Черная Пасть

Увлеченные именно таким разговором, Сергей и Виктор Пральников по берегу озера направились к опытной установке. У поворота влажной от обилия соли дороги они еще раз окинули взором белую пустыню и вдруг приостановились, привлеченные шумом и криками, замутившими величавое белое безмолвие.

– Безобразники!
– кричало на шофера самое горластое привидение в черных очках.
– Притянем за милую душу!

– Я так вытяну заводной ручкой, до гроба помнить будешь, - спокойно парировал шофер угрозы, отбиваясь от деревянной лопаты в руках привидения.
– Думаешь, пригузывать вам будем, выходцы с того света!.. Скоро сколупнем. Позорите двадцатый век, ископаемые!

– Вам, роботам, только бы добро в дерьмо переводить. С машиной своей вонючей уже заткнулись! Теперь - печь! Все равно к нам присунетесь. Вон мешочки наши убывают по ночам. Взаймы или насовсем берете?

– Сам ты мешочник!

– шофер скокнул козелком, поскользнулся и сделал футбольный финт, но увернуться ему не удалось. Лопата очкастого привидения с длинной, как у поварешки рукоятью, сначала прошлась по ногам, а потом смачно припечаталась к спине.
– Подними хвост! Почешу!..

– Эй, джигит, скажи этой кухарке, хозяйке хромой печи, - повелительно наказывало привидение утробным замогильным голосом, - пусть не уродует на Шестом озере зеркало. Отшибем лапку! Попусти, так вы все озеро растащите! И хотя бы дело делали, а то взялись небо пудрить. Мирабилит в помет преобразуете. Пусть ваша длинноногая цаца сама придет, я с ней сладко потолкую!
– пообещало привидение, превратившись в сизое облачко, оно тут же исчезло.

Протирая глаза, шофер пятился к автомашине, которая стояла на краю ямы, вырытой посредине ровной делянки, припорошенной белыми хрусталиками проступившего сульфата. На этой белоснежнбй, как скатерть, поляне яма с рваными краями казалась зияющей раной. Виднелись рытвины поменьше, словно оспины или воронки от мин, а поодаль от сыпучего плёса, за береговым выступом холодно зеленела длинная траншея со следами автомобильных шин по краям. В живое, дебелое тело озерной кормилицы вонзились заступы, сломанные доски и тупые "шалманы". Следы этих изуверств и ранений виднелись по всему побережью Шестого озера, прилегающему к печным владениям инженера Протасовой и ее подручных. Отсюда для выпарных аппаратов печи брали мирабилит. Шестое уникальное озеро, с таким трудом и старанием подготовленное для машинного сбора сульфата, ковырялось и уродовалось. Вопреки всем расчетам и здравому смыслу плодороднейшая плантация обкрадывалась и приводилась в негодность варварским способом. И легче никому не становилось от того, что эта дикость, бесхозяйственность (которую претензионист Шабанов назвал "самокастрацией") именовалась официально "временной мерой на период испытаний печи". Основная сырьевая база для печи не была подготовлена и вряд ли скоро могла дать ощутимую отдачу. Новые скважины не подавали необходимых рассолов, не оправдывал надежд громоздкий и дорогостоящий трубопровод, для которого трубы покупались на валюту в Западной Германии. Выяснилась вся несостоятельность "горного цеха", появились опасения, что может подтвердиться пониженная насыщенность рассолов на новом рапозаборе. Об этом предупреждали работники заводской лаборатории, но с этим не считались. И немудрено, что богатое и щедрое Шестое озеро, на запасах которого, в основном, держался весь комбинат, с пуском печи сильно пострадает, обеднеет. Благодатное озеро с девственной опрятностью и цельностью превратится в развороченный кратер; чудный родник станет похожим на свалку.

Рисуя перед гостем такую отвратную картину, Брагин для контраста на белое накладывал лишь черную краску и малевал такими жирными мазками, что лежавшее перед глазами озеро будто и впрямь преображалось, его великолепное тело начинало покрываться рубцами и язвами.

– Первопроходцы Кара-Богаза обнаружили несметные богатства. Неужели наши достижения в космосе, электронике, кибернетике и ядерных превращениях не помогут нам в полном освоении кладовых Каспия!.. Я говорю не о далеких временах будущего, это нужно делать сегодня. Сейчас. Уже потеряно много лет, и мы должны искать и трудиться с предельным напряжением и с наибольшей экономической выгодой. Об этом я пекусь, Виктор Степанович, в этом я вижу главную заботу всего нашего коллектива.

– Ну, а если для наибольшей эффективности, выгоды временно пожертвовать чем-то?
– осторожно ворошил костер разговора гость.

– Дорогой Виктор Степанович, мне понятна необратимость закона диалектики - отрицание отрицания!
– не опасаясь шероховатых слов говорил и сильно волновался Сергей.
– Но, пожалуй, не все новоявленное есть благо и экономически выгодно. Нельзя насильно насаждать такое, чему противится жизнь ну, скажем, сама природа и специфика нашего производства!

– Не все сразу обретает наилучшую, рациональную форму. Помехи и недоделки устранимы, лишь бы они не губили главную жизненную необходимость.

– Опять же, Виктор Степанович, что принять за главную необходимость. Допускаем, что идея механизации нашего химического производства, как и другого, не вызывает возражений; но скажем прямо, та же печь устанавливается на наших промыслах без широкой технической ориентировки и целевой обоснованности. Опытная, говорите? Но и опыты должны проводиться на прочной производственной базе, делаться это должно в интересах производства, с учетом запросов, условий, опыта, с позиций целесообразности. Поверьте, это не делячество. Наше производство должно быть кровно заинтересовано в этих опытах, но не дай же бог - служить подопытным объектом! Предметом сомнительного экспериментирования. Вот от чего досада берет.

– Позитивная сторона дела, Сергей Денисович, у тебя досконально обоснована, но в то же время сквозит и некий княжеский суверенитет. Этакая квасная самостийность. Научное учреждение, связанное с вами, должно понимать это не хуже озерного водяного Сергея Брагина!
– с этими словами Пральников начал было спускаться с берега к другой автомашине, возле которой было еще многолюднее: грузчики и шофер оборонялись от пяти привидений в белых балахонах и черных очках. Тактика этих привидений, в отличие от первой бестии, была более совершенной: незримая рука вскидывала пустой мешок, норовя накинуть его на голову шофера и утянуть пленника к насыпанному бугорку - тумпаку.

– Утихомирить надо!
– забеспокоился Пральников.

– Разберутся, - отмахнулся Брагин.
– Такие стычки у нас вместо физзарядки

– Говоришь - разберутся, а если - раздерутся?

– Что делать, у нас квасная самостийность. Ваш урок!

– Придираешься к слову, Сергей Денисович!

– Я в том смысле, - пытался невинно подковырнуть гостя Брагин, как бы выгораживая сборщиков-ручников, всеми хитростями старавшихся помешать забору мирабилита со своего участка для печи, - когда им делаешь за это выговор, они обижаются и не видят за собой вины. Нам, мол, тоже дозволена материальная заинтересованность.

– Разумеется, и тут должен действовать этот мощный фактор и стимулятор, - спокойно продолжал Виктор Степанович.
– Но в данном случае, в порочной междоусобице выплывает изначальный смысл этого емкого и активного слова. В давние времена стимул был равнозначен слову раздражитель: слонов когда-то подгоняли острым "стимулом". А у вас на почве "стимула" начинается чуть ли не драка! Требуется сознательное понимание материального и морального.

– Вам хочется, Виктор Степанович, напомнить еще и о социальной, общественной совести каждого из нас, - охотно соглашался с этой мыслью Брагин.
– Именно эта сторона дела, Виктор Степанович, меня и волнует, заботит во всем происходящем сейчас у нас на комбинате. Совесть! Ответственность коллектива и личная, строжайшая ответственность каждого из нас за судьбу и расцвет государства. Запомните... очень прошу, Виктор Степанович, запомнить это при оценке моих слов, поступков, устремлений. Противно и очень опасно, когда творится что-то против совести... Да, против общественной совести и потребностей народа, а преподносится это дельцами, как забота о прогрессе!..

Дослушав друга, Виктор Пральников спустился в огромную озерную солоницу. Подошел к шоферу и закутанным бекдузским "бедуинам", шагающим по сухому озеру в своих библейских одеяниях. Каждый из них имел при себе пучок завязок из шпагата для мешков. Белые, просторные сутаны... белая скатерть озера и белый купол неба - вся эта превосходная белизна особенно резко оттеняла черный загар на лицах и резкость цветистых слов. Присутствие посторонних не смущало спорщиков, да и сказать по правде - перед этой суровостью и огромностью природы все чувствовали себя в какой-то мере равными, и трудно было сразу отличить хозяев озера от посторонних. В обиходе тут были иногда такие натурные категории слов, что одним своим присутствием или мимолетным укором немного можно было изменить. Виктор Степанович обошел рытвину и стал ближе не к шоферу, а к высокому рябоватому крикуну, с узким, как бы сплющенным у висков лицом, увенчанным фигурным носом. Ряболицый занес над головой лопату и раздумывал, кого бы огреть половчее. На подошедшего гостя он взглянул косо. Но когда увидел, что тот стал ему во фланг и прикрывает опасную сторону, то поприветствовал его взмахом белых, склеившихся бровей:

– Эй, качкалдаки, вот смотрите - у меня свидетель! Он давно видел, не даст дырявое слово сказать. У меня очень культурный свидетель, он подтвердит, как ты меня бросал в яму, - рябой опустил лопату и, сняв рукавицы, привлек к себе и неуклюже обласкал Виктора Степановича.
– Не бойся, Гулам-заде не берет ничего обратно! Дал - бери! Ты очень симпатичный свидетель!

Приняв это дружеское излияние за шутку, Пральников хотел было достать блокнот, чтобы взять что-то на заметку, но ряболицый предупредительно остановил: