговых отношений с Востоком, осуществлялись либо новгородскими и в меньшей степени смоленскими купцами с Западом, либо православной церковью с измученной и грозящей вот-вот рухнуть Византией, да и то очень редко и нерегулярно. Всякому, кто обладал бы в то время знанием общего положения дел, могло показаться, что у Руси (или скорее у Суздальской земли и Новгорода) есть только два возможных варианта будущего. Первый – быть физически подавленной Кыпчакской ордой, впасть в политическое забвение (подобно Киеву и Чернигову после 1240 года) и в конце концов быть поглощенной растущей и агрессивной Литвой. Второй – возродиться под руководством твердого и решительного правителя или княжеского рода, который сумел бы использовать политику татар, а не просто уповал бы на ханов как своих военных союзников, подобно своим предкам, полагавшимся на половцев…» (стр. 208).
85
Андрей Александрович – сын Александра Невского. – Прим. ред.
H. С. Трубецкой
О туранском элементе в русской культуре [86]
I
Восточнославянские племена занимали первоначально лишь незначительную часть той громадной территории, которую занимает современная Россия. Славяне заселяли первоначально только небольшую западную часть этой территории, речные бассейны, связующие Балтийское море с Черным. Вся прочая, большая часть территории современной России была заселена преимущественно теми племенами, которые принято объединять под именем «туранских» или «урало-алтайских». В истории всей названной географической области эти туранские племена играли первоначально гораздо более значительную роль, чем восточнославянские, русские племена. Даже в так называемый домонгольский период туранские государства в пределах одной Европейской России (царство волжско-камских болгар и царство Хазарское) были гораздо значительнее варяжско-русского. Само объединение почти всей территории современной России под властью одного государства было впервые осуществлено не русскими славянами, а туранцами-монголами. Распространение русских на Восток было связано с обрусением целого ряда туранских племен, сожительство русских с туранцами проходит красной нитью через всю русскую историю. Если сопряжение восточного славянства с туранством есть основной факт русской истории, если трудно найти великорусса, в жилах которого так или иначе не текла бы и туранская кровь, и если та же туранская кровь (от древних степных кочевников) в значительной мере течет и в жилах малороссов, то совершенно ясно, что для правильного национального самопознания нам, русским, необходимо учитывать наличность в нас туранского элемента, необходимо изучать наших туранских братьев. Между тем до сих пор мы мало заботились об этом: мы склонны были всегда выдвигать наше славянское происхождение, замалчивая наличность в нас туранского элемента, даже как будто стыдясь этого элемента. С этим предрассудком пора покончить. Как всякая предвзятость, он мешает правильному самопознанию, а правильное самопознание есть не только долг всякой личности, но и непременное условие разумного существования всякой личности, в том числе и нации, понимаемой также как своего рода личность.
86
Евразийский временник. Берлин, 1925. Печатается по кн.: Россия между Европой и Азией: Евразийский соблазн. М., 1993, стр. 59–76.
Под именем «туранских» или «урало-алтайских» народов разумеют следующие пять групп народов:
Народы угро-финские, которые по признакам языкового родства подразделяются на западных финнов (эстов, карелов, собственно финнов и ряд мелких племен), лопарей (в Швеции, Норвегии, Северной Финляндии и в России на Кольском полуострове), мордву, черемисов, пермских финнов (зырян и вотяков) и угров (мадьяр, или венгерцев, в Венгрии и Трансильвании и «обских угров», т.е. вогулов и остяков в Северо-Западной Сибири); к той же группе угро-финских народов принадлежали и вымершие (точнее, вполне обрусевшие) древние племена – меря (по языку родственные черемисам), весь (по языку западнофинское племя), мурома и мещера, упоминаемые русскими летописями.