Черное сердце

Во время обеда Даника ждет меня возле столовой. Она сидит на скамейке, копна каштаново-пурпурных волос обрамляет лицо. Даника машет мне рукой и отодвигает свою пеньковую сумку с книгами, чтобы я мог сесть.

Откидываюсь на спинку скамьи и вытягиваю ноги. Холодно, надвигается гроза, но пока еще достаточно солнечно, чтобы можно было посидеть и погреться. — Привет,

говорю я.

Даника поднимает голову, и я вижу, что волосы скрывали ее покрасневшие и опухшие глаза. От слез на щеках остались полоски соли.

Лила звонила тебе, да? — Не хочу показаться бесчувственным, но выходит именно так.

Даника вытирает глаза и кивает.

Мне очень жаль,

сую руку в карман, надеясь найти бумажный платок. — Честно.

Девушка фыркает и прикасается к мобильнику, который лежит на ее коленях, обтянутых клетчатой форменной юбкой. — Минут десять назад я порвала с Барроном. Надеюсь, ты счастлив.

Да,

отвечаю я. — Баррон — отвратительный тип. Он же мой брат, уж я-то знаю. Сэм куда лучше.

Знаю. И всегда знала. — Она вздыхает. — Прости. Я злилась на тебя, а ты был прав. Это несправедливо.

Баррон психопат. А они умеют убеждать. Особенно если ты из тех девушек, кто считает, будто может перевоспитать парня.

Точно,

соглашается Даника. — Наверно, я такая и есть. Хотела ему верить.

Ясно, тебя притягивает порок,

говорю я.

Она отворачивается и смотрит на сумрачное небо, на бесформенные скопления облаков.

Мне хотелось думать, что у него есть светлые стороны, которые вижу только я. Что в глубине души он хочет любви и ласки, но не знает, как об этом сказать. Я же глупая, да?

Ну да. У тебя тяга к пороку, но никаких способностей к нему.

Даника вздрагивает:

Наверно, я это заслужила. Прости, Кассель, что поверила тому, что ты сказал обо мне. Знаю, ты мне не все рассказал, но…

Нет,

вздыхаю я. — Это я веду себя как придурок. Злюсь, потому что видел в тебе человека, который всегда сумеет отличить добро от зла. А такое глупо ожидать от кого-либо. И еще, наверное… Думаю, мы были хорошими друзьями, хотя и огрызались друг на друга без конца.

Друзья иногда ругаются,

говорит Даника.

Может, будет лучше, если я сразу открою карты. Скажи, что тебе наговорил Баррон, и я поведаю тебе чистую правду. Давай, пока я не передумал.

Потому что потом снова начнёшь врать? — Спрашивает она.

Не знаю, что будет потом. В этом-то и проблема. — Пожалуй, ничего более правдивого я в жизни не говорил.

Ты так и не сообщил, что ты за мастер, а вот Лила и Баррон сказали. Я не виню тебя за то, что не посвятил меня в это. В общем-то это секрет, который стоит хранить. А ты правда только весной узнал?

Ага,

отвечаю я. — Вообще не считал себя мастером. В детстве я любил мечтать, будто я мастер трансформации. Воображал, что бы мог тогда сделать. Оказалось, что все это почти правда.

Даника задумчиво кивает. — Баррон сказал, что ты сообщил федеральным агентам… кто ты такой, чтобы с тебя сняли вину за былые преступления.

Точно,

говорю я.

За убийство Филипа, например.

Значит, вот как думает Баррон? — Качаю головой и смеюсь, хотя мне вовсе не весело. — Что это я убил Филипа?

Даника смущенно кивает. Не знаю, почему она так напрягается: то ли думает, что я ей скажу, что она идиотка, то ли ждет, будто я враз во всем признаюсь. — Он сказал, что человек, которого обвинили в убийстве Филипа, был к тому времени давным-давно мертв.

Отчасти это правда,

говорю я.

Даника сглатывает.

Да ладно тебе! Не убивал я Филипа! Просто знаю, кто это сделал, вот и все. И — нет, тебе не скажу, даже если попросишь, потому что ни я, ни Баррон тут ни при чем. Скажем так: на покойника вполне можно было навесить обвинение в убийстве вдобавок к множеству прочих его преступлений. Он был далеко не святым.

Баррон сказал, что ты его убил — и хранил в морозильнике у себя дома. Что ты — нечто вроде наемного убийцы. Что именно ты убил тех людей — помнишь, из файлов, что ты показал мне после похорон Филипа?

Я тоже не святой,

говорю я.

Даника молчит. В ее глазах я вижу страх, но по крайней мере она не уходит. — Лила все объяснила. Она сказала, что они… что Баррон манипулировал твоей памятью. Ты сам не ведал, что творишь. Не знал, кто ты такой и что с ней случилось.

Меня терзает эгоистичный интерес: а что еще сказала Лила? Даже не знаю, как уговорить Данику рассказать об этом.

Он правда держал ее в клетке? — Тихонько спрашивает Даника.

Ну да,

отвечаю я. — Работа над памятью — она стирает воспоминания о том, кто ты такой. Если мы — те, кем себя помним, то каково это, когда исчезают целые куски твоей личности? Как ты познакомился с девушкой, что сидит с тобой рядом. Что ты ел вчера на ужин. Отдых с семьей. Учебник по юриспруденции, что ты штудировал на прошлой неделе. Баррон заменял все это первым, что приходило ему в голову. Не знаю, помнил ли он на самом деле кто такая Лила — да и вообще о том, что у него есть кошка.

Даника медленно кивает и откидывает назад гриву волос. — Я ему сказала, что то, что он сделал — отвратительно. Сказала, что ни за что не прощу за то, что лгал мне. И еще — что он козел.

Похоже, целую нотацию прочла,

смеюсь я. — Надеюсь, он был примерно наказан.

Не стоит надо мной потешаться,

Даника встает и подхватывает сумку. — Он был очень расстроен, Кассель.

Проглатываю все, что собирался ей сказать. Что мой брат — неподражаемый лжец. Настоящий принц врунов. Что убежденности, с которой Баррон лжет, мог бы поучиться сам Князь Тьмы, Люцифер.

Обед почти закончился,

говорю я вместо всего этого. — Давай-ка перехватим по сэндвичу, пока можно.

Послеобеденные уроки проходят в сплошном тумане прилежного конспектирования и контрольных. Чашка, что я сделал на занятии по керамике, выходит из печи целехонькой, и я добрых сорок минут расписываю ее грязно-красной краской, поверх которой большими черными буквами пишу: «Проснись и вой».

Перед тренировкой заглядываю к доктору Стюарту — он у себя в кабинете. Хмурится при виде меня.