Черно-белая радуга
Шрифт:
– Наталья Андреевна ей говорит: «Надевайте носочки и ложитесь на кресло». А сама пока инструменты готовит, спиной к пациентке стоит. Потом наклоняется ввести зеркало, а там колготы, представляешь?
Анна оторвала тяжелую голову от подушки, чтобы разглядеть источник звука. В палате стояли две женщины в брючной медицинской униформе бледно-зеленого цвета, и одна из них продолжила, не заметив движения Анны:
– Она подумала, что раз у нее нет носочков, то тогда нужно в колготках, представляешь?
– А сколько
– Да лет тридцать, наверное. Неужели ж ни разу у гинеколога не была, не знает, что и как ему надо показывать?
Ее коллега поправила одеяло на неподвижном теле, выпрямилась и заметила взгляд Анны.
– Проснулись? Все в порядке? – спросила она и подошла к кровати Анны. – Нет-нет, вставать пока не надо, полежите еще. Вас еще доктор должна посмотреть.
– Да я уже давно проснулась, – сиплым голосом ответила Анна. – Я уже позвонила, чтобы меня забрали.
В этот момент ее онемевший живот пронзила стрела новой, неведомой боли, и она испуганно посмотрела на медсестру: «А то, что болит, это же нормально, да?».
– Ну конечно, там же ранка, – успокоила та Анну и нащупала прохладными пальцами пульс на ее запястье. – Лежите пока, отдыхайте.
Анна прикрыла глаза и услышала торопливый шепот, зашелестевший с правой стороны: «Они думают, что это тайна, ха! Но я-то про их бомбу все знаю. Все-все. И устройство, и где они ее хранят. Папа, подожди, ты забыл фуражку».
Анна улыбнулась бреду возвращающейся в сознание пациентки, но тут ее обожгла мысль о том, что полчаса назад и она, вероятно, так же выбалтывала чужие, или еще хуже, свои секреты. Она нахмурилась, пытаясь вспомнить, как прошел последний час ее жизни, но так и не смогла восстановить ощущения между моментом, когда после укола она увидела, как удаляются ее ноги, раскинутые на подпорках гинекологического кресла, и приближаются пористые квадраты навесного потолка, и минутой, когда она приподняла тяжелые веки в этой шестиместной палате.
Успокоив себя предположением, что сестры не принимают за чистую монету, и, наверное, даже не прислушиваются к «информации о бомбах», Анна приподнялась на кровати и потянулась к своей одежде, лежавшей рядом на стуле. В палату вошла врач и улыбнулась Анне усталой улыбкой.
– За вами уже приехали. Вы как себя чувствуете? Голова не кружится?
Анна стянула аляповатую ночную рубашку в крупные маки, которую приобрела специально для аборта, и нащупала на стуле майку.
– Кажется, все в порядке.
– Хорошо. Через две недели зайдите к нам на осмотр. Если что-то будет беспокоить, приходите сразу. В приемной я приготовила для вас рецепт на препараты для профилактики осложнений.
– София… Спасибо вам.
Врач кивнула и вышла из палаты.
Миша открыл дверь желтого такси и помог Анне опуститься на заднее сидение, поддерживая ее локоть.
– Как ты, нормально? – спросил он, устраивая сумку рядом с ее коленями.
– Да нормально. Что ты со мной
обращаешься, как будто мне все внутренности удалили? У меня все в порядке. Поехали.Миша обошел машину сзади и сел рядом с Анной: «Ко мне поедем? Или домой хочешь?».
– Давай сначала на всякий случай к тебе.
Миша наклонился к водителю, сказал адрес и добавил: «Пожалуйста, езжайте небыстро и осторожно».
Водитель недовольно буркнул: «Пробки все равно ж. Не разгонишься».
Дома Миша согнал с дивана кошку и, предложив Анне лечь, отправился на кухню заварить чай. Все это время он продолжал рассказывать начатую в такси историю о том, как прошла встреча с владельцем бумажника, и каким идиотом его выставила Маша.
– Представляешь, какая алкоголическая дура? – прокричал он из кухни через шум льющейся в раковину воды.
– А зачем тебе вообще понадобилось это представление? Ну урод, ну индус… Поулыбался, да пошел домой. В чем проблема?
Анна вытянулась на диване, прислушиваясь к боли в животе. Живот слабенько ныл, не доставляя особого дискомфорта, но Анну это не успокаивало – это был ее первый аборт, и она не знала, какие ощущения считаются нормой.
Миша вошел в комнату с подносом и подтянул ногой журнальный столик к дивану.
– Уф, не знаю. Но индусы – это ужасно. Они все кажутся мне какими-то немытыми, даже самые образованные. Даже если говорят с британским акцентом.
– М-да… Вот они расовые предубеждения в действии…
– Ужасно, я знаю. Я работаю над этим.
– Да ладно, – взмахнула рукой Анна, – думаешь, у меня их нет? Я вот не люблю все эти малые народы Кавказа.
– А за что, можешь объяснить? Откуда это берется?
– Ну… Они в большинстве своем очень заносчивые, вспыльчивые. И тоже делят всех людей на своих и чужих – если свой, то хороший, какой бы он сволочью ни был, а если… белый, то значит не свой, и поэтому хуже любой своей сволочи.
Миша присел на диван, протянул Анне чашку.
– Да уж, и при всем при этом мы ждем от общества толерантного отношения ко всем своим убеждениям.
– Я думаю, искренне толерантны только дети. И то, только до тех пор, пока взрослые не забьют им голову этими своими убеждениями.
– Да это понятно. Обычно воспитание гораздо большую роль играет, чем, например, личный опыт. Эти установки уже ничем не выжечь. – Миша помолчал. – О, слушай, мне же поставили стиральную машинку!
– Поздравляю. Ты уже стирал?
– Нет еще. Сегодня на встречу ходил, времени не было. Пошли, посмотрим, что она умеет?
Миша решил начать с цветного белья и принялся собирать одежду по квартире, поручив Анне изучение инструкции. Анна едва успела найти в толстой книге русский язык, как Миша вернулся в кухню с ворохом маек и рубашек.
– У тебя нет, случайно, чего-нибудь грязного с собой? – спросил он и наклонился к машинке. – Надо добавить, а то у меня тут, кажется, маловато. На самом деле и это-то не особо грязное, но надо же проверить аппарат.