Черное танго

— Меня злит, что он продолжает обращаться со мной, как с девчонкой!

— Как можно! Ведь ты — старушка! — заметил Франк и, обняв ее за талию, стал кружить по комнате до тех пор, пока от ее дурного настроения не осталось и следа.

Смеясь и тяжело дыша, Лаура упала на кровать.

— Который час?

— Четыре.

— Быстренько выметайся отсюда. У меня мало времени, чтобы привести себя в порядок.

— Куда это ты собралась?

— Пойду к Франсуа Тавернье. Хочу попросить его, чтобы он взял меня с собой в Монтийяк и придумал повод, чтобы мне не сидеть там все лето. Предпочитаю уехать с тобой на юг, в деревню к твоим родителям. Как называется их деревня?

— Сен-Тропез. Но знаешь, там ведь не очень весело. Кроме рыбной ловли и купания, не представляю, чем там еще можно будет заняться.

— Не беспокойся, занятие мы найдем. Но для начала нам нужна машина. Глупейшее положение — бензина у нас хоть залейся, а вот залить его не во что. Как думаешь, удастся Клодине заполучить машину у своего американца?

— Дай подумать… А не поговорить ли тебе об этом с Тавернье? Ты как-то мне рассказывала, что он несколько подозрительно вел себя во время войны…

— Да, но это была всего лишь маскировка. Не забывай, что во время войны он был при генерале де Голле.

— Ну, знаешь ли, сейчас такое время, что всякое бывает…

— Верно. В конце концов, я ничем не рискую, если поговорю с ним об этом. А теперь уходи. Увидимся, как обычно, во «Флоре» около восьми.

— Договорились. Я там буду. Веди себя хорошо!

Франк вовремя увернулся от туфли, которую запустила в него Лаура.

— Ах! Извините, месье! — проговорила Лаура, нечаянно толкнув в вестибюле отеля «Пон-Рояль» изысканно одетого мужчину, шедшего под руку с не менее элегантной молодой женщиной.

— Ничего, мадемуазель.

— Франсуа! Вы меня не узнаете? Я Лаура, сестра Леа.

— Лаура! Малышка Лаура! Дорогая моя, я никогда бы вас не узнал. Вы стали настоящей парижанкой! Шикарна, не правда ли? — сказал он, обратившись к своей спутнице.

— Да, шика много, — проговорила она с насмешливой улыбкой.

— Лаура, мне незачем вас знакомить с мадам Мюльштейн. Вы ведь уже знакомы, как я полагаю?

— Да, — пробормотала девушка, краснея.

— У вас здесь назначена встреча? — спросил Тавернье.

— Нет, я хотела поговорить с вами, но это можно отложить…

— Сара, вы позволите мне отлучиться на несколько минут?

Она молча кивнула в знак согласия.

Франсуа взял Лауру за локоть и повел к дивану.

— Присядем. У меня мало времени. Рассказывайте, что вас привело сюда.

— Да вообще-то ничего… важного.

— И все-таки? Что-то, относящееся к Леа?

— В некотором роде да. Я подумала, что мы с вами могли бы поехать вместе в Монтийяк и… уехать оттуда тоже вместе. Тогда мои тетушки не смогли бы меня задержать.

— Значит, у вас нет желания жить там постоянно?

— Ни малейшего!

Это было сказано так решительно, что он не смог сдержать улыбку.

— Но ведь там такая красота, там дом, в котором прошло ваше детство…

— Это дыра! Мне там было хорошо, пока я была маленькой. А теперь я холодею при мысли похоронить себя там навсегда.

— Однако Леа чувствует себя там хорошо.

— Леа не я. И потом, откуда вам известно, что ей там действительно хорошо? Я лично убеждена в обратном. Ей нигде не бывает хорошо. А с Монтийяком связано слишком много тяжелых воспоминаний. Она занимается повседневными делами, но я-то знаю, что это — одна видимость.

— Вы в этом уверены?

— Почти. Почему бы вам не забрать ее оттуда? Вы — единственный, кто может заставить ее забыть…

— Забыть! Как часто в последний год произносится это слово! Забыть! Вам не приходит в голову, что я тоже хотел бы забыть, что того же желает и Сара, которая внушает вам страх? Но попробуйте понять, что есть вещи, которые нельзя, не должно забывать во имя жизни, во имя любви, наконец…

Лаура плохо знала Франсуа Тавернье. Ей никогда не приходилось видеть его в минуты гнева. Сильно побледнев, он взял Лауру за руку, стремясь лучше втолковать то, что хотел сказать, и так сильно сжал ее руку, что у нее невольно вырвался стон.

— Извините, я сделал вам больно. Простите старого дурака. Молоденькая девушка хочет забыть ужасы, в которых повинны старшие. Что может быть естественнее? Не нам давать вам уроки жизни.

— Именно так думаем и мы, то есть мои друзья и я. Мы не желаем ни от кого выслушивать нравоучения, — заявила она, потирая руку. — Ведь Гитлер умер, не так ли?

— Он, может быть, и умер, но нацизм живет.

Постояльцы отеля, проходившие мимо хорошенькой, по последней моде одетой девушки и ее изысканно одетого собеседника, ни за что не смогли бы угадать, о чем говорила эта парочка. Скорее всего они думали, что это обычная ссора влюбленных.

— Но из этого не следует, что я не должна жить полной жизнью!

«Какой же она еще ребенок», — подумал Франсуа. Ее надутая физиономия вдруг напомнила ему Леа, но эта была другая, эгоцентричная и мелочная Леа.

— Ваша война нам открыла, — продолжала Лаура, — что жизнь коротка и хрупка. Я не хочу жить так же скучно, как сестры.

— Вы думаете, что Леа скучно живет? — проговорил он с внезапно проснувшейся в душе тревогой.

— Не можете же вы считать нормальным, что девушка в ее возрасте киснет в захолустье в обществе милых, конечно, но далеко не забавных старых теток, вечно плачущей Франсуазы да двоих несносных, целый день ревущих мальчишек! Хотела бы я посмотреть, как бы вам жилось на ее месте! Хорошо еще, что вернулся Жан Лефевр и почти каждый день заходит в Монтийяк.

Франсуа Тавернье понял коварный намек и улыбнулся.

— Действительно, это очень хорошо. Леа трудно обходиться без мужского общества…

— И это все, что вы можете сказать? — проговорила Лаура с видом раздосадованной маленькой девочки. — Вы еще и смеетесь!..

— Причина моего смеха — вы.

— Вот как!

— Мне надо уладить некоторые дела в Париже, и в ближайший четверг либо пятницу я отправлюсь в Монтийяк.

— А меня возьмете с собой?

— Обещаю. Я дам вам знать, как только буду готов к отъезду.

— Спасибо. Я на вас рассчитываю.

9

Альбертина де Монплейне с грустью наблюдала за тем, как Франсуаза все больше и больше погружалась в тягостное безразличие. Молодая женщина подолгу оставалась неподвижной, без сил, с ничего не выражавшим взглядом. Иногда она выходила из состояния полного равнодушия к окружающему миру, и тогда все вызывало у нее откровенное отвращение, даже сын не мог хоть немного развеселить ее. Только молчаливое присутствие нового управляющего было способно вывести ее из состояния замкнутости. Между молодыми людьми постепенно установилось нечто вроде дружбы, которая у Лебрена очень скоро переросла в любовь. Но он не решался открыть свои чувства Франсуазе, понимая, насколько далека она была от подобных переживаний.