Чернее, чем тени

Софи Нонине.

Нет, никто пока не называл её так, вообще ещё никак не называли и не выделяли из остальных. Но Лаванда безошибочно узнала эту всегда ускользающую, почти неуловимую тень. Немного нелепая, похожая то ли на мальчишку, то ли на девчонку-сорванца, она мелькала то там, то здесь на перекрытых войсками и баррикадами улицах Ринордийска.

На одном из фото – Лаванда внимательно вгляделась в него – камера успела поймать Софи возле загоревшегося торгового центра, когда она на секунду обернулась, покидая это место. Порыв ветра откинул назад тёмные волосы, за которыми постоянно скрывалась Нонине, и лицо её в отсветах пламени мерещилось переменчивым и потусторонним – будто она была не живым человеком, а призраком, спустившимся на поле битвы.

Кто это – явление будущего или случайный фантом? Надежду несёт или погибель? Тогда ещё никто не мог знать.

Несколько месяцев и вдруг – радостная новость: Чексин побеждён! Отряд Сопротивления захватил его резиденцию, а сам президент, засидевшийся на своём месте, оказался в плену. Так сообщала передовица одного из основных государственных изданий, которое прежде упоминало Чексина не иначе как с учётом его абсолютной непогрешимости. А уж как пестрели вырезки из оппозиционных газет и журналов…

Как именно развивались события в ночь переворота: как сумели повстанцы пробраться в неприступное здание резиденции, как справились с охраной и добрались до самого Чексина, – этого никто точно не мог сказать. Сами участники событий, когда им задавали такой вопрос, только мило улыбались (или не очень мило, уж как умели) и ограничивались общими фразами о взаимовыручке и вере в победу. Но в одном они все сходились: без Софи Нонине этой победы бы не было. Одолела Чексина именно она.

Это случилось на исходе октября…

Ноябрь прошёл в смятении и эйфорической суматохе. Пока заканчивали с оставшимися сторонниками «режима», пока обнаруживали и обезвреживали тех, кто под шумок хотел договориться с иностранными интервентами, пока… Да мало ли находилось дел в первые недели свободы, и мало ли проблем вставало теперь на каждом шагу. Нонине в эти дни почти не появлялась на публике, хотя о ней говорили повсеместно. Только один раз – на публичном, пусть и неофициальном суде над Чексиным: не произнося речей, она лишь дала отмашку, бросив «Пусть его судит народ». (Эта короткая фраза привела всех в восторженное умиление: Софи Нонине – с простыми людьми).

Народ осудил: толпа разорвала Чексина на части.

В начале декабря, в тёмные и холодные дни первой зимы, столица стояла необычно притихшая, малолюдная. Страна – теперь хорошо можно было различить это – зависла на самом краю.

Казна была выпотрошена, все связи – нарушены, будничное течение жизни – сбито и остановлено. На окраинах ещё полыхали пожары войны, а в Ринордийске обыкновенные пожары только начинали затухать. Равнодушная к людской суете, сверху их присыпала пороша.

Нужен был кто-то главный, кто-то, кто будет решать и возглавит всё, кто спасёт от неминуемой гибели и скажет, что делать дальше.

Очень быстро речь зашла о Софи Нонине (спонтанно или с чьей-то подачи – было уже не суть важно). Теперь все хотели видеть во главе государства только её: ведь это она освободила их всех от Чексина.

Та минута, когда они вручили власть ей – своей новой правительнице, – была навсегда запечатлена в вырезке из старой газеты. Чёрно-белая фотография вобрала всё: Софи, стоящую на старой крепостной стене, толпу курток и шапок внизу, тёмное хмурое небо… Небольшое усилие – и можно было увидеть это как вживую, так, как оно наверняка и происходило в тот день… Или почти так. Вот она, Софи: большая чёрная фигура, немного на возвышении, но не слишком высоко. Глухое чёрное платье до земли, плечи укутаны – нет, ещё не плащом – только короткой пелериной из крысиных шкур. Лицо осунувшееся и обветренное, как и у всех, кто здесь: тяжёлые теперь времена. Она почти не движется, только ветер слегка треплет тёмные космы волос, на них белыми хлопьями падает снег. Взгляд её мрачен, но полон решимости.

– Кто-то должен взять на себя ответственность за то, что происходит, – говорит Софи твёрдо, щурясь на ветру. – Ответственность за всех здесь присутствующих, за всех жителей страны. Кто-то должен повести теперь всех вперёд. Нам нужен правитель. И это вы, граждане страны, должны его выбрать.

Люди толпятся внизу и, задирая головы, смотрят на неё. На лицах – тревожное ожидание и надежда. Сначала они молчат, лишь невнятный шёпот ходит по толпе. Потом кто-то подаёт голос:

– Пусть Нонине будет правительницей!

– Да, пусть Нонине!

– Пусть Нонине правит нами!

– Нонине!

– Нонине!

– Нам не нужно никого другого!

Усталая улыбка появляется на лице Нонине, а в глазах, кажется, блеснули слёзы. А может, и нет.

– Спасибо, – произносит она тихо, но её всё равно слышат, и ликование разносится в ответ.

– Спасибо! – повторяет Софи громче, встряхивает головой, откидывает волосы и, выступив на шаг вперёд, начинает говорить – много, горячо и убеждённо.

– Сейчас мы должны обратить взоры в будущее, – говорит она. – Разруха, застой, беспредел правительственной элиты длились годами, и мы ничего не могли поделать с этим. Но теперь мы вместе положили конец безобразию, и пора вступить на новый путь, путь нашей новой жизни. Да, нам будет нелегко – всегда нелегко вставать из пепла и грязи. Но мы справимся, как справлялись уже не раз с теми трудностями, что подкидывало нашей стране течение истории. Здесь и сейчас начинается дорога, по которой мы выйдем в светлое и радостное будущее, то будущее, которого мы действительно заслуживаем. Я поведу вас.

Они смотрят на неё, не отрывая взглядов, внимая каждому слову. Они верят Софи Нонине и готовы следовать за ней, готовы делать то, что она скажет.

Кем бы ни была Софи Нонине, она сдержала обещание и повела их. Наверно, она знала куда. А может, и нет.

Это было трудное время. Во второй год правления Нонине ко всем прочим неурядицам добавились капризы природы: после летних пожаров по всей лесной полосе выдалась неспокойная зима. Снежные бураны как бы в насмешку перекрыли только лишь восстановившие работу автомобильные пути и железные дороги, страна была на грани транспортного коллапса. Ещё больше пострадал прибрежный север: разбушевавшаяся стихия выгнала из берегов моря, многие селения были сильно порушены, иные просто перестали существовать.

Впрочем, едва ли Нонине могла что-то с этим сделать. Она в это время гасила войну на юге, та всё не собиралась утихать. В какой-то момент Софи даже сама покинула столицу и отправилась на поля сражений. Так по крайней мере говорили. Точно то, что в Ринордийске в этот момент её не видели.

Несколько месяцев – и конфликт был задавлен. Некоторые замечали, что можно было обойтись и меньшей кровью, кто-то сетовал, что Нонине связалась с местными отбросами общества и привлекла их на свою сторону, что якобы и решило исход дела. Но, по правде, все вздохнули с облегчением: начинало ведь уже казаться, что бои никогда не закончатся. В глазах людей Нонине была теперь, помимо прочего, победительницей и миротворцем, а в статьях тут и там мелькало тихо, не для официальных заявлений, но уважительно, что она «натравила крыс на своих врагов».

Медленно, шажочками, но, кажется, начиналась нормальная жизнь – какой она и должна быть и какая успела подзабыться.

От новых номеров веяло успокоением – неужели смогли пережить? – и надеждой на лучшее. Не ползали больше сепаратистские настроения за Тусконским мостом, начинали работать давно заброшенные фабрики и предприятия, в Ринордийске, в Турхмановском парке, забили фонтаны, что были отключены уже много лет. Не всё делалось сразу – так и не могло быть, все прекрасно понимали. Но ощущение, что путь вперёд открыт, превалировало над всем остальным и превозмогало все временные невзгоды.