Черное солнце

Благодаря письмам Стива у Лисы, которой тогда было двенадцать, неожиданно появился еще один друг, тот самый Эдвард. Конечно, сам он ей писем не писал, – но о нем много писал Стив, сообщая об их «мужских делах», как он в шутку это называл. Иногда, правда, этот «далекий друг», – как Элис про себя звала Эдварда, – писал ей несколько забавных фраз в конце писем Стива: «Завтра мы устроим розыгрыш мистеру Беллоузу, он очень похож на фазана, и кричит так же внезапно и пронзительно, как эта упитанная птица…Здравствуй, Лиса! Как ты? Надеюсь, ты помнишь про фей, которые живут в клифах? О них нельзя забывать».

Такими, – короткими и забавными, – были послания Эдварда. А незадолго до того, как Стив и его друг приехали на Рождество в Ливерпуль, брат в письме отправил Элли фотографию, на которой были он и Эдвард. Элисон очень ее любила, и всегда носила с собой. Она много раз представляла, как Эдвард спасает ее из лап какого-нибудь ужасного чудища, и поражает его мечом, а ее берет в жены, и они живут вместе долго и счастливо. Приезд друзей оказался тем более внезапным, что Элисон была уверена, будто и это Рождество 1928 года она будет встречать вместе с тетей Кэтлин. И когда за окнами их дома послышался веселый смех, а вслед за ним в гостиную, стряхивая снег с длинных пальто, вошли Стив и Эдвард, Элли стала невероятно счастлива. Смущенно взглянув на Эдварда, который успел чмокнуть ее в щеку и потрепать по рыжим волосам, девочка поняла, что уже давно в него влюбилась. В счастливые рождественские дни ей казалось, что она отлично скрывает свои чувства, но вот настал тот самый момент, когда, Эдвард, которому тогда было двадцать два (ужасно много!), окончательно завороженный светом ее темно-зеленых глаз, обнял Лису и нежно поцеловал.

Воспоминания о том Рождестве были самыми радостными для Элисон, и, уезжая в январе нового, 1928 года, учиться в Cheltenham Ladies' College, она надеялась, что, несмотря на расстояния, она будет часто видеться и со своим братом Стивом, который теперь должен был вступить в права наследования компанией отца, и с Эдвардом. Но время распорядилось иначе, и когда в 1932 году Элисон Эшби успешно окончила колледж, она уже знала, что станет разведчиком, – только так, по ее мнению, она могла найти брата, от которого долго не было никаких известий.

Слишком долго.

– Но почему ты думаешь, что с ним что-то случилось? – спросил Эдвард, не подозревая о том, какая буря эмоций одолевает Элисон при мысли о Стиве, о котором она все последнее время запрещала себе думать.

– Богатый сын, который в один прекрасный день забирает у компаньона отца прибыльную железнодорожную компанию, принадлежащую ему по праву, не может исчезнуть просто так! – Элисон закричала и с силой ударила рукой по столу, отчего из раны на пальце снова потекла кровь, – забудь, я сама его найду.

Только когда ее шаги стихли на втором этаже, Эдвард выругался, а потом вытер следы крови со стола. Утром придет Ильза, которая обо всем, что видит, докладывает Герману Герингу.

Глава 14

Рид Баве был доволен. В самом деле, отправляя своих агентов в Берлин, он и подумать не мог, что результат окажется столь восхитительным: первый же день в городе принес им неожиданное знакомство с самим Герингом. Конечно, отдавая приказ о приобретении Mercedes Benz-770 для поездки Милна и Эшби, Баве рассчитывал на то, что это произведет эффект. Но такой? Нет, о столь большой удаче генерал и не думал. А может быть, все дело в том, что он давно разучился мечтать.

Баве откинулся на спинку кресла, закрыл глаза и блаженно улыбнулся. Ставка сделана, логово открыто. Было ли ему страшно? Ничуть. Как и не было иллюзий по поводу того, что происходило сейчас в Берлине. Его даже не удивляла молниеносная скорость, с которой Гитлер и его приспешники разворачивали по всей стране красные лоскуты своих бесчисленных флагов. Им требовалась жертва. Много жертв. А каким числом, сбитым из самых обычных людей, жертва будет принесена на общий алтарь их раненого, изнеженного самолюбия, на деле не способного вынести ни единой капли критики, значения не имело.

Но Баве был доволен: он не ошибся в Милне. Удивительно, как этот парень снова и снова выкручивается из поворотов, которые не пощадили остальных. Да, – с усмешкой подумал генерал, сейчас ему еще сложнее, чем раньше. Ведь теперь он отвечает не только и не столько за себя, сколько за Эшби, которой Баве по умолчанию отвел в этой миссии, не имеющей конца, роль приманки.

И, – в этот момент Рид потер ладони, поздравляя себя с новой победой, – его расчет оказался более, чем верным. Из сообщений агентов Рид знал все: о пожаре в Рейхстаге, судилище над группой «виновных», главой которых так удобно было считать – и по указке власти его именно таким и считали – безумного Ван дер Люббе, «диких тюрьмах» гестапо, которое пока не осмелело настолько, чтобы выставлять свои деяния напоказ, а потому проводило «допросы» в подвалах, и…Дахау.

Для многих и многих людей это слово вплоть до 1945 года будет означать название баварского города, но Баве знал – за почти безгласными намеками и знаками новой германской власти стоит гораздо больше, чем утоление жаждущего, «оскорбленного» в первой войне, самолюбия. Совсем скоро Дахау-город в сознании тысяч людей уступит место Дахау-лагерю-смерти. Одному из первых в веренице подобных. Тому, с которого в дальнейшем коменданты будут брать примеры. Издевательств, зверств, травли, «медицинских» экспериментов и…применения газа в «душевых», на дверях которых – для большего правдоподобия – были приколочены таблички.

«Brausebad».

И обо всем этом разведка Великобритании узнавала напрямую во многом благодаря Элисон Эшби. Баве знал, что нацисты неравнодушны к женской красоте. Более того, для них красота лица была единственным и настоящим достоинством женщины. Если она красива, так чего же еще желать?

Поэтому срочное сообщение Эдварда Милна, полученное всего лишь полчаса назад, где он в кратких, но резких выражениях просил генерала отменить для Эшби миссию в Берлине и вернуть ее в Лондон, еще раз подтвердило то, что ставки в этой страшной игре были сделаны самым лучшим образом.

Агна Кёльнер, несмотря на отсутствие профессионального и жизненного, – по причине своей молодости, – опыта, прекрасно справлялась с заданием. Баве даже хотелось узнать, что именно она сделала для того, чтобы очаровать не только Геринга, но и Геббельса? А впрочем, какие могут быть усилия, если речь идет о красивой молодой девушке, чья неопытность и чистота сами по себе служат великолепной приманкой? Даже для больших и хищных рыб. Нет, поправил себя генерал, – тем более для больших и хищных рыб. Отбивая такт по крышке полированного стола, Баве сбился с ритма. Но улыбка так и осталась на его лице. Он был доволен, очень доволен.

* * *

«…Мне очень страшно. Я ничего не понимаю! Совсем, совсем ничего! Знал бы ты…но как это объяснить? Я вынуждена играть роль, много ролей. Улыбаться, когда улыбаются они, смеяться, когда они шутят. Даже если это «шутки» о том, из какой кожи лучше всего сделать плеть – из кожи гиппопотама, «как у фюрера» или…из человеческой? Поверить не могу, что я пишу это всерьез. Боже. В какой мир мы попали? Знаешь, мне кажется, я – это уже не я. Я кончилась. Иссякла. Даже кукла выглядит живее меня, Стив. А ведь мы здесь только четыре месяца. Иногда мне кажется, что это никогда не закончится, и тьма поглотит меня. Когда я смеюсь над их шутками, я думаю о том, а что если я – как они? Оглядываясь по сторонам, я вижу роскошь и богатство. Уют и негу. Золото затмевает своим блеском все. Даже шприцы для инъекций – из золота. Гер. сидит на наркотиках. Я знаю.