Черное солнце

Харри посмотрел в выпуклые глаза охранника, которому было от силы лет двадцать, и зло улыбнулся.

* * *

Охранник с ненавистью уставился на Агну, ослепляя ее слишком ярким светом ручного фонаря с большим внешним стеклом.

На уличных празднествах обновленной Германии огромные прожекторы, бьющие в небо столпами света, были обычным явлением. И подобные световые трюки очень быстро стали одним из первых атрибутов нацистов. Слишком яркий свет слепил, сбивал с толку, делал из человека жертву. Выставляя руку вперед, желая защититься от пронзительного свечения, он уже признавал свою вину. А дальше…дальше оставалось совсем немного, – до того момента, как он, ослепленный, бледный, схваченный ночью, готов был признать все, что делал и все, о чем даже не думал. Излишне говорить, что недостатка в «признаниях», выбитыми нацистами в подвалах и тюрьмах, позже – в бесчисленных лагерях, – не было. По лицу юного нациста расплылась улыбка. Коротко взглянув на женщину еще раз, он замахнулся, чтобы ударить ее прикладом ружья.

– Стоять! – молниеносно перехватив руку мальчишки, Кёльнер выдавил из его онемевших пальцев оружие, – вы сошли с ума, юнкер? Это новый сотрудник лагеря, – голос Харри звучал так вкрадчиво и тихо, что по спине солдата прошла волна озноба.

Блондин отпустил охранника, рывком отбрасывая его в сторону. Солдат пошатнулся, но сумел удержаться на ногах. Штандартенфюрер взглянул на новую сотрудницу лагеря и снова перевел взгляд на незадачливого фашиста.

– Даю вам две минуты на доклад об обстановке в лагере. Я слишком устал по дороге сюда, довольно того, что моя машина заглохла и я приехал в лагерь так поздно. Охранник выпрямился по стойке смирно, желая снова отдать фашистское приветствие, но, запутавшись в своих двух руках, так и не смог решить, какой же из них стоит салютовать. Громко сглотнув, он поправил воротник формы и начал сбивчивый доклад:

– Герр Вэккерле уволен с должности коменданта, господин штандартенфюрер, сейчас лагерь временно перешел под командование его первого заместителя. На сегодняшний день в лагере содержится шесть…нет, с-семь тысяч заключенных, яростных врагов Рейха! Почти каждый день поступают новые, которым необходимо перевоспитание…

– В каких условиях они содержаться?

– Б-ба-бараки, штандартенфюрер. Они живут в бараках. Неплохо живут, исправившихся мы освобождаем, но если выяснится, что они так и не исправились, нанесли Германии новый вред, их снова привозят сюда.

– Кто среди узников?

– Политические, штандартенфюрер, яростные противники фюрера!

– Наказания?

– Д-да… – охранник осмелился поднять глаза на высокого начальника, но так и не смог разглядеть его лица, наполовину скрытого козырьком фуражки, – там.

Солдат ткнул пальцем в сторону и опустил руку.

Резким кивком головы штандартенфюрер дал понять, что он намерен осмотреть место, где наказания приводятся в исполнение. Охранник судорожно дернулся, пробежал небольшое расстояние, затем резко перешел на шаг. Надзирательница лагеря, прибывшая в сопровождении начальника, молча шла за ними.

Позади двух бараков стояла наспех сколоченное подобие виселицы. Она вполне могла пригодиться средневековой испанской инквизиции, но, за неимением таковой, трудную и тяжелую работу по возвращению заблудших в лоно чистого разума приходилось выполнять работникам этого концентрационного лагеря.

Человек, подвешенный за руки, уже вывернутые в суставах, слабо пошевелился.

Штандартенфюрер подошел к нему, внимательно рассматривая его тощую фигуру. Лицо мужчины было в кровоподтеках и ссадинах, и больше походило на кровавое месиво.

– За что осужден? – в ночной тишине голос начальника прозвучал особенно громко.

– Коммунист!

Охранник остановился перед начальником в ожидании указаний.

– Снимите его и отнесите в барак.

С готовностью кивнув, солдат бросился к виселице, торопливо отвязывая тощее тело, которое через несколько минут мешком упало на землю. Он с трудом дотащил буйного коммуниста до деревянных трехъярусных нар барака, и поспешно вернулся к ожидавшему его начальнику.

– Надеюсь, при следующей встрече вы будете вести себя как должно солдату рейха, юнкер. Проводите.

Охранник кивнул, схватился за горло и побежал к главным воротам лагеря, уже украшенных фразой, которую вряд ли когда-нибудь забудут.

«Arbeit macht frei».

«Труд делает свободным».

* * *

Оказавшись за воротами, они шли молча. Но когда зловещая пустынная площадь Дахау осталась далеко позади, Эдвард посмотрел на Элис. Лицо ее было бледным и замкнутым. Как и прежде, Милн взял девушку за руку, желая скорее уйти из этого рукотворного ада.

Солнце неспешно просыпалось ото сна, пробиваясь слабым розовым цветом сквозь густую листву деревьев, когда они вернулись к «Мерседесу. Где-то вдалеке запели первые птицы. Впервые за все время, что длилась их вылазка, Элисон посмотрела на Милна.

– Ты в порядке?

Густые кудряшки упрямо закачались из стороны в сторону, и в следующий миг оказались под длинными пальцами Эдварда, словно багряный шелк, ласкающий кожу. Страстный поцелуй длился целую вечность и еще дольше: время потерялось и стерлось. Эдвард сходил с ума от нежности Элисон, опьяняющей и долгожданной, которой так давно жаждал и перестал ждать. И когда кольцо ее рук разомкнулось, освобождая его, он не дал ей уйти, и, обняв Элис, долго укачивал ее в теплом ветре раннего летнего утра.

Эдвард не помнил, когда улыбался так в последний раз, но Эл, сидя за столиком кафе напротив него, сказала, что он похож на мальчишку, укравшего сладости и далекого от раскаяния. Он рассмеялся. Глаза его лучились таким теплом, что оно было почти осязаемым. Именно из такого чистого света были сотканы настоящие солнечные зайчики.

– Харри? – если бы не Элисон, которая первой обернулась на женский голос, Милн вряд ли бы расслышал свое немецкое имя.

Высокая блондинка подошла ближе, с улыбкой рассматривая Кёльнера. Проследив за взглядом Элис, Эдвард наконец-то перешел в реальность, где его звала по имени статная блондинка.

– Ханна?

Красавица звонко рассмеялась и закружилась перед ним. Пышный подол белого платья, сделав несколько кругов, плавно опустился вниз. Несколько секунд бывшие любовники молча смотрели друг на друга.

– Познакомишь меня? – спросила Ханна, указывая взглядом на Эл.

Милн поднялся из-за стола и представил женщин друг другу.

Новость о том, что Агна – жена Кёльнера, фройляйн Ланг восприняла с улыбкой и удивленно посмотрела сначала на фрау Кёльнер, а потом и на Харри, спрашивая его взглядом, не шутит ли он?

Желая удостовериться в правдивости его слов, Ханна поцеловала Харри в щеку, задерживая губы в поцелуе дольше, чем упоминалось в учебниках по этикету. Взгляд голубых глаз медленно прошелся по его лицу, узкая ладонь легла на грудь и пальцы медленно очертили длинную линию шрама, скрытого светло-голубой рубашкой.

Глава 18

…Шел дождь. Самое начало рассвета. Солнце было алым и темным, его густой цвет, так похожий на глубину раскрытого сердца, окрашивал собою все, что было вокруг – трава, деревья, углы домов: все стало красным. Капли дождя мелкой дробью били по лицу и быстро убегали вниз, скатываясь в густую траву. Вот большая капля зависла на краешке его длинных ресниц и упала. Он так устал, – Элисон это знала. И не могла перестать смотреть на него, – таким невероятным было его лицо в ту минуту. Усталость снесла последние барьеры, и в глазах Эдварда она снова заметила отстраненность, которую много раз видела раньше. Но тогда она быстро пряталась, – за улыбку или взгляд, отведенный в сторону. Теперь же ей ничего не оставалось, как выйти к восходу солнца и дать ему время. На вдох и выдох.