Черная Скала
Шрифт:
— Отпусти меня, — потребовала я.
Но его пальцы только поползли еще выше.
— Хочешь побаловаться? Хочешь получить удовольствие, мисс Задавака?
Прежде чем я успела что–нибудь понять, он швырнул меня на землю. Лежа в пыли, я прошептала «дядя Роман» и попыталась встать. Господи Иисусе, помоги мне, взмолилась я, но не ощутила Его присутствия. Маленькие глазки Романа стали совершенно дикими. Он опрокинул меня на спину. Я воскликнула: «Что ты делаешь, что ты делаешь?» Потом я сказала: «Пожалуйста, дядя Роман», — и еще раз попробовала встать. Он больно ударил меня в бок, и я скорчилась на земле. Он снова ударил меня. Я подумала, что он сошел с ума. Потом, подняв взгляд, я увидела, что он стоит надо мной и возится с застежкой своих замусоленных штанов. Я прошептала: «О нет, Господи, о нет!», и посмотрела в сторону, и увидела солнечные лучи,
— Снимай трусы.
Что–то в его глазах сказало мне, что если я не послушаюсь его, то умру. Я стянула трусы. И начала плакать — не так, как я обычно плакала, а скулить, как побитый котенок. Он уже стоял надо мной на коленях и из волосатого гнезда у него между ног торчала прямая змеиная головка. Я сказала: «Пожалуйста, дядя Роман, пожалуйста». Он попытался засунуть ее мне в рот, но я отвернулась. Несколько мгновений он выглядел озадаченным, но потом взял ее в руку и начал теребить. Я подумала, может быть, это все, может быть, больше он ничего не сделает, но почти сразу поняла, что это еще не все, потому что уж слишком давно и слишком сильно ему этого хотелось, и он прижал меня одной рукой к земле, а другой задрал мне платье и ногами пригвоздил мои колени. «Отче наш, сущий на небесах! да святится имя Твое; да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе…» Он засунул в меня руку. Ох, какой громадной была его рука, будто ветка дерева.
Роману пришлось приложить всю свою силу, чтобы проникнуть в меня, потому что, когда он вытащил руку, я постаралась зажаться. Он поплевал на пальцы и натер слюной головку. Потом он начал пристраиваться у меня между ног, только я не пускала его, я зажималась изо всех сил, и он таранил меня снова и снова, пока не прорвался внутрь, и опять таранил и крушил, пока уже полностью не залез в меня и на меня. Мне казалось, сейчас он разорвет меня изнутри, мое тело распадется на две половинки, как туша, что как–то висела в мясной лавке. Не знаю, как долго это продолжалось, я только видела, что он чего–то добивается с перекошенным от напряжения лицом — настолько искаженным, что если бы в этот момент мне сказали: «Это Роман Бартоломью», я ответила бы: нет, что вы, я не знаю этого человека. Слезы текли у меня из глаз. Я зажмурилась, потому что поняла: если я смогу думать о чем–нибудь другом, представлять что–нибудь другое, я могу спастись. И я увидела почтовую открытку с видом Саутгемптона, увидела людей на пристани, и серое небо, и чаек, парящих над миром… Как вдруг сильная оплеуха вернула меня назад, и я снова оказалась там же, в пыли под домом. Роман выглядел совершенно обезумевшим; как видно, он испугался, что я вот–вот отключусь. Потом он продолжил. И я уже понимала, что должна держать глаза открытыми.
Я не знала, чего он дожидается, пока это не случилось. Меня как будто залило густым молоком. Рот наполнила рвота, я сплюнула и откашлялась. Роман откатился в сторону. Он вытерся майкой, встал и натянул брюки.
— Если ты хоть что–то скажешь Тасси, то горько об этом пожалеешь. Тасси на тебя наплевать. Чем скорее ты это уразумеешь, тем лучше.
Шаркая ногами, он начал подниматься по ступенькам. Дойдя до верхней, он остановился, вытер мокрое от пота лицо, оглянулся и пристально посмотрел на меня, как будто это я заставила его сделать то, что он сделал.
5
Немного выждав, я схватила кусок грубой мешковины, ведро с водой и принялась отскребать себя, как будто была вся в дерьме. Вода стала розовой и мутной от моей крови и той гадкой слизи, что продолжала из меня вытекать. Я глубоко засунула в себя пальцы, чтобы во мне ничего от него не осталось. Не осталось и следа от него. Потом я затаилась во дворе и ждала, пока в сумерках на дороге не появились их силуэты. Они приближались, как видение: моя тетя и державшиеся за руки Вера и Вайолет. Они шли медленно, как будто впереди у них была вечность. Бедра колышутся из стороны в сторону, плечи отведены назад, пакеты с булочками и пирожными качаются в такт ходьбе. Ага, подумала я, вот почему вы не пришли вовремя, потому что бредете как во сне. Они не видели, как я прокралась в дом. Когда они вошли, я уже лежала в кровати, с головой укутавшись в простыню.
Я слышала, как в кухне тетя Тасси напевает знакомую песню. От этой песни мне всегда становилось грустно, как будто
в ней говорилось обо мне.Девочка с темной кожей,
Не убегай, оставайся дома.
Отец твой помочь не сможет,
Уплыл далеко–далеко.
Девочка с темной кожей,
Сиди дома, расти ребенка,
Отец твой уже не вернется,
Уплыл далеко–далеко.
У нее красивые глазки.
Ей трудно живется на свете.
Она в погоне за счастьем
Убегает вдаль на рассвете…
Я не выходила из комнаты, и когда Вайолет позвала меня пробовать кокосовый торт, я сказала ей, отстань, я заболела. До меня доносились их голоса. Вера смеялась, потому что Роман спал на крыльце с открытым ртом и туда чуть не залетела муха.
— Папка ловит мух, — заливалась она. — И чего они не могут спокойно пролететь мимо его рта?
Со двора доносилось пение сверчков, что–то шуршало в траве, возможно, одна из коз. Видели ли они, что произошло?
Немного позже тетя Тасси принесла мне поднос с тарелкой каллаллу[4] и булочкой. Я сказала, что ничего не хочу. Она поставила поднос на маленький столик и присела на край кровати.
— Селия, тебе нужно что–нибудь съесть.
Я плотнее натянула простыню.
— Иногда ты бываешь ужасно упрямой. Давай съешь хоть что–нибудь.
— Может, меня тошнит от твоей стряпни.
Я знала, что это ее обидит. Тетя Тасси тут же встала и вернулась в кухню. Я слышала, как она говорит, что в жизни не видала такого грубого и капризного ребенка, как Селия, и что, должно быть, она унаследовала это от отца, потому что у них в семье никогда таких не было. Потом я услышала Романа:
— Она слишком много о себе воображает. Точь–в–точь как Сула.
В этот вечер, впервые за много недель, Роман остался дома. Тетя Тасси даже спросила его, как же так, ведь сегодня в деревне намечается большая пьянка в баре дядюшки К, а Роман ответил, что он готовится к Великому посту, так что пусть она пользуется моментом.
Вера и Вайолет улеглись в постели. Когда они заговорили со мной, я притворилась, что сплю. Тетя включила радио; передавали какую–то старинную испанскую музыку. Услышав звяканье стекла, я предположила, что они пьют ром. Затем послышались топот и шарканье ног по деревянному полу — я поняла, что тетя танцует. Мне уже приходилось видеть, как она для него танцевала. Приподняв края юбки, она ритмично вращала бедрами, которые, казалось, двигались сами по себе, независимо от остального тела, призывно поглядывала через плечо, поводила глазами и медленно раздвигала в улыбке широкий рот, демонстрируя лучшее, что у нее было — сверкающие белые зубы. Когда она такое проделывала, Роман не отрывал от нее глаз. Если это происходило в моем присутствии, мне становилось за нее стыдно.
Вскоре я услышала, что они топчутся уже вдвоем. Приоткрыв дверь и выглянув, я увидела, как Роман, обхватив обеими руками тетину широкую талию, жадно покусывает ее шею.
Потом я слышала, как она хихикает, укладываясь в широкую старую кровать, которую прислали из поместья, где работала тетя Сула. Как заскрипел матрас и затрещала проржавевшая рама, когда Роман навалился на тетю Тасси. Я слышала, как он с хлюпаньем бьется об нее, как волна бьется о борт корабля. Как он сопит и постанывает. До меня донеслись захлебывающиеся, пыхтящие звуки, и я поняла, что они исходят от моей тети. Она выкрикнула его имя. Потом еще раз. Под конец раздался громкий гортанный стон Романа и одновременно протяжный глубокий тетин вздох.
В последовавшей за этим тишине, при ярком свете луны я затолкала в свой школьный ранец столько одежды, сколько туда поместилось. Потом я надела синее платье на чехле, которое надевала только в церковь и в гости, и туфли, начищенные еще накануне.
Вайолет подняла голову с подушки:
— Селия?
— Я иду в туалет. Спи.
Откинув простыню, я заметила у себя на постели кровавое пятно. Ничего особенного: тетя подумает, что у меня месячные и я забыла подложить тряпку. Зайдя в кухню, я увидела на столе гигантскую ночную бабочку. Крылья у нее были с мою ладонь, да и туловище немаленькое. Понятия не имею, откуда она взялась. За буфетом я отыскала жестянку из–под какао, в которой, как я знала, тетя Тасси хранила свои чаевые. Тихонько высыпав монеты — их было довольно много, — я обнаружила на дне еще и пятидолларовую бумажку и положила вместе с мелочью к себе в кошелек. Потом я опустошила коробку с печеньем, переложив все ее содержимое в бумажный пакет. Выходя из кухни, я прихватила с подоконника плод манго, который Вайолет оставила там дозревать.