Черное и белое

Наташка хмурится.

— Как-то это очень странно звучит…

— Наташ, странно, согласен, но пожалуйста, сделай сегодня, как я говорю, а когда вернёшься из Питера, я тебе всё расскажу и объясню. Не забудь позвонить из аэропорта. Если меня не будет, передашь Алику, что всё нормально. Хорошо?

— Ну конечно, Егор. Обещаю.

Она поворачивает голову и чмокает меня, а я резко поворачиваю её к себе и долго, и горячо целую.

После этого быстро одеваюсь и выскакиваю за дверь.

— О, привет, — киваю я милиционеру, стоящему на площадке. — А ты чего здесь? А Вова где?

— А мы это… — пожимает мент плечами. — Меняемся. По очереди стоим.

— Он тебе приплачивает что ли вместо себя? — хмурюсь я.

— Чего? А… Нет, конечно. Мы так просто, чтоб разнообразие… Да…

— Понятно, — киваю я и сбегаю вниз по лестнице.

Заглядываю в дежурку.

— Вов, а ты чего смежников что ли припахиваешь для дежурства? Мы же договаривались своими силами.

— Да, наши ребята задерживаются, а он сам попросился, говорит, заколебался на одном месте сидеть, а так хоть какое-то разнообразие.

— Разнообразие тебе, — качаю я головой. — Заканчивай с этим делом. Смени его давай.

Ко мне подходят Алик и Виктор.

— Поехали, шеф?

— Поехали, — киваю я и поворачиваюсь к Пономарёву. — Дим, давайте аккуратненько с Наташкой моей. В порт на двух машинах езжайте. Максимально внимательно сегодня, да?

— Стопудово, — кивает он. — Всё сделаем, не волнуйся.

Еду на базу. По пути созваниваюсь со Злобиным. Он тоже обещает подъехать. Операция должна пройти образцово. Обязана. Чтоб без сучка и задоринки. Правда, по архиву до сих пор не ясно. Кухарь постоянно находится на месте. Ребята постоянно дежурят. Как только он выйдет, они сразу туда залезут.

В общем, проводим экстренное переосмысление. Место поменялось, поэтому кое-что приходится перестраивать. Отправляем две «буханки» с нашим спецназом. По архиву до сих пор не ясно. Кухарь, как прилип к своему тайнику. Но ничего, сейчас-то он по-любому его оставит…

— Ну что, перекусим? — предлагает Злобин мне и Исаеву, новому начальнику московского «Факела».

Суровый некрасивый подполковник Исаев Артур Семёнович всю жизнь служил в разведке. Человек он жёсткий, недружелюбный, но максимально компетентный. Скачков был очень рад, что смог заманить его к себе.

— Нет, мне ехать пора, — киваю я обоим. — С Богом, товарищи.

— Ну-ну, ваше благородие, — хмыкает Злобин. — На Бога надейся, а сам не плошай. Давай, ни пуха…

Приходит время выдвигаться. Забираюсь в «уазик» на переднее сиденье. Сзади устраивается Виктор и ещё один парень, Стас. Едем на двух машинах. Во второй — ещё четыре человека.

— … «Полёт валькирий», — тихонько бормочет радио. — Исполняет академический симфонический оркестр ленинградской филармонии под управлением Евгения Мравинского.

Музыка начинается тревожно, словно музыканты водят по струнам не смычками, а мечами…

— Наталья не звонила ещё? — спрашиваю я у Алика и смотрю на часы.

Едут ещё наверное…

Вступают фанфары:

Та-та-ра-та-та, та-та-ра-та-та, та-та-ра-та-та, та-та-ра-та…

— Нет ещё, — мотает он головой. — Никто не звонил.

Та-та-ра-та-та, та-та-ра-та-та, та-та-ра-та-та, та-та-ра-та…

— Блин, — не выдерживаю я. — Переключи, а то прям, как триллер какой-то.

Та-та-та-ра-та, та-та-та-ра-та,

Громкость и темп нарастают, я протягиваю руку но, вместо того, чтобы выбрать другую станцию, выкручиваю громкость на полную. И внезапно два наших горбатых «уазика» превращаются в советских, защитного цвета, валькирий, взлетающих над дорогой, и несущихся над золотоглаво-кумачовой Москвой в сторону Сиреневого бульвара под звуки фанфар и лязг клинков.

Снова Сиреневый, второй раз за неделю, но сейчас я лечу туда не за деликатесами. Я лечу решать, кого брать на небо, а кого нет, кому жить, а кому не стоит… Патетические и торжественные звуки возносят меня всё выше и выше и, внезапно оборвавшись, короткой барабанной дробью, бросают к дверям пункта скупки ювелирных изделий.

«Учёт», от руки написано на листе писчей бумаги, приклеенном к двери. У двери стоят два стражника.

— Только один, — сурово заявляет один из них, когда я подхожу в сопровождении Виктора и Алика.

Стас остаётся в машине.

— Останови нас, — хмуро отвечаю я. — Если сможешь.

Стражи переглядываются и пропускают нас втроём. Мы оказываемся в небольшом тамбуре, где нас встречают ещё двое.

— Зайдёт только один, — говорит огромный амбал, человек-гора с холодными маленькими глазами.

Он небрежно меня обыскивает и пропускает в торговый зал, небольшой и убогий. Окна с толстыми решётками, железная дверь, потрескавшаяся плитка на полу, узкие прилавки с золотыми изделиями и круглые закопчённые плафоны под потолком. В углу что-то вроде будки с окошком. Там сидит приёмщик.

Настоящая крепость. Но мне всё это уже известно. Кто контролирует вход, тот контролирует и выход, а значит, всю ситуацию. Посреди зала стоит Дато Кахетинский с крепким уркой.

— Принёс? — спрашивает он. — Или курьера ещё ждать будем?

— Чисто для вашей информации, — говорю я. — У меня двое бойцов за дверью и ещё пятеро снаружи перед домом. Просто, чтобы не возникало дурных мыслей.

— Где брошь? — холодно спрашивает Дато.

— У меня, — киваю я.

— Отдай ему, — вор кивает на оценщика.

Тот открывает окошко и… Твою дивизию!!! Это же тот самый ювелир, что присутствовал на предыдущей встрече с Лимончиком и Поварёнком. Твою дивизию, ошибки нет, старик с седыми усами. Человек Кухаря! Блин! Блин!

— Помоги ему, — кивает Дато своему помощнику и тот подаётся в мою сторону.

— Спокойно, — выставляю я вперёд руку, а второй достаю бумажный конверт и извлекаю из него бархатный мешочек, а уже из него прекрасную Бурбонскую лилию. — Вот. Пожалуйста. Вы сказали, я сделал. Безо всяких яких, да?

Отдаю лилию седоусому деду и он, бережно приняв её у меня, вставляет в глаз маленький объектив-лупу, как у часовых мастеров. Он капает на металл прозрачную жидкость из пипетки, а потом низко опускает голову и начинает внимательно изучать фальшивое изделие.

Твою дивизию! Блин-блин-блин… Ситуация, мягко говоря, щекотливая. Если бы это был не тот же чел, в случае проблем, можно было бы сказать, что ничего не знаю, у меня с самого начала была именно эта лилия и никакой другой я в глаза не видел, что именно её и принёс Лимончик. Но этот, бляха, усач видел настоящую и свидетельствовал о её подлинности. И теперь, сколь бы искусно не была сделана копия, он заметит разницу!