Черное платье на десерт
Шрифт:
Здесь же, возле окна, стояли и весы, в чашке которых темнела застывшая кровь. Кровью был забрызган и клеенчатый фартук Володи.
– Они вот здесь, на одном столе, – сказал он, и Изольда оглянулась, чтобы проверить, он шутит или нет.
– Они совсем маленькие, но старенькие. Им лет по пятьдесят, лилипутки.
Изольда медленно подошла к огромному широкому столу и увидела лежащих поперек него маленьких морщинистых белых полуженщин-полудевочек. Неразвитые тела: плоская грудь, узкие бедра, худенькие ножки, хрупкие плечики и круглые кукольные личики с размазанными цветными пятнами косметики.
Их еще не вскрывали, и Изольда могла увидеть множество
– Какое неприятное зрелище… Володя, я впервые вижу раздетых лилипуток. Боже, какая страшная смерть! Они сестры?
– Нет, просто маленькие, седые, а волосы крашеные, поэтому одна шатенка, а другая, как ты видишь, – блондинка. И они совершенно не похожи, к тому же и цвет глаз разный: у одной глаза карие, у другой – голубые.
Изольда вспомнила взгляд Стрепетова, когда она примчалась в Свиной тупик, узнав от Варнавы о смерти цыгана. Да, она пробыла там недолго и, поговорив с работавшими на месте экспертами, выяснила для себя лишь то, что цыган мертв и что расстрелян в упор; ей хотелось пройти в дом, чтобы своими глазами увидеть, как жил этот человек, которому Пунш обязана была своей независимостью, но Стрепетов как бы нечаянно преградил ей дорогу, пробормотав, краснея и заикаясь, что сейчас, мол, туда нельзя, там снимают отпечатки обуви…
И она вернулась в машину, сказав Чашину, что дело осложнилось и она теперь будет еще больше волноваться за Валентину.
– Ты не знаешь, Вадим, – спросила она, – чем я так раздражаю Стрепетова?
– Знаю. Тем, что вы женщина, а он мужской шовинист.
– Молодец, – грустно улыбнулась она, понимая, что Чашин ушел от ответа: Стрепетов давно хотел занять ее место и никогда особо не скрывал этого. Хотя отчасти Вадим Чашин был прав – Стрепетов действительно считал, что расследовать серьезные преступления не женское дело. И еще был категорически против женщин-судей.
Она уехала, так и не зайдя в дом, а потому не видела убитых там лилипуток…
– Стрепетов сказал, что ты придешь, и просил передать тебе вот это. – С этими словами Желтков отдал ей довольно внушительную дорожную сумку и два черных футляра, явно от музыкальных инструментов. – Это их вещи.
– Стрепетов знал, что я приду сюда?
– Ну да, он заявил, что теперь расследование дела поручено тебе… Это, – Желтков ткнул пальцем в сторону футляров, – саксофоны. А эти маленькие леди были саксофонистками. Представляешь, какая нагрузка на губы?
Изольда посмотрела на посиневшие губы лилипуток и пожала плечами: ничего необычного она не заметила.
– У них губы натренированные, сильные…
– Да брось ты, Володя, ничего особенного я не заметила…
– Да я, собственно, тоже…
– …и если бы Стрепетов не рассказал про саксофоны, тебе бы и в голову не пришло, что у них натренированные губы. Да и вообще, какое это СЕЙЧАС имеет значение?
– Большое. Ты газеты читаешь?
– Читаю. Иногда.
– А ты возьми последний номер «Вестей» и увидишь там цирковую афишу «Лилипуты и Гулливер». Будут у нас весь июнь. Если я не ошибаюсь, на афише снимок всей труппы и в самом центре – две малышки с саксофонами в руках… А что, если это они и есть?
– Дай перчатки!
Желтков принес ей тонкие резиновые перчатки, надев которые Изольда раскрыла замок – «молнию» на сумке и достала оттуда несколько маленьких, почти кукольных платьев: розовых, голубых, желтых… Здесь же она нашла пакет с париками (свалявшиеся золотисто-желтые локоны, хвосты пепельного оттенка, рыжие блестящие букли); белые грязные гольфы,
колготки и разноцветные эластичные трико…– Похоже, Володя, ты прав, эти несчастные на самом деле циркачки… Сегодня же заеду в цирк и попробую навести о них справки. – Она достала из сумки фотоаппарат и сделала пару моментальных снимков с мертвых лилипуток. – Родственники или знакомые их не объявлялись?
– Нет.
– А где у тебя цыган?
– Я уж не знаю, почему его все зовут цыганом, он обыкновенный брюнет, разве что одет ярко да серьга в ухе… Я могу тебе его прикатить из холодильной, но он уже вскрыт и не так красив…
– Тогда не надо. Его тоже никто не хватился?
– По его душу звонил один человек, сказал, что приедет и заберет тело.
– Запиши все его данные и позвони мне, пожалуйста, хорошо? Меня этот цыган очень интересует. Но смотреть на него сейчас я не в силах.
– Убийцу Холодковой еще не нашли?
– Что ты, Володечка! А почему это ты вдруг спросил про нее?
– Да уж больно красивая… – Желтков стал оранжевым от прилившей к его желтой коже крови. – Я тут работаю в тишине, среди ЭТИХ, – он оглянулся, словно приглашая оценить, в какой компании ему приходится находиться большую часть своей жизни, – и в голову лезут всякие разные мысли…
– И какие же мысли пришли к тебе на этот раз?
– Думаю, что она либо слишком много знала, либо ее убили по пьяной лавочке или в состоянии наркотического опьянения, потому что она не была изнасилована… Перед смертью ее били, причем куда попало, очевидно, чтобы лишить возможности сопротивляться и сделать ей укол… Она погибла от удара о ступени, но ничего не почувствовала, потому что уже находилась без сознания…
– Послушай, ты так говоришь о ней, будто она для тебя не просто рабочий материал… Ты, случаем, не был с ней знаком?
– Изольда! Как можно вообще говорить такие вещи? Рабочий материал! Я не могу сказать, конечно, что у меня всякий раз сердце кровью обливается, когда я потрошу трупы, но и у меня тоже есть чувства. Просто так случилось, что я думал о ней и пытался представить себе ее жизнь до смерти. Ей приходилось несладко, поскольку организм был довольно изношен – занятие проституцией еще никому не прибавляло здоровья.
– А ты романтик.
– Романтики пишут стихи, а не режут покойников… – вздохнул Желтков. – Ну да ладно, вернемся к прозе. Я о Стрепетове… Ты бы видела его, когда он привез сюда вещи малышек! Да на него смотреть было больно: в кои-то веки представился человеку случай проявить себя, а тут вдруг дело передали тебе. Я его понимаю…
– Ну и черт с ним, со Стрепетовым! У него еще вся жизнь впереди. Грех, конечно, так говорить, но ему еще представится случай, подобный этому… Сам знаешь, убийства происходят не так уж и редко. Я бы на его месте ушла в адвокаты – работа непыльная, и есть возможность проявить себя, показать, на что ты способен. Это как бегун на дистанции – за тебя никто не пробежит, и твой рекорд – он только твой. Понимаешь, о чем я?..
– Да все я понимаю. Я вот смотрю на тебя, Изольда, и думаю, почему ты, такая красивая и умная баба, и одна?
– Не люблю, когда меня называют бабой.
– Считаешь, это грубо?
– Грубо.
– А сама матом вон как ругаешься…
– Это правда. Научилась.
– А про Блюмера что не спрашиваешь?
Изольда некоторое время молча смотрела на Желткова, после чего развела руками:
– Послушай, тебе не кажется, что с нашим народом что-то происходит? Столько трупов за пару недель! Ты не устал их потрошить?