Черняховского, 4-А

Но в те годы, о каких веду сейчас речь, не было ещё у Люси ни ревнивого скрипача, ни ребёнка, и, когда я пригласил её в Шереметьево, она с охотой согласилась. В ближайшую пятницу, вечером, мы с Капом встречали её на заснеженной железнодорожной платформе.

Не следует думать, будто наше с Юлием пребывание в Шереметьеве сплошь проходило в приёме гостей и лишённых всякой нравственности гулянках. Нет, и ещё раз — нет! У нас шла непрекращающаяся интеллектуальная работа, раздельная и совместная: мы переводили, на потребу всему прогрессивному человечеству, тексты песен ряда стран (Болгарии, Вьетнама, Китая, Кубы, Северной Кореи), где сравнительно недавно восторжествовала свобода от капиталистического гнёта, каковая выразилась в наплыве хвалебных песен о солнце и о любви… О солнце коммунистических идей и о любви к своим вождям. (Соответственно, к товарищам Живкову, Хо Ши Мину, Мао Дзедуну, Кастро, Ким Ир Сену…) Впрочем, скажу честно, песни о нормальном солнце и нормальной любви тоже изредка попадались.

Не забывали мы и о своём личном творчестве: сочинили целый цикл шереметьевских частушек (в дополнение к той, которой вы уже успели возмутиться) и развесили их у себя в комнатах и в коридоре, хотя по нему в любую минуту мог прошагать третий жилец (или жилица): дача была трёхкомнатной, но третья пока пустовала.

Вот, если угодно, некоторые последствия охватившего нас частушечного зуда.

Не поедем сроду в Чили,

Ни в какие Венгрии…

Только б не разоблачили

Нас супруги верные!

Чтобы жить с природой слитно,

Чтобы стал здоровым сон —

Привози сюда поллитра

И хороший закусон!

Здесь, звездой своей хранимы,

Жили жизнью мы простой…

Но фемины, словно мины,

Подрывают наш устой!

Не езжай сюда, супруга,

Не езжайте, отпрыски…

За себя оставил друга —

Сам считаюсь в отпуске!

И женщины якобы отвечали нам:

Ваш моральный облик низкий,

Родились пижонами…

Не дают телефонистки

Разговоров с жёнами!

И жаловались друг другу:

Подружка моя,

В Шереметьеве графья:

На работу не загонишь —

А у каждого семья!

И ещё:

Подружка моя,

Я беременная —

Литератора пригрела

Не ко времени я!

Подружка моя,

Ну и метонимия:

Полюбила я двоих,

Мучусь между ними я!

В частушечье басшабашье вплетались порой и глубокомысленные строки, тоже вывешенные на стенках для всеобщего обозрения и осмысления:

В повседневные мелочи заткан,

Не забудь, что немного осталось:

Не откладывай дело на завтра,

Не откладывай

это

на старость!

Или:

Мы любим веселье, вино и закуску,

Но нравственность наша строга:

Мы птицу берём непременно за гузку,

Быка же — всегда за рога.

И, наконец:

Поставь поллитра всяк, сюда входящий, —

Тем самым явью сделавши утопию;

Тогда мы скажем: «Этот — подходящий

По образу, а также по подобию!»

Последние три, как бы сейчас сказали, слСгана — то есть, рекламных призыва, случайно сохранившиеся у меня, написаны рукой давно ушедшего в небытие Юлия Даниэля. На одном из этих кусков бумаги со следами кнопок, которыми их пришпиливали к стенке коридора, вижу чернильные следы наших интеллектуальных забав — словесные созвучия, показавшиеся нам тогда интересными или оригинальными (завидуй, Женя Евтушенко!):

зубовные лязги — любовные ласки;

обессиленный — Абиссиния;

щедрый — пещерный;

какаду — как в аду;

распахана — распахнута;

начинали — начиняли;

анонимно — они мне…

Хватит!.. Занавес.

2

В то утро я, как обычно, выпустил Капа на утреннюю прогулку по дачному участку, а через некоторое время вышел тоже прогуляться и забрать его домой. Завернул за угол дачи и… перепугался!

Возможно, вы припоминаете слово, которое обычно произносилось зловещим шёпотом людьми, поднаторевшими в плавании по житейским морям, — слово «склещивание». Вообще-то оно — медицинский термин, имеющий отношение к тому, что может произойти при половом акте, нечто вроде спазма.

Но я, собственно, не о том, а о своём жутком испуге, когда увидел нечто подобное, произошедшее с моим Капом и какой-то собакой. Я сразу бросился обратно в дом к Юлию, сообщил про то, что увидел, и в отчаянии вопросил: что делать? Вызывать ветеринара? Но мой друг нагло рассмеялся и с добродушным презрением осведомился, неужели я до сих пор не знаю, как это происходит у собак. Я признался, что не знаю. Вернее, знаю, но в общих чертах. А что дело у них доходит до стояния в такой малоприятной, во всяком случае с эстетической точки зрения, позе, понятия не имею. На что Юлий, с тем же снисходительным, хотя и вполне доброжелательным, пренебрежением заметил, что, по его скромному мнению, мы, то есть человеки, тоже не отличаемся, в этих случаях, особой изысканностью поз. С чем я совершенно согласился, добавив, что давно уже осознал это, а также вполне разделяю слова из записной книжки Ильи Ильфа о том, что вид голого человеческого тела, покрытого волосами, внушает отвращение. Хочу думать, уточнил я, что писатель говорил о теле мужчины, однако, если порассуждать о наготе вообще, то должен признать: на многих животных в их естественном виде смотреть куда приятней, нежели на нас, царей и даже цариц природы, когда мы без всего. Например, мой Кап или юлькин рыжий сеттер Керри без всего — прекрасны, и я не люблю, когда на собак, кошек, слонов и обезьян нацепляют какие-то предметы одежды. Нас же она спасает не только от холода, но и от лишённого всякой эстетичности облика. О чём, увы, не знают, или не хотят знать, нудисты. Только не подумайте, ради Бога, что я против декольте, мини-юбок или Венеры Милосской! Очень за них, однако, увы, иным женщинам просто необходимы юбки до пят и воротники, застёгивающиеся у подбородка. Впрочем, в принципе, я за полную свободу самовыражения, и если кто хочет, пускай выходит на улицу хоть в бикини, но за последствия самовыражения окружающих не отвечаю…

С Капом всё окончилось благополучно: они расцепились, и я понадеялся, что у его подруги через положенное время родятся чёрно-пегие длинноухие красавцы, все в отца, и для них для всех найдутся приличные хозяева.

Но этого мы с Юлием не дождёмся, а вот жильца в третьей, пустующей, комнате дождались. Вернувшись с очередной лыжной прогулки, в которой нас без особой охоты сопровождал Кап, чьи короткие лапы часто проваливались в снег, и это ему не нравилось, мы обнаружили, что у нас появился сосед. А когда тот вышел в коридор, то, приглядевшись, я понял, что знаю этого человека: познакомился с ним не так давно у Полины, на дне рождения, и зовут его Володя Чалкин. Мы успели, помню, перекинуться тогда несколькими фразами о Лёне Летятнике, о ремонте пишущих машинок, о вселенском бардаке, в котором сподобились жить, и я почувствовал, что Володя тоже из тех, к кому недавно начали прилагать латинское слово «диссидент», то есть «несогласный» — только не тот, кто не согласен с господствующей в стране религией, что первоначально подразумевалось при образовании слова, но с правящим режимом и пытается противостоять ему. В мыслях или в делах — вопрос второй. У нас у ту пору был больше в ходу вариант первый, и все «инакомыслящие», кого знал, и я, в том числе, принадлежали к этой группе, то есть «инакомыслили» в своём тесном кругу. (Юлий Даниэль стал одним из первых, кто, быть может, сам того не ожидая, перешёл в другую группу — действующую на передовых позициях. Но подробнее об этом в дальнейшем.)

В первые же дни пребывания Володи по соседству с нами мы убедились, что он, увы, мало чем отличается по моральным качествам от своих соседей: также он начал своё пребывание на даче с приглашения гостя (точнее, гостьи) и также его выстукивание на машинке сменялось периодами полного затишья, после чего стучание возобновлялось с новой силой, и трудно было определить, какие периода продолжительней.

Но всё проходит, как однажды сказал Экклезиаст, — Володя Чалкин остался в одиночестве, и тогда знакомство наше укрепилось, мы начали чаще распивать вместе чаи и другие жидкости, беседовать, даже спорить. Собственно, более или менее серьёзный спор возник как-то между Володей и Юлькой, я же ограничивался лёгким подзуживанием той или другой стороны, поскольку уже тогда считал весьма бессмысленным занятием всерьёз и подолгу рассуждать о политике, как внешней, так и внутренней: разговоры эти напоминали мне метания тех, кого называли когда-то софистами и кто яростно искал абсолютную истину, а также единственно верные рецепты поведения человека в обществе.