Черная шаль с красными цветами
Шрифт:
Заведующий округом Вишняков».
Такая бумага. В конце - вишняковская закорючка и большая печать. Федор подумал только: ну до чего нехорошее время - в дорогу правиться, дожди холодные, слякоть, грязь по колено… И сколько еще такой распуты, бог ведает. Чуть подморозит, ну, кажется, все, кончилась грязь, а через день опять оттеплит, и снова раскисло, пошло-поехало…
– Слушай, Вишняков, может, обождать чуток? Не сегодня завтра настоящий мороз ударит, и реки подкует, и дороги поправит, а?
– Подождать, Федор, конечно, надо бы. Но ты одно возьми в толк - застопорятся наши дрова, и кто-то ведь скажет - вот, мол, Вишняков с Тулановым, двое гнедых, сидят и ждут у моря погоды… А тем временем люди в
– Понятно,- сказал Федор.
– А коли понятно, бери деньги и топай. Пока до Паршукова доберешься, пока вы с ним на прямую дорогу в Чердынь выходите, у-у, сколько пройдет… А вам еще хлеб скупить, подводы нанять, хоть небольшой, а все же обоз получится. Не жди, Федор.
– Ну, а сколько… это… денег брать?
– Выдаст тебе казначейство триста тысяч рублей. Распоряжение уже ими получено. Мы, видишь, прикинули предварительно, так оно примерно получается, меньше нельзя.
У Федора похолодело в груди. Он уже имел дело с деньгами, возил иногда, для расчетов с рабочими. Но такую сумму… он и представить себе не умел.
– Если хотим иметь хлеб для рабочих, а не горбушку для начальства, сумма нужна, Туланов, сумма. Не баловаться вас посылаем. Ты ведь не из трусливых, да и силушки не занимать, но все же зайди к военкому. Попроси револьвер. Если что, пусть он мне позвонит, для подтверждения. Думаю, даст и без этого. Сам объяснишь, зачем. С наганом, знаешь ли, веселее.
– Да уж, веселья будет… много,- покачал головой Федор.
– В дороге про деньги не болтайте, Паршукова предупреди. Ну, а как уложить да подальше - это уж сам сообразишь.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
В дорогу Федор вышел через два дня. Перед отправкой сам сшил из клеенки крепкий мешочек, запаковал туда деньги, плотно перевязал дратвой и положил в самый низ заплечного мешка, предварительно завернув их еще и в старую рубаху. Затем зашел к военкому, рассказал с глазу на глаз о своем задании, показал мандат. Военком тут же распорядился выдать ему наган с патронами. И пожелал ни пуха… Федор улыбнулся и послал военкома к черту.
Через Эжву Федора переправили еще на лодке, хотя над рекой уже крутила пурга. А через некоторое время он уже сам перешел ту же Эжву по тонкому льду, отдающему синевой. На всякий случай выломал в лесу длинную жердь: лед, говорили местные, стал накануне вечером…
Паршуков жил в Усть-Неме, там Федор задержался еще на два дня. Хотел было и звал Паршукова сразу выйти, но тот наотрез отказался:
– В такую дорогу, да так, сразу - нет и нет, Федор Михайлович, и не зови. Сколь мы там промотаемся, с таким большим делом, мы и сами не знаем. А надо и одежонку собрать, и обутку, да и по дому кой-чего закруглить, у меня других мужских рук нету. Был бы без кола без двора - конечно, в момент бы срядился… Да и тебе перед дорожкой не грех в баньке попариться.
Паршуков оказался обыкновенным мужиком: четверо детей, да скотина, да двор. Лет ему было под сорок - на первый взгляд. В силе еще мужик.
– Ну, твоя правда,- уступил Федор.- Чего надо, давай пособлю.
– Ты, Михалыч, не торопись. Дорога мне ведома, а дорога, скажу тебе, из худых худая. Такие на пути большие болотья… другого берега не видать. Ну и чего мы с тобою попремся, в грязи тонуть, рисковать зряшно? Снег же сей год выпал на талую землю, вот беда. Лучше день-два переждать, пусть хоть маленько прихватит под снегом. Вообще-то перед самой войною пробивали дорогу в обход болот. На реку Пильву ходили, в деревню Ксенофонтово. Но врать не стану, по той дороге не хаживал и на рыск не пойду. Сам видишь, четверо у меня, мал
мала… Придется нам по старой тянуться, через Канаву да повдоль Екатерининского канала… По зимнику аккурат выйдем на деревню Кишканчева слобода. Это уже Чердынский уезд и будет. Оттуда нам тридцать верст до Покчи, а Покча - рукой подать от Чердыни. Там до войны все купчины жили, что хлебом торговали. Там и запасы хранили. Оттудова и начнем. Спервоначалу надо нам найти знаемых людей. Да так найти, чтоб нам с тобою голову не оторвали, с нашими-то деньжищами, да… По-хорошему бы если, то надо нам погодить недельки две, чтоб морозом взялась земля. Там только Зюричские болотья тянутся верст десять…– Нету времени ждать, Паршуков. Если завтра никак не можешь, то послезавтра уж постарайся, Иваныч. Меня, вишь, предупредили: ежели не поспешаем, то утечет хлебушек куда на сторону. Тогда нашими деньжищами в самый раз будет печку топить… А башку нам с тобою отвинтят свои же, усть-сысольские, как пить дать - отвинтят.
– За этим дело не станет,- легко согласился Паршуков. Понимал, стало быть.
Попарились назавтра. А следующим утром и тронулись. До деревни Канава добрались благополучно. Только при переходе последнего перед Канавой болота, когда уже казалось - все позади, Паршуков провалился, не сильно, сам вылез, но валенки, понятное дело, намочил и в грязище умазался, это как водится. Федор радовался, что перед дорогой не дал себя уговорить и не сменил свои бахилы на валенки. В шерстяных носках и портянках поверх носков было ноге и тепло и сухо.
От болота до избы на волоке оказалось всего-то версты две, а валенки Паршукова покрылись толстым слоем промерзшего снега и льда, стали пудовыми. В избушку Григорий Иваныч еле затащил ноги. Пришлось сушиться и приводить обутку в порядок.
А вот после Канавы бог дороги отвернулся от них. Вышли из деревни раненько, только-только синева наметилась в небе, и прошли-то всего ничего, только до ближайшей избушки на этом переходе. Пришли совсем рано, устать не успели. Но Паршуков неожиданно предложил здесь и переночевать.
– Почему? Да потому, Федя, что впереди болотище бесконечное, никак не мене десятка верст, а то и поболе…
Федор задумался. Ерунда какая-то получалась, только из деревни вышли, до потемок еще бы идти да идти, а тут приходится ночевать… Паршуков уговаривал:
– По твердому зимнику, два-то мужика, мы бы с тобой горя не знали, шли бы и шли. Да теперь вот боязно, Михалыч. Как ни шагай широко, на болотине шибко не разбежишься, придется ночевать посреди болота. Сам видишь, тут и при дневном-то свете не знаешь, куда ступить, а ночью вовсе беду на себя накличем…
Видно было, избушку давно никто не обихаживал. Но под навесом нашлась заржавелая двуручная пила, чуть в стороне в широкую щель в бревне был воткнут топор. Остаток дня потратили на дрова, распилили толстое кондовое дерево, покололи и сложили под навесом. Жарко натопили печь, вскипятили чай и долго с шумом хлебали, заедая сухарями.
Вышли опять с рассветом. И опять Паршуков не хотел спешить, готов был в этой избушке еще денек провести. Федор, много позже, когда вспоминал их дорогу, всегда думал: а что, как Паршуков предчувствовал свою судьбу - и оттого тянул, не хотел идти, не спешила его душа на встречу с бедой…
И еще думал Федор, тоже позже: вот бы послушать тогда Паршукова, повременить - и сложилось бы все по- другому, хуже ли, лучше - бог весть. Но - по-другому… Да разве знаешь, выходя из дому, что ждет тебя в пути? Никогда не знаешь…
Только с версту отошли от избушки, тут оно и началось, то болото. Гиблое из гиблых… Глазами, палкой искали, щупали промерзшую сухую полоску, местами же пришлось прыгать с кочки на кочку. Болото еще хранило в себе накопленное летом тепло, такому болоту нужны крепкие морозы, чтоб схватило его как следует.