Черная Пасть

Из железной рубки управляли всеми узлами печи. На высокой панели, заняв почти всю стену от пола до потолка, находились различные приборы: прыгали стрелки, царапали бумагу самописцы, мигали разноцветные лампочки... Печь работала на высшем режиме. Приборы показывали, что потекли струи готового сульфата. В вихревом циклоне с червячными смесителями шла сортировка частиц, из которых одни под собственной тяжестью оседали, а легкие уносились через борова в вытяжную трубу. Наиболее весомые фракции попадали в сборный бункер и возвращались на вторичную загрузку, а все бросовое мешалось с песком и отходами и называлось - трухляк.. Сложный цикл отбора паров, вихрения в циклонах и выноса отходов в атмосферу - именно этот процесс и являлся наиболее проблематичным, до конца невыверенным и технически несовершенным. Вокруг этого и возникал сыр-бор. Просчеты конструкторской группы и проектировщиков становились все более очевидными. Печь "кипящего слоя" почти копировала все главное, принцип и стати печей из содового производства. Эта копировка, нехитрый сколок с готовенького, чувствовались во всем. Печь не рассчитывалась на повышенную влажность мирабилита в Кара-Богазе. Циклоны спроектированы и сделаны очень нерасчетливо, а вытяжная система, построенная сразу на три печи, не обеспечивала тягу даже одной установки... Скорость выноса сульфата была катастрофической, уносы доходили до пятидесяти процентов, из которых почти половина выбрасывается в трубу. Сказывались ошибки в расчетах "тепла"; при выносе сульфата в отход держалась температура более, чем сотня градусов. Непомерно возрастал расход горючего. Вместо мазута, в целях повышения активности печи, тайком жгли дорогую солярку. Но и этот допинг мало помогал.

В наиболее ответственных узлах и пунктах новая установка давала то и дело опасные осечки, срывы, убытки. Чтобы не затевать опять спора о циклонах и грешном выносе добра на ветер, Виктор Степанович, беседуя с Мамразом, больше спрашивал, а потом сменил разговор ч направился в цех готовой продукции, который напоминал обширный лабаз, выбеленный по стенам и потолку тонкой соляной пылью. Сюда шел готовый сульфат, гораздо темнее, чем на озере; сероватая крупка стекала сверху в нагретые вороха. Горячие крупинки капали на цементный пол и катились к воротам с железными вереями. В углу цеха стояло приспособление для механической затарки. Здесь все было просто и надежно. Гранулированный сульфат готовился для погрузки не в мешки, а в контейнеры, установленные на железнодорожных платформах. Узкоколейка подходила вплотную к воротам. Новый метод погрузки был освоен не только здесь, но и на озерах, и это вместе со сборочными машинами давало комбинату большую выгоду. Во всех этих новшествах виделся завтрашний день приисков, и люди все более чувствовали силу своей вооруженности, но перепутанность старого с новым обволакивала липкой и горячей паутиной, и рутинность этого особенно была видна вокруг печи. Если на озерах, на ветру, под открытым небом фанеркой собирался сульфат кристальной чистоты и прямо с открытого тока в двойных новеньких мешках отправлялся во все концы нашей страны и за границу, то в печном пакгаузе возвышались разномастные курганчики: в одних сульфат был белый, в соседнем - серомастный, а в крайнем - дегтярно-темный. И размер крупиц гранулированного сульфата был не однороден.

– По сравнению с озерным дивом - печной порошок, словно трухляк!
– Брагин показывал товар лицом.
– Советую взять эти образчики. Пригодятся. Вот порошок с озера, а это печные дробинки.

– Все образуется... И это дело дозреет. Пока еще молодо!
– твердил Виктор Степанович.

– Как доходит зеленый... помидор? Без солнышка, без живой пуповинки, единственно от напора времени... Это не зрелость, а старость. Я верю в горячую жизненную силу!

– Ну, Сергей Денисович, теперь и я вижу: у каждого скомороха своя погудка!

– Своя все же!..

У Виктора Степановича при всей кажущейся легкости разговора вид был утомленный, натруженный, и гость все более раздражительно воспринимал ворчливость Сергея Брамина, который, казалось, был перенасыщен отрицательными зарядами, и все в нем потрескивало и искрилось, как у кота, которого гладят против шерсти. Считая себя вправе говорить откровенно и даже непочтительно при необходимости, Виктор Степанович резко ответил:

– Делать дело и не верить!..

– Я не болел бы так душой, если бы не верил, - с жестким спокойствием ответил Брагин.
– Я - верующий, истовый.

– Опасна даже не крамола, а рисовка. Не все мне понятно, Сергей Денисович, в твоих возражениях.

– Вполне возможно, Виктор Степанович, это зависит, прежде всего, от личного отношения к предмету. Я тут,

кажется, плохой вам помощник. Не смею вас больше утруждать.

– Обида?

– Вижу, что становлюсь в тягость.

– Кто кому?
– Виктор Степанович насупленно покручивал часы.

– Доказательств просите, и сами же боитесь их. Смотрите, сколько у этого создания родимых пятен!

Ставший суетливым, взвинченным Виктор Пральников принялся отряхивать с брюк въевшуюся мучель и перешнуровывать Легкие, растоптанные сандалеты с вафельными верхами и прорезями с боков. Покончив с этим занятием, он снова взглянул на часы, и тогда Сергей понял, что до этого крутил он их машинально, не следя за ходом стрелок, а сейчас будто спохватился.

– Из пустых слов не сваришь плов, Сергей Денисович. Вещественность, фактура нужна, чтоб пожевать!

Сергея Брагина как будто укололи в самое чувствительное местечко, и он зачерпнул пригоршней крупяной сульфат из вороха.

– К вашим услугам шахский рис! Это уже не слова, а зернистый намолот.

– Ну и овод!.. Ведь ты не признаешь, игнорируешь это рациональное зерно!- своей раздражительности Пральников не скрывал и начал подзывать взглядом Мам-раза, чтоб не быть с Сергеем наедине.
– Понасыпал мне этой крупчатки во все карманы, а она кик бодяга разъедает тело и душу. Травишь меня, Брагин! Отступником и прозелитом меня стараешься сделать. Не знаю, как теперь Метанову на глаза показаться.

– Знаете.

– Тогда, Сергей Денисович, отправь меня с какой-нибудь оказией в Бекдуз. Видно, вместе нам с тобой не удастся махнуть, - Пральников поглядывал на остановившийся внизу мотовоз в серой, пушистой фуфайке, и хотел узнать, когда он поползет в порт.
– Хотелось бы свести вас с Метановым и Завидным, соавторами печи. Редакция требует продолжения начатого разговора о коренном техническом переоснащении Кара-Богаз-Гола. Мы ждем, слово за вами!

– Поговорим после, Виктор Степанович. Я должен позвонить на скважину. Спросить надо у Ягмура Борджакова, а потом решим с поездкой.

15

...Сирена заголосила как-то сразу со всех сторон, словно тревожные звуки изданали все предметы: и стены, и вагонетки, и кран, и пронизанные солнцем мириады сверкающих пылинок. Тревога! Случалась она и раньше, но не такая. Сирена выла не с короткими перехватами, а устойчивым, не отступающим и надрывным ревом. И черным казался этот рев, затмевающий не только слух, но и глаза страшной хмарью...

– Меня отпевают, - медленно и уныло проговорил Мамраз.
– На плохом месте буран застал!
– Он пошел на зов сирены, сгибаясь и припадая, как темяшит человек навстречу бурану.

Все, что произошло под вой сирены, люди пересказывали потом по-разному, в зависимости от того, кто где в ту минуту находился, что делал и с кем был рядом. Мамраз первым выскочил из белого лабаза. Он бежал и вее время пытался что-нибудь схватить на бегу. Попался черенок от лопаты, и он схватил этот обломок, лишь бы вооружиться чем-нибудь, хотя еще не знал причину тревоги. Понесся он в сторону котельной, на голоса; перемахнул через сцеп вагонеток, держа палку в правой руке, словно панок для чушек или биту для лапты. Сергея Брагина вой сирены как будто ударил в грудь. Сделав полшага к двери, он остановился с вытянутой шеей и полусогнутыми в локтях, застывшими перед грудью руками. Прислушался он не к изнывающей сирене, а к шуму машин, улавливая тревогу в их надрывной перебойности. Что-то ржаво, костисто заскрежетало, и сквозь этот противный, омерзительный звук раздался ничем не заглушаемый, - ни воем сирены, ни скрежетом металла, ни свистом и шипением пара, - сквозь эти смешанные шумы слух до боли полоснул протяжный человеческий стон. Не сильный и не жалостливый, но бесконечно одинокий, затухающий...

Сергей отстранил Пральникова к мешкам и бросился за угол, к завалочной яме, подрагивающей в конвульсиях, остановленной ленте транспортера.

...Кто стонал?... Кому пришлось пострадать? Это Сергей понял раньше, чем подбежал к людям, столпившимся около бетонного трехгранного, как штык, столба, который поддерживал железный лоток транспортера. Стон не повторился, но все еще слышался тот протяжный звук, кровянистый и одинокий, заглушивший стук и холодный скрежет огромного скопления трущегося металла. Куда-то в степь, закрыв ладонями лицо, бежала лупоглазая молодка, работавшая вместе с атлетом Гошей около бункера. Отвернувшись от столба и ото всех, увязнув в сульфатной мучели, одиноко стояла побледневшая Нина... Люди то и дело убегали звонить по Телефону, но не надеясь на своих вестовых, Мамраз посылал их беспрестанно. Под видом оказания какой-то помощи многие бежали прочь от страшного места, лишь бы не видеть Гошу.