Черное солнце
Шрифт:
Милн очнулся от того, что его трясли за плечо.
Элисон Эшби.
Зовет его по имени и с тревогой смотрит в глаза. Если бы он мог, он рассказал бы ей про звёзды в Танжере. Или в Фесе. В конце концов, они гораздо красивее тех, что светят над Великобританией, так ему всегда казалось. И о них стоит знать. Но время для сказок прошло, из-за Эшби он и так стал слишком сентиментальным. Как будто такая сентиментальность была ему позволительна. Резко отстранив от себя Элисон, Милн повернул ключ в замке зажигания, и они продолжили путь в Кале, где их ждал отдых в гостинице и горячий завтрак.
Кале встретил их поздно вечером. И, словно извиняясь перед ними за долгий утомительный путь, который им пришлось проехать до встречи с ним, усыпал их фигуры пушистым февральским снегом, когда они шли от машины до дверей маленькой гостиницы
– Ты хотел поговорить? – Элисон остановилась в дверном проеме.
– Нет, Агна. Уже нет, – Милн ослабил узел галстука и взглянул на девушку.
Лампа, горевшая в гостиной, освещала ее фигуру со спины, отчего Элисон могла сойти за ангела, неизвестно как слетевшего с неба прямо в этот гостиничный номер. Шелест ее длинной юбки затих где-то совсем близко, и Эдвард почувствовал, что она стоит за его спиной.
– Что ты видел, когда мы остановились на дороге?
Милн вздрогнул и отошел к камину. Он не мог с ней здесь говорить. Поэтому, круто развернувшись, вышел из комнаты, вернулся в гостиную и снова надел пальто. Элисон его поняла. Она тоже подошла к входной двери, оделась и первой вышла из номера. Дверной замок звонко щелкнул им вслед, когда Милн и Эшби выходили из гостиницы. Эдвард долго рассматривал скульптуру Родена в центре пустынной площади, прежде чем заговорил с Элисон.
– Мы должны быть осторожны, Агна, – предупреждая ответ девушки, добавил, – очень осторожны.
– Я знаю…Харри, – Элисон коснулась длинных одежд медных скульптур, и убрала руку, – что я еще должна о тебе знать?
– Обо мне? В каком смысле? – Милн похлопал ладонями по карманам своего пальто в поисках сигарет.
– Мы же…Кёльнер.
– Да, – кружок сигареты засветился ярко-оранжевым, и стало слышно, как от сильной затяжки затрещала, сгорая, тонкая папиросная бумага, – если ты о нас, то тебе нечего бояться.
– Тогда о чем ты хотел поговорить? – после того, как Эдвард очнулся в машине по дороге в Кале, он не произнес ни слова. И все это время Элисон с тревогой наблюдала за ним. На ее вопросы он не отвечал и взгляд его стал таким жестким, что, смотря на Эдварда, Эшби думала о том, понимает ли он, где сейчас находится?
– Харри? – Элис потянула за рукав его пальто и вынудила Эдварда повернуться.
– Баве поставил тебя ко мне в пару из-за твоей внешности, Агна. Потому что ты очень красивая. И твоя красота слишком необычна для Германии. Впрочем, для Франции тоже, – в тусклом свете уличного фонаря Милн посмотрел сначала в глаза Элисон, а потом почти коснулся пальцами ее темно-рыжих волос, но убрал руку, снова глубоко затянулся сигаретой и выпустил дым вверх, – он рассчитывает, что ты станешь своеобразной приманкой для того круга, в котором нам предстоит вращаться. Прости, но ты должна это знать.
– Он думает, что я стану…? – Элисон не закончила фразу и посмотрела на центральную фигуру памятника, правая рука которой изящно и печально указывала в небо.
– Я не знаю, что он думает. Но предполагаю. Именно поэтому я прошу тебя доверять мне. Баве здесь нет, и он никогда не окажется в таком переплете, как мы с тобой, Агна. Никто из центра точно не знает, что сейчас происходит в Берлине, поэтому они отправили туда нас. И мы должны выжить.
Элисон закрыла глаза, чтобы Эдвард не видел ее слез, но даже из-под закрытых век капли быстро сбегали по ее лицу и падали вниз. Он стер несколько капель с ее щек, и наклонившись, поцеловал в губы.
– Нет…не надо.
Она осторожно провела рукой по отворотам пальто Эдварда, и пошла в сторону гостиницы.
Глава 5
Брюгге, Гент и Антверпен легли одной сплошной полосой, по которой иногда, – в общем, довольно часто, я гнал все сто восемьдесят километров. На шоссе между городами мы редко встречали попутчиков. Скорость охлаждала разум, становилось легче.
Как ко всему относилась Эл? Не знаю. Мы не разговаривали – настолько, насколько это было возможно между двумя людьми, которые день за днем, на протяжении нескольких недель, находятся рядом друг с другом…Слишком
близко и слишком далеко.Наш Grosser Mercedes – «большой «Мерседес», как его называли в Берлине – был великолепной машиной. Черный, элегантный, с отточенными линиями, блестящий на солнце, – я думаю, этот автомобиль нравился Элис, хотя она ни разу об этом не сказала, упрямо сохраняя молчание на протяжении всего пути, который нам оставалось преодолеть до Германии.
Устав от дороги, она перебиралась на большое заднее сидение, где можно было неплохо выспаться. Так мы проезжали день за днем, следуя извилистыми поворотами загородных шоссе. Те дни были на удивление солнечными, и, если позволяла погода, мы опускали крышу «Мерседеса», который, превратившись в кабриолет, был больше похож на грозный воздушный корабль, чем на машину, которая способна ездить по земле. Конечно, мы не могли постоянно находиться в пути, и, по примеру Кале, останавливались в мелких гостиницах, где, самое большее, проводили сутки, а потом снова отправлялись в путь. На самом деле, я очень хотел поговорить с Эл. Но после Кале эта идея казалась еще более странной, чем прежде. Мне хотелось узнать новости о ее брате, Стиве, с которым мы были хорошими друзьями во время нашей учебы в Итоне. Но как бы я ни старался, все мои вопросы о нем Элис настойчиво игнорировала, – пожимала плечом и отворачивалась к окну.
После остановки в Кале она вела себя странно, и я не мог ее понять. Конечно, было бы лестно думать, что так на нее подействовал мой поцелуй, – то, о чем я хотел бы пожалеть, но никогда не жалел, потому что с первого дня нашей встречи в кабинете Баве, и позже, наблюдая за ней, когда она с удивлением рассматривала маску в чалме над памятником королевы Анны, я хотел этого, хотел ее поцеловать; но не эта моя «вольность» была причиной переменчивого настроения Эл. Она смеялась и грустила, впадала в задумчивость или часами сидела почти неподвижно, накручивая на указательный палец длинную прядь волнистых волос. Может быть, так проявлялось ее волнение перед тем, с чем ей предстояло встретиться в Германии, а может, это было совсем не так. Иногда мне казалось, что я слишком много думаю, и можно было бы, – хотя бы на некоторое время, – разрешить себе быть таким же свободным, как Элисон. А она выглядела именно такой – свободной и легкой, несмотря на все тревоги, раздирающие ее изнутри. И я завидовал ее свободе и наивности. Потому что я забыл, что так бывает. Но так – было, действительно было. И если когда-нибудь кто-то вспомнит о нас, о тех, кто выжил или погиб в это беспокойное время, мне бы хотелось, чтобы они знали, что мы часто забывали о войне.
Даже Баве, получивший тяжелейшую контузию на полях Первой Мировой и поражение газом, от которого он лишился половины лица и потому вынужден был носить лицевой протез, даже я, почти не помнивший себя прежним – глупым, вольным мальчишкой, который творил всякие глупости, и форма Итона нисколько тому не мешала. Несмотря на все, что происходило с нами и вокруг нас, мы оставались людьми, желавшими любви и жизни.
В один из дней, – это было в Ганновере, почти в финале нашего автомобильного одинокого ралли, – Элис была особенно веселой. Мы остановились на обочине шоссе, и уже по привычке убрав крышу «Мерседеса», наслаждались солнцем, берлинером и горячим глювайном. Время словно застыло, мы щурились от солнечных лучей, но Элисон, наконец-то разговорившись, запрещала мне поднимать крышу автомобиля, и со смехом отталкивала мою руку, если я хотел нажать на кнопку, чтобы закрыть машину. Убрав остатки еды в дорожную корзину, она удобно устроилась на переднем сиденье и смотрела в небо. Между нами была та тишина, которая, возникнув, перерастает в доверие. Признаюсь, тогда я позволил настоящей минуте увлечь себя и просто сидел за рулем, ни о чем не думая. Как вдруг Элис вскрикнула и перегнулась через дверь «Мерседеса».
– Ты видел?!
Помню, я нахмурился и отрицательно покачал головой: я ничего не видел, мне было слишком хорошо в ту минуту, впервые за последние девять «взрослых» лет, что я провел в разведке. Эл выгнулась снова, указывая пальцем вверх, в небо, но все, что видел я – ее счастливая улыбка, блеск глаз и плавные линии тела.
– Это был черный стриж! – она повернулась ко мне и заметила, как ее стопы упираются в мое бедро. Прозвучало быстрое «прости!», и Эл, волнуясь, поправила юбку, «правильно» усаживаясь на свое место. С той минуты веселье кончилось, впереди нас ждал Брауншвайг, а за ним – Берлин, в канцелярии которого мы перестанем быть «женихом и невестой», и превратимся в Харри и Агну Кёльнер, богатых немцев, которым нужно узнать, как пройти «наверх», в гнездо Гитлера.